Обнаженная натура - Гамильтон Лорел Кей - Страница 95

Все, что мне нужно, — это исполнить секс с лежащим рядом мужчиной и напитать ardeur,а потом я готова появиться, как бог из машины. В такой формулировке это кажется просто: секс, напитать ardeur,отловить демона и нескольких вампиров, при этом чтобы никто из своих не погиб. Проще простого.

Но сперва — отпустить вожжи. Сперва — добровольно создать себе еще одну уязвимость, еще одного мужчину. Вот именно этот момент мне не очень нравился. Если правду сказать, совсем поперек горла. Не люблю быть уязвимой, ни для чего и ни для кого.

— Я недостаточно силен, чтобы пробиться сквозь твои щиты, Анита, — сказал он тихим и спокойным голосом.

Даже сейчас ситуацию контролировала я. Я могла просто сказать ему, чтобы отнес меня обратно к Эдуарду и к ребятам. Но… а что если я потеряю самообладание посреди налета на дом чернокнижника? А если голод вспыхнет в машине, когда я буду с Эдуардом, Олафом и Бернардо? Есть вещи похуже, чем секс с друзьями. Я могла бы у них выдрать глотки и купаться в их крови; и так бы и было, если бы Нечестивец меня от них не унес.

Нет уж, что бы там со мной ни было, но питать ardeur— это меньшее зло. Быстро подзаправиться, и снова за раскрытие преступления. Посмотрев на высокого красавца, я сказала:

— Мне жаль, что первый раз у нас будет на скорую руку. Ты стоил бы того, чтобы не торопиться, Нечестивец.

Он улыбнулся, и лицо его смягчилось:

— Ничего приятнее я от тебя в жизни не слышал.

Я тоже улыбнулась:

— Когда я выпущу ardeurпосле такого долгого поста, это может показаться грубым.

— Я буду осторожен.

— Я не про это.

Мотнув головой, я просто сняла с себя футболку, купленную у «Триксиз», и осталась в одном лифчике в эту на удивление теплую ночь.

Нечестивец посмотрел на меня удивленными глазами.

— Я про то, что можем случайно так разорвать друг на друге одежду, что надеть будет нечего.

Он пожал плечами и стал развязывать галстук:

— Предпочел бы обнажаться более чувственно, но командуешь ты.

— Хорошо бы, — вздохнула я.

— Ты говоришь: «разденься» — я раздеваюсь. Это и значит, что ты командуешь.

Он уже снял галстук, следующим пошел плащ.

— Ты же хотел в конце концов раздеться? — спросила я.

— Хотел.

Он снял обрывки рубашки, и одно лишь зрелище его голого торса заставило меня отвернуться. Первое обнажение кого-то хорошо знакомого всегда меня смущает.

Было у меня когда-то правило: если раздевание напрягает, то лучше остановиться, одеться — и домой. Я Джейсону говорила в Сент-Луисе, что забываюсь. Сейчас я здесь, далеко от дома, и не кто-то из мужчин моей жизни заставляет меня забыться, а сила, живущая во мне. От нее мне не сбежать. Как старая шутка: куда ни пойдешь, всюду обнаружишь себя. И так как от себя не уйти, то и пытаться не стоит.

Две руки сзади легли мне на ребра, уперлись нерешительно в края лифчика. Я потянулась к бретелькам — сбросить их с плеч, но его руки дошли туда раньше, и он их медленно спустил вниз, покрывая обнажаемые плечи поцелуями. Руки осторожно передвинулись к застежке, расстегнули, давление ослабло, и предмет одежды целиком соскользнул вниз, освобождая груди.

Тут же их приняли ладони, сильные ладони больших рук, сжали, разминая, ощупывая. И уже от одного этого я почувствовала, что стала влажной, и эти опытные руки вызвали у меня стон восторга. Я сама стала расстегивать брюки, но опять его руки успели раньше, погладив по дороге груди, расстегнули молнию, раскрыли ее, проникли внутрь, коснулись волос и потянулись ниже.

Я засмеялась:

— Руки у тебя большие, а штаны у меня тесные.

— Это можно исправить, — сказал хриплый голос рядом с моим ухом, и резким рывком он стянул с меня брюки вместе с трусами, обнажив верх бедер, подставив ночному воздуху.

Руки коснулись голого зада, гладя, обхватывая, ощупывая. У меня дыхание ускорилась, пульс часто забился в горле.

— Нечестивец! — выдохнула я.

— Вот так я и хочу слышать от тебя свое имя.

И его руки обняли меня спереди, стоящую на коленях. Пальцы проникли между ног, поглаживая самые сокровенные части, щекоча и дразня, заставляя меня вскрикивать. Вторая рука стянула джинсы пониже, чтобы можно было развести и знающие пальцы захватывали, шире, увереннее.

Он попытался проникнуть дальше, глубже, но поза была неудобной, и большая рука не совсем помещалась в освобожденном пространстве. Издав низкий досадливый звук, он взялся руками за края джинсов и сдернул их до колен. Потом притянул меня к себе, и я ощутила, какой он большой, твердый, готовый, но тут другая рука вернулась опять внутрь, между ног, палец вошел внутрь, и я снова вскрикнула. Он вдвинул пальцы дальше, вытащил, играя на этой влажности, на едва заметной сладкой точечке спереди, а другая рука обняла за талию, прижала к мужской твердости, и я полубессознательно стала тереться об него, а пальцы снова оказались между ног, дразня и поглаживая, и возникла и стала нарастать тяжесть грозящего прорваться наслаждения.

— Почти, — выдохнула я.

Он изменил ритм движения пальцев, быстрее, быстрее, снова-снова-и-снова, пока я не ахнула:

— Нечестивец!

И от легкого движения пальцев я пролилась через край, крик вырвался из горла, я забилась, прижимаясь к Нечестивцу, к груди, животу, ниже, а пальцы ласкали, играли, заманивали, вызывали оргазм, и я уже не знала, это один и тот же или много-много маленьких быстро один за другим и они сливаются воедино.

Я орала от наслаждения прямо в звездную ночь, и лишь когда я обмякла в его объятиях, перестала его рука шевелиться, и только тогда он чуть отодвинул меня от себя, и только тогда я почувствовала, как пробивается в меня он. Ноги еще не работали, и он держал меня на весу, обняв за талию, а другая рука помогала ему найти тот угол, который был нужен. И снова я назвала его по имени: «Нечестивец», — и тогда он положил меня на разостланный плащ и от меня отодвинулся.

— Что случилось? — спросила я у него.

— Ничего, — ответил он. — Ничего совсем.

Я смотрела снизу, лежа, ожидая, чтобы тело снова начало работать, а он перебирал свою одежду, пока не нашел презерватив. Я была на таблетках, но правило было такое, что любой мужчина, не входящий в число моих главных возлюбленных, должен быть одет. Если уж случится непредусмотренное, то пусть это будет кто-то из тех, кого я люблю. То, что я это правило забыла и пришлось вспоминать ему, уже говорит о том, как меня занесло сегодня.

Нечестивец подобрался ко мне опять, уже растянув латекс по всей своей длине.

Обняв меня за талию одной рукой, он поднял меня, лежащую ничком, почти на четвереньки. И снова стал искать нужную позу, и от этих легких прикосновений я застонала нетерпеливо и снова назвала его имя. А он нашел, что искал, и стал пробиваться внутрь, и у меня уже не было воздуху, чтобы произносить слова.

Он снова положил меня на расстеленный плащ, и я прижалась щекой к ткани и к земле под ней, а остальное он приподнял, уйдя в меня, уйдя так, что уже дальше было некуда, и наши тела встретились, остановились, слились вместе. Вот так он помедлил секунду, потом стал искать ритм, туда и обратно, туда и обратно, долгими, медленными, глубокими движениями всего тела, уходя до упора, сильно, но ласково, будто боялся сделать больно, и снова двигался наружу.

— Ты мне больно не сделаешь, — сумела я сказать.

— Я упираюсь в шейку, это будет больно, если не быть осторожным.

— Мне это нравится.

— Что?

— Ты меня хорошо подготовил, Нечестивец, ощущение чудесное.

— Отпусти ardeur,и я буду быстрее.

Он держал все тот же осторожный ритм, но я чувствовала напряжение, как он сдерживает себя.

— Сильнее! — сказала я.

—  Ardeur, — ответил он голосом, готовым сорваться, дрожащим, как мышцы, которые он сдерживал. Я не хотела, чтобы он сдерживался.

И я сделала, как он просил, как мне было нужно: я потянулась к той части своей личности, которая и есть ardeur,и это не так, будто убрали щит, а просто будто я перестала с собой сражаться. Ardeurнахлынул на нас обоих приливом жара, от которого мы вскрикнули.