Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович - Страница 117

• Предыдущая
• 117/176
• Следующая

— Некомат! Носит тебя нелегкая! Меня, что ли, подстерегал?

— Тебя, Михайло Александрович. Замерз я, тебя поджидаючи. — Некомат шмыгнул носом, но князя не разжалобил.

— Ты, купец, свою повадку со мной брось, я ее знаю. Ишь взял обычай вылезать нежданно.

— Да что ты, княже…

— Брось, говорю! Ольгерд Гедеминович мне рассказал, как ты к нему из чащи вылез. С чем пришел? Говори без утайки!

— Можно и без утайки, — сразу согласился Некомат. — Ну как, дал тебе Мамай ярлык на великое княжение?

Михайло Александрович рассмеялся:

— Я тебя понял, старик. С Дмитрия Ивановича хочешь мзду сорвать. Что ж, сорви! Скачи в Москву, первый порадуй князя Дмитрия, что отныне не он, а я великий князь Володимирский! Вот он, ярлык!

— Ишь беда–то какая! — вздохнул Некомат.

Князь твердо взял его за плечо:

— О какой беде говоришь ты, москвич? Кому беда?

Но Некомата грозные слова князя совсем не смутили.

— Ты меня отпусти, князь Михайло. Добром–то лучше со мной. Для тебя беда! Гроза на твою голову собралась, и, чтоб тебя громом не убило, я сломя голову скакал из Москвы.

Князь отпустил старика, спросил, какой грозой он пугает. Но Некомат только головой покачал.

— Нет, Михайло Александрович, дело о твоей голове идет, и задаром я такую тайну не выдам.

— Нет у меня казны. Все там оставил, — ответил князь, махнув в сторону Мамаевой юрты.

— Так уж и нет? Вон пара перстней у тебя каких! Ты мне их и пожалуй!

Не такой был человек князь Михайло, чтоб опешить от дерзости. Без крика, точным ударом сбив старика в снег, он наступил ему на грудь. Некомат и не пытался сопротивляться. Приглушенным, но удивительно спокойным голосом он сказал:

— Аль ты оглох, князь Михайло? О твоей голове речь идет!

Кричи купец, умоляй, князь придавил бы его без пощады, но купец говорил спокойно, и князь медленно отступил в сторону и, поглядывая, как с кряхтеньем поднимается со снега старик, медленно стащил с пальца массивный перстень, украшенный изумрудом, протянул его купцу. Тот алчно схватил перстень, поднес его к самым глазам: «Эх, жаль, темно! Не видно, как камень играет!»

— Говори! — мрачно промолвил князь.

Но купец подал ему перстень обратно.

— Ты что?..

— Возьми, Михайло Александрович. Ежели ты за свою голову только один перстенек с изумрудишком отдаешь, мне с тобой и говорить не о чем.

— Говори! — Князь произнес это слово так, что Некомат сразу понял: «Надо остеречься!»

— Говори! Если весть того стоит, отдам и второй перстень!

Некомат воровато оглянулся и, приблизив свое лицо почти вплотную к лицу князя, шепнул несколько слов.

— Врешь, сатана! — вырвался громкий крик у князя.

— Не вру, Михайло Александрович!

Несколько мгновений князь стоял неподвижно, будто оглушенный, потом дрожащими пальцами сдернул второй перстень, сунул его в пригоршню Некомата и пошел прочь, прямиком, без дороги, спотыкаясь на замерзших кочках.

Некомат даже не взглянул ему вслед. Купец силился разглядеть перстни и тихо ахал:

— Ну и камни! Давно я к княжьему изумруду приглядывался, но не смел и помыслить, что князь Михайло мне его сам с перста снимет. А яхонт! Яхонт! Жаль токмо, не видно, как он кровавым огнем горит.

Серое слоистое небо над ровной заснеженной степью. На всем бескрайнем просторе ни души не видать. Почему же князь Михайло Александрович остановил коня и вглядывает ся, вглядывается в белую пустыню? Ближний боярин Никифор Лыч подъехал к князю, тихонько окликнул его.

— Ну чего тебе, Никифор? — с явной неохотой ответил князь.

Но Лыч и этому обрадовался. Заговорил горячо, сам убежденный в том, что говорил:

— Негоже так князю поступать! Негоже! Поверил ты извету купца. Иль тебе жадность Некоматова неведома? Сорвал он своими лукавыми речами два перстня с твоих княжеских перстов и доволен небось. А ты поразмысли, Михайло Александрович, ведь сказал он явно несообразное. Не бывало того, чтоб князья смели против царского ярлыка идти.

— Бывало! — коротко откликнулся князь.

— Да когда? Да где?

— Забыл, как тот же Дмитрий Московский, когда еще щенком был, Дмитрия Суздальского с великого княжения согнал?

— Ну, так! Ну, было. Так ведь то усобица — дело бывалое. А тут срам какой — захватить князя вместе с царским ярлыком по пути на Русь. Да ведь это разбой на большой дороге.

— Разбой или нет, а впереди овраг. Вон чернеет. Пошли двух отроков на разведку.

Никифор Лыч только головой покачал. Вскоре вперед ускакали два брата Вельяказы. Послал их Лыч, а сам подумал: «Если, паче чаяния, и попадутся в западню, не так жаль — карелы».

Подъехав к оврагу, старший попридержал коня и сказал:

— Ты, Мика, тут постой. Если крикну, скачи, что есть силы у коня, обратно.

Тихо зимней порой в овраге. Лишь корявые низкорослые дубки шелестят мертвыми неопавшими листьями да внизу, в глубине оврага, чуть журчит еще не успевший замерзнуть ручей. Вельяказ, сдерживая коня, осторожно спускался по петляющей тропе, слушал, всматривался в гущу зарослей. Тихо! Спустился до самого дна. Конь потянулся к воде, но Вельяказу было не до водопоя. Когда конь на середине ручья поскользнулся на крупных камнях, вспенил воду, воин подумал: «Если обратно скакать, от погони спасаясь, здесь в ручье недолго и ноги коню поломать. Вон опять подковой по камню скрежещет! Скользко! Плохо, что ручей за спиной останется. — На берегу остановился, вслушивался: — До чего тихо. Подозрительно тихо! — Усмехнулся такой мысли, медленно, с оглядкой начал подниматься. Вот впереди что–то зашуршало, стихло. Замер, долго слушал. Но шорох не повторился. — Видно, зверя какого вспугнул», — подумал Вельяказ, поехал дальше и сразу же схватился за меч — за спиной совсем рядом треснул сучок. Конь шарахнулся. Вельяказ едва удержал его, поскакал назад, но когда увидел поперек тропы цепочку волчьих следов, выругался беззвучно и опять повернул вперед. И опять было тихо в овражной глубине, только все так же дубки шелестели. Наконец выбрался наверх, увидел на том берегу брата, далеко в степи отряд Тверского князя. Крикнул:

— Скачи, Мика, назад. Зови князя. Пуст овраг.

…Десять оврагов миновали так, и каждый раз, видя весело скакавшего от оврага Мику, князь ехал вперед, не оглядываясь на спутников, не прислушиваясь, знал: никто из тверичей не посмеет шепнуть о нем ни словечка, а думы… думы у них ясно какие: «Оробел князь Михайло!» Пусть так думают. На груди у князя спрятан царский ярлык, и рисковать сейчас нельзя. Вот опять впереди темнеет овраг.

Когда старший Вельяказ, подъехав к оврагу, велел брату ждать, Мика сказал:

— Я с тобой. Ведь все равно никого в овраге нет, мерещится беда князю.

— Конечно, мерещится, но то не наша печаль. Ты свое дело делай.

Мика послушно остался на месте, но едва брат скрылся из глаз в глубине оврага, он начал спускаться следом. Все было как обычно: и тишина, и шелест мертвой листвы на дубках, только ручья внизу не было. Мика уже хотел бросить игру в прятки, хотел догнать брата и ехать вместе, как вдруг тишину оврага разорвал вопль:

— Мика, назад!

И грозный рев:

— Стой, чертов сын!

Один только князь Михайло напряженно смотрел вдаль. Он и увидел раньше всех тверичей, как вылетел из оврага, пригнувшись к конской гриве, Мика Вельяказ, как вслед за ним показались всадники, как, сбитый стрелой с седла, Мика покатился в снег…

Доскакав до брошенных тверичами саней, Семен Мелик соскочил с седла. Подоспевший тут же Фома весело гаркнул:

— Семен, аль ты на обоз польстился? Главная добыча убегает!

— Она уже убежала, — мрачно ответил Мелик.

— Скачем в угон! Догоним князя Михайлу!

— Догонишь его, как же! Не разглядел ты, что ли, у них по татарскому обычаю на каждого по два коня? Нет, спугнули мы зверя, теперь ищи ветра в поле! А все ты…

— Так ведь он меня первый заметил…

— Схорониться надо было получше, а ты всегда по своему нраву медвежьему — рад на рожон лезть!

• Предыдущая
• 117/176
• Следующая