Обнаженная натура - Гамильтон Лорел Кей - Страница 94

И я обернулась к дому, крыльцу, теплу. Нечестивец схватил меня за руку, прижал крепко к своему телу, и сама внезапность, сила этого жеста отрезвили меня на миг, вернули возможность думать.

— Нечестивец, не пускай меня к ним. Убери меня куда-нибудь подальше. Заставь думать о сексе, а не о мясе.

Схватив его за перед рубашки, я дернула на себя так, что пуговицы полетели, рванула, чтобы просунуть руки к голой коже, обхватить, и прикосновение к этой мускулистой плоти помогло думать о чем-то другом, кроме вкуса теплой крови и жилах моего друга.

— У тебя кожа горяча.

Он обнял меня за талию, поднял от земли, и мои руки скользнули к его груди, слишком широкой, чтобы охватить его.

А в следующий миг мы взмыли в небо. Меня будто невидимой силой оттолкнуло от земли, ноги повисли в пустом воздухе.

Страх очистил мысли, приглушил все виды голода. Никогда еще меня не поднимал в воздух вампир, но оказалось, что мой страх перед полетом и в этом случае никуда не девается, даже сильнее, чем на самолете. Я висела, цепляясь за разорванную мною рубашку, как утопающий за спасательный круг, пульс бился в горле, не давая дышать, крик поднимался из легких. Прижимаясь лицом к голой груди Нечестивца, я давила в себе страшное, извращенное желание — посмотреть вниз.

Наконец я перестала сопротивляться — и посмотрела. Пустыня расстилалась под нами улетающим назад ковром, и было совсем не так высоко, как я боялась. Я опасалась увидеть крохотные машинки и игрушечные домики, но нет, на такую высоту мы не поднялись. Но на достаточную, чтобы, если он меня уронит, я осталась калекой на всю жизнь. Тоже не самая приятная мысль.

Тут я заметила, что земля приближается.

— Очень трудно приземляться, когда кого-нибудь несешь, — сказал Нечестивец. Его голос гулко резонировал у него в груди и передавался мне в ухо. — Я покачусь, чтобы погасить инерцию.

— Чего? — спросила я.

— Держись как держишься, все будет хорошо, — ответил он.

Земля приближалась теперь очень быстро, и у меня оставались секунды, чтобы решить, что делать. Попыталась обхватить Нечестивца ногами, но он предупредил:

— Ноги мне не связывай!

Я перестала, но осталась наедине со своим страхом и лишь мгновениями на борьбу с ним. Закрыв глаза, чтобы не видеть летящую навстречу землю, я вцепилась в Нечестивца руками.

Удар, когда его ноги коснулись земли, — и вот он покатился вперед, гася инерцию. Мы оказались на земле, лежа на боку, он обнимал меня двумя руками, принимая удар на себя. Я лежала, пытаясь снова начать дышать, обернутая его руками, прижатая к его телу.

— Ты цела, Анита?

Я не знала, так ли это, но сумела ответить:

— Да, все в порядке.

Голос звучал с испуганным придыханием.

Он меня отпустил, чуть отодвинул от себя, посмотрел мне в лицо, потом улыбнулся и взял его в большие ладони.

— Давно уже этого не делал, растренировался.

— Мало кто из вампиров умеет нести другого, — ответила я, все еще не отойдя от страха.

— Я же тебе говорил, мы с Истиной летаем очень здорово.

Он снова улыбнулся, и на этот раз улыбка была мне знакома. Тем более что он подался ко мне.

Я его остановила, положив ему ладонь на грудь:

— Кажется, сейчас ardeurкормить не надо. Ты меня так напугал, что он куда-то делся.

Он засмеялся — низким мужским смехом. Очень мужественные во всем они двое — он и его брат. Мне больше нравится, когда в мужчинах есть немножко женской энергии, но смех был хорош.

— У тебя кожа горяча на ощупь, будто ты в лихорадке. То, что случилось там, возле дома, еще не ушло от тебя. Когда страх отступит, вернется голод. — Лицо его стало строже. — Тебе нужно покормиться до этого, Анита.

У меня снова перехватило дыхание, сдавленным голосом я сказала:

— Мне хотелось вернуться в дом — и есть, Нечестивец. Мне не важно было, что это Эдуард, что это люди. Главное — что у них теплая кровь.

Он кивнул, все еще надо мной, опираясь на локоть, другая рука гладила мне лицо. Это было скорее успокаивающее прикосновение, чем сексуальное.

— Тебе нужно выпустить ardeurдо того, как проснутся другие виды голода. Его нужно напитать.

— Что со мной, Нечестивец?

— Не знаю. Но если напитать ardeur,всякий другой голод тоже будет утолен.

— На время.

Тут он улыбнулся, но с легким оттенком грусти.

— Это всегда на время, Анита. Что бы ни было тебе нужно, оно тебе будет нужно снова.

Он снова ладонью взял меня за щеку, прикоснулся губами к губам и впервые поцеловал меня — нежнейшим поцелуем, едва касаясь.

И отодвинулся — чтобы прошептать:

— Отпусти ardeur,Анита, накорми его, чтобы ты могла вернуться к своим друзьям из полиции.

Я подумала об Эдуарде, о тех, кто с ним сейчас пойдет в дом, где демон, и о том, что не прикрываю ему спину. Ну, я бы любому полисмену, с которым пошла бы, прикрыла бы спину, но будем смотреть правде в глаза: только Эдуарда я бы никогда себе не простила, если что.

Я посмотрела в лицо Нечестивца:

— Как ты понял, что именно это надо мне сказать?

— У тебя есть верность и честь, и ты не бросишь своих друзей в опасности. Кормись, и мы отнесем тебя к ним.

— Мы?

— Я позвал Истину к нам.

Я посмотрела на него так подозрительно, что он не выдержал и снова засмеялся.

— Зачем?

— Потому что если всё будет правильно, я сразу после этого ходить не смогу, не то что летать.

Выражение его лица заставило меня покраснеть и опустить глаза — как раз к его голой груди, где я разорвала на нем рубашку. Это меня еще больше смутило, и я поймала себя на том, что отталкиваюсь от него. Он позволил мне сесть, но сам остался лежать на боку на шершавой земле. Куда ни глянь, здесь была только голая земля, песок и камень. Над нами, за спиной Нечестивца, нависал холм — вот и все прикрытие, Ну, не все: еще ночное небо над нами — совершенно черное, и звезды, много-много звезд. Такие яркие, такие белые, как никогда не бывает в городе.

— Мы далеко? — спросила я.

— В смысле, от города?

— Да.

— Не знаю, трудно судить по воздуху, сколько миль.

— Во всяком случае, светового загрязнения здесь нет.

Он повернулся, посмотрел вверх на переливающееся небо.

— Красиво. Но я помню времена, когда почти всюду, куда ни пойди, небо было таким. Даже в самом большом городе свет не затмевал звезд.

Я посмотрела на мерцающее одеяло звезд, попыталась представить себе мир, где ночное небо всегда такое, и не смогла. Такое небо бывает над дальней пустыней, над открытой водой, там, где нет людей.

Он тронул меня за руку — осторожная игра пальцев. Я посмотрела на него, он — на наши руки, где его пальцы едва заметным прикосновением медленно ходили по моей коже. Глаз его или выражения лица мне не было видно.

— Анита, отпусти ardeur.Я не настолько силен, чтобы пробудить его, а тебя не настолько ко мне тянет, чтобы это произошло случайно.

— Тут ничего личного, Нечестивец. Я же вижу, как ты красив.

Он посмотрел на меня, и читалось на этом лице то, чего я никак не ожидала на нем увидеть: неуверенность.

— Это правда, Анита?

— Я не слепая, — нахмурилась я. — И вижу, как ты выглядишь.

— Правда? — Он снова опустил глаза, глядя на свои пальцы, идущие вверх по моей руке. Нашел ложбинку на ее изгибе, кончиком пальца потрогал теплую мягкую кожу. Я вздрогнула, дыхание перехватило. Тогда он улыбнулся: — Может быть, и видишь.

Он продолжал водить пальцем над той же точкой, я поежилась и сказала ему:

— Щекотно!

— Не думаю, — ответил он и сел. В сидячем положении рядом со мной он был куда как выше. Взял меня за плечи, погладил по рукам. — Впусти меня, Анита. Впусти.

От второго смысла я поморщилась, но его ладони на моих руках отвлекли меня от неприятного ощущения. Он меня обвинил по телефону в переборчивости; сейчас, под его руками, я поняла, что он был прав. Ко мне снова вернулась привычка подавлять ardeur.Между кормлениями я могла теперь протянуть дольше, и поэтому продолжала воевать. И до сих пор продолжаю, даже хотя знаю, что Эдуард будет звонить в местную полицию, чтобы организовать рейд на дом Тодда Беринга. Они войдут, и там наверняка будет как минимум демон, а может, и вампиры. В качестве же поддержки с ними будет только кто-то вроде Санчеса. Он мощный экстрасенс, но не разбирается в мертвецах, и я вполне уверена, что в демонах тоже. Если меня там не будет, а дело обернется хреново, я всю жизнь буду себя грызть, что могла бы их спасти — и не спасла.