Москва слезам не верит - Черных Валентин Константинович - Страница 87

• Предыдущая
• 87/93
• Следующая

– Вас послушать, так не надо и в институт поступать, – возразила Александра. – За три месяца выучилась на портниху – сиди и шей.

– И не надо поступать, – подтвердил Гога. – Если у тебя есть призвание к портновскому делу, сиди и шей. И будешь счастлива. Вот ты Никиту любишь?

– Люблю, – призналась Александра.

– А вот он не станет инженером, а будет простым таксистом, ты что, его любить будешь меньше?

– Конечно, не меньше, – согласилась Александра, – но инженер как личность все-таки интереснее.

– У нас инженеров почти два миллиона. Думаешь, они все личности? Личность – товар штучный.

Александра рассмеялась.

– Ты чего? – удивился Гога.

– Ничего. Мне с вами очень интересно. Так выходит – вы счастливый человек?

– Я – счастливый, – подтвердил Гога. – Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мать тоже не достигла чего-то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница? Я от этого ее люблю совсем не меньше.

Александра посмотрела на Гогу. Он улыбнулся ей.

Катерина их встретила молча.

– Мамочка, не сердись, мы просто прогулялись, – сообщила Александра.

– Вот сейчас об этой прогулке вы и расскажете.

– Только без допроса с пристрастием, – попросил Гога.

– Это решу я, – отрезала Катерина. – Мой руки, и пошли ужинать.

Гога зашел в ванную, из-за прикрытой двери он не слышал, о чем говорили Александра и Катерина, но, когда он сел к столу, ему не понравилось окаменевшее лицо Катерины.

– Этого не надо было делать, – произнесла Катерина.

– Не понял, – сказал Гога.

– Я ей все рассказала, – призналась Александра. – Я от мамы ничего не скрываю, мы с ней как подруги.

– Так вот, как подруге, как уже взрослой подруге, я тебе скажу следующее: женщина свои проблемы должна решать сама, без привлечения кулачных бойцов. Кулачная расправа – не выход, ударить можно и словом. Это иногда больнее.

– А если слов не понимают? – возразила Александра.

– Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по-другому. Если любишь Никиту, зачем кокетничаешь с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама.

И тут зазвонил телефон.

– Это тебе, – кивнула Катерина Александре. – Какой-то идиот уже звонил дважды и вешал трубку.

Александра сняла телефонную трубку.

– Опять повесили, – сообщила она и вернулась к столу.

Но Катерина не могла остановиться. Она повернулась к Гоге.

– Но как мог ты, взрослый мужчина! Теперь эти мальчишки будут думать, что прав тот, кто сильнее.

– Нет, – спокойно возразил Гога. – Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы, более мощные.

– Тогда, – резко сказала Катерина, – в будущем, уж будь любезен, без моего разрешения силовые методы не применять.

– Но тогда и ты учти на будущее, – тихо и медленно произнес Гога, – если еще раз ты когда-нибудь позволишь себе разговаривать со мною в таком тоне, то я здесь больше никогда не появлюсь. Заодно уж знай, что решать я всегда буду сам, и вообще запомни, что старшим в доме буду я. На том простом основании, что я мужчина и вся ответственность за вас теперь на мне.

– Мать, – заметила Александра, – пока я не вышла замуж и за меня никто другой не взял ответственности, я согласна.

– Прости, – сказала Катерина Гоге. – Я так за тебя переволновалась, ведь тебя же могли избить. Прости, я больше не буду.

– Пожалуйста, – попросил Гога, – никогда не повышай на меня голоса. Когда на меня повышают голос, я зверею.

– Не буду. Я всегда тебе буду улыбаться.

– Ну, всегда не надо, – смутился Гога.

– Не надо всегда, – согласилась Катерина. – От улыбок появляются морщины.

И тут позвонили в дверь.

– Это только к тебе, – сказала Катерина. – Я никого не жду.

Александра пошла открывать дверь.

– Здравствуйте, – услышали Катерина и Гога мужской голос в передней. – Я к Катерине Александровне, а вы Александра?

– Да, я Александра. Проходите. Мы ужинаем.

Александра и Рачков вошли на кухню. В руках у Рачкова был букет из трех астр – такие продавали в переходах метро, и коробка конфет.

– Здравствуйте, – сказал Рачков.

– Здравствуйте, – ответил Гога. Катерина промолчала.

– Катерина Александровна, – обратился Рачков, – вы меня представите или мне представиться самому?

– Это Рачков, – произнесла наконец Катерина, – Родион Петрович, телевизионный оператор из Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.

– Но, может, это не его вина, – предположила Александра. – Может быть, ты так изменилась?

– Ну, не настолько, чтобы не узнать…

– Фактор неожиданности, – объяснил Рачков. – Я и предположить не мог, что вы достигли таких высот.

Катерина смотрела на Рачкова, но ничего не отвечала. Пауза затягивалась.

– Может быть, коньячку? – предложил Гога.

– С удовольствием, – ответил Рачков.

Гога достал коньяк. Рачков посмотрел на этикетку.

– Армянский. Лучшие коньяки – армянские, – сказал Рачков.

– Это легенда, – заметил Гога. – В Армении есть и хорошие, и плохие коньяки. В Грузии есть очень хорошие коньяки и в Азербайджане тоже.

– Мусульмане не могут делать хорошие вина, у них нет традиции, – снисходительно пояснил Рачков.

– Традиции – это хорошо, – сказал Гога. – Но есть еще и передовые технологии.

Катерина слушала мужчин и лихорадочно соображала, что она должна сделать сейчас, в эти минуты, иначе будет поздно. Рачков обязательно заговорит о передаче, о телевидении, тема хорошего и очень хорошего коньяка быстро исчерпается. И он вспомнит, как снимал ее на галантерейной фабрике и сейчас, на комбинате. Единственный выход – попросить его уйти, может быть, выгнать, но Гога тоже может уйти с ним. И Рачков ему все расскажет. Надо что-то предпринять, думала Катерина, хотя почему она должна что-то скрывать? Раньше боялась признаться, что она простая работница, а сейчас – что директор комбината. Она отвлеклась и не услышала вопроса Рачкова. Все смотрели на нее и ждали ответа.

– Что? – спросила Катерина.

– Вам понравилась передача? – переспросил Рачков.

– Да, – односложно ответила Катерина, пытаясь придумать, куда бы повернуть разговор от телевидения.

– Мне очень понравилась, – добавила Александра, – особенно когда оператор подсмотрел, как женщины поспешно подкрашивают губы, чтобы быть в кадре красивыми. Мать, по-моему, была суховатой и очень напористой.

– Вы не правы, – возразил Рачков, – Катерина Александровна была просто прелестна.

– Какая передача? – удивился Гога. – Тебя что, снимали на телевидении?

– Да ерунда! – отмахнулась Катерина.

– Почему же ерунда? – возразил Рачков. – Передача отмечена как лучшая на неделе. Я был на летучке. Вы очень понравились нашему руководству. А главный редактор, выступая, назвал вас образцом современного руководителя. Уже решено сделать о вас документальный фильм. У вас замечательная биография – от простой работницы – до директора комбината…

– Кто директор-то? – не понял Гога.

– Катерина Александровна, конечно, – объяснил Рачков.

Гога посмотрел на Катерину, она опустила глаза.

– Да, конечно, – сказал Гога и спросил у Рачкова: – А вы давно на телевидении работаете?

– Скоро серебряный юбилей буду отмечать.

– Значит, вы у самых истоков стояли? – заинтересовалась Александра.

– Ну, не то чтобы у самых, но тем не менее вовремя разглядел, что телевидению принадлежит будущее. А со временем оно просто перевернет жизнь человечества. Не будет газет, журналов, книг, кино, театра…

– А что же будет? – удивилась Александра.

– Телевидение. Одно сплошное телевидение!

– Газеты, может быть, – согласилась Александра. – Кино тоже, все сейчас смотрят фильмы по телевидению и, у кого есть, на видео. Но литература?! Никогда!

– А вот вспомните мои слова через двадцать лет!

– Через двадцать лет все будет по-другому. Это уже будет двадцать первый век! – Александра грустно улыбнулась. – Я уже старая буду.

• Предыдущая
• 87/93
• Следующая