1612 год - Евдокимов Дмитрий Валентинович - Страница 44
- Предыдущая
- 44/102
- Следующая
Горячо желая завоевать народную любовь, Димитрий повелел глашатаям объявить по всей Москве, что по средам и субботам он будет лично принимать челобитные от каждого просителя. Сначала люди шли робко, и окруженный дьяками Димитрий явно скучал. Но вот сквозь строй телохранителей к нему прорвалась пожилая женщина в сбитом платке и простерлась ниц возле его щегольских сафьяновых сапожек.
— Спаси нас, царь-батюшка, от лихих людей.
— На кого челом бьешь, не реви, говори толком! — ласково успокоил ее Димитрий.
— На ляха твоего, Липского…
Царь нахмурился: он не любил, когда жаловались на его верных жолнеров.
— И чем же он перед тобой провинился?
— Пьяный ворвался в дом, хотел ссильничать мою младшую, а когда она вырвалась, начал рубить своим палашом все, что под руку попало! Не веришь мне, у народа спроси!
— Верно, верно, лютуют паны! — загомонили в толпе.
Димитрий чувствовал, что на него с вопросом и надеждой смотрят сотни глаз.
— Эй, пристав, приведите сюда Липского, выслушаем его.
— Он так не пойдет! — пробасил один из приставов. — Поляки только своих командиров слушаются…
— Привести силой, — начал злиться Димитрий.
Через какое-то время Липский появился в дворцовых воротах. Отпихивая локтями пытавшихся взять его под руки приставов, шатающейся походкой он направился прямо к крыльцу. Шляхтич попытался отдать поклон государю, но, едва не потеряв равновесия, судорожно распрямился и воскликнул заплетающимся языком:
— Пошто звал меня, цезарь? Оторвал от срочного дела… — Он подмигнул Димитрию и смачно икнул.
— Люди жалуются на твои безобразия, Липский, — строго сказал Димитрий.
— Люди? Какие люди? Вот эта чернь? И ты еще, государь, с ними имеешь терпение разговаривать? Это же быдло, чернь! Тьфу на них! — Смачный плевок опять лишил пьяницу равновесия.
— Покушался на честь девушки, имущество рубил, — продолжал тем же суровым голосом царь.
Шляхтич с удивлением воззрился на него:
— Что с тобой, Димитрий? Когда мы паненок в Путивле да в Туле щупали, ты был не против. Говорил: «Давайте, ребята, веселитесь!»
— Это Москва, а не Путивль, — оборвал его царь.
— Правильно! И я что говорю своим ребятам: в Москве баб больше, так что не зевайте!
Он оглушительно захохотал, вызвав гневный ропот толпы.
— Я запрещаю здесь вам самочинствовать! — крикнул Димитрий грозно.
Лицо Липского, только что расплывшееся в пьяной улыбке, стало злым. Ощерив зубы, он процедил:
— То-то мне ребята говорили, будто Димитрий наш сильно изменился. Как корону надел, так своих уже не признает! Забыл, забыл ты, ваша милость, как мы с тебя соболью шубку-то сдирали!
Димитрий в ярости вскочил:
— Подвергнуть этого пьяницу торговой казни! Провести по всем улицам и на каждой площади бить кнутом, чтоб другим неповадно было безобразничать!
Дюжие стрельцы с остервенением содрали с Липского верхнюю одежду и, обнажив его по пояс, под жалобные стенания поляка потащили с подворья. Толпа с торжествующими воплями двинулась следом. Возле крыльца, кроме охраны и дьяков, никого не осталось. Димитрий поспешно вернулся во дворец. Был он расстроен случившимся — из-за какого-то одного дурака можно поссориться со всеми поляками.
Мрачные предчувствия его не обманули. Не прошло и часа, как в его опочивальню буквально вбежал Петр Басманов:
— Бунт в Москве начинается!
— Что такое?
— Поляки отбили Липского у приставов и бросились с саблями на москвичей.
— Что же делать, у нас и стрельцов нет?
— Мы бердышами затолкали поляков, благо среди них трезвых не было, в посольское подворье. Но успокоить не удалось. Орут из-за стен, что всех москвичей перережут!
— Выкатить к подворью пушки! — командовал Димитрий. — Я думаю, это остудит их пыл.
Поздно вечером во дворец явились польские офицеры для переговоров.
— Неужели ты, государь, допустишь, — сказал с пафосом герой битвы у Добрыничей Станислав Борша, — чтобы пролилась кровь твоих верных союзников?
— Я не хочу этого! — живо возразил Димитрий. — Ты знаешь, я умею быть благодарным. И одарил вас всех сверх всякой меры. Но к чему это привело? От золота с ума посходили! Каждый вместо одного по десять слуг себе завел. Пьянствуете, развратничаете! Обижаете москвичей. Как будто в завоеванном городе находитесь! Служить, как принято у нас, не желаете, от поместий отказываетесь. Вам подавай только звонкую монету…
— Когда тебе было тяжело, ты любил нас такими, какие мы есть! — заносчиво произнес Борша. — А теперь условия ставишь? Мы — свободные рыцари, и наши шпаги охотно купит любой монарх!
— В таком случае я вас не задерживаю, — бросил Димитрий. — Получайте в казне жалованье за полгода и отправляйтесь по домам.
Такого отпора шляхтичи не ожидали. Борша переглянулся с остальными ротмистрами:
— Не боишься, государь, что твой трон без опоры останется? Твои князья только и ждут случая, чтобы нож тебе в спину воткнуть.
— Бог не выдаст, свинья не съест! — сверкнул глазами Димитрий. — Народ меня любит и не позволит покуситься на государя.
Ротмистры удалились, громко ропща на царскую неблагодарность. Басманов, присутствовавший при переговорах, спросил:
— А что с казаками будем делать? Тоже ведут себя как завоеватели.
— Тоже дать жалованье и отпустить на низ. Пусть только Андрей Корела со своей станицей останется. Он славный воин и нам еще пригодится.
— Если не сопьется, — буркнул Басманов. — Деньги, что ты ему в награду дал, прогуливает с утра до вечера. За ним вся московская голытьба из кабака в кабак шляется.
— Сопьется так сопьется, — вздохнул Димитрий. — Я ему не поп. Пусть живет как знает.
— Однако поляки правду говорили, — заметил Басманов. — Бояр наших, как они уйдут, пуще прежнего остерегаться надо.
— Что ж, на своих уже не надеешься? — усмехнулся Димитрий.
— Воины они не плохие, — ответил Басманов. — Да вот только поднимут ли руку против своих, русских?
— Маржере здесь? — вместо ответа спросил Димитрий.
— Здесь, за дверями.
— Зови, будем вместе думать, как лучше покой государев охранять.
По знаку Басманова в дверях склонился бравый капитан:
— Слушаю, мон сир.
— Жак, не надоело тебе в капитанах ходить?
— Для меня главное — служение государю, а не чины.
— Однако достойная награда не помешает, как думаешь?
Маржере пожал плечами, не зная, куда клонит молодой царь.
— Назначаю тебя, Маржере, полковником всей моей стражи. Будешь по-прежнему командовать своими пешими стрелками… Как они по-вашему называются?
— Драбанты.
— Вот-вот, будешь командовать своими драбантами и сопровождать повсюду. А во дворце должны нести охрану по очереди две сотни алебардщиков. Есть ли у тебя на примете пара надежных молодцов?
— Есть, — не колеблясь ответил Маржере.
— Тоже французы?
— Нет, один англичанин — Майкл Кнаустон, а второй шотландец — Альберт Лантон.
— Англичане — нам друзья, — согласился Димитрий. — А шотландцы?
— Шотландцы славятся своей верностью. Многие французские короли имели гвардию из шотландцев.
Ссылка на французских королей убедила царя, и он обратился к Басманову:
— Надо одеть моих стражников примерно! Чтоб все завидовали даже самому виду телохранителей императора. Видели, как он ласкает тех, кто ему предан!
Из казны не пожалели выдать самые лучшие ткани. Полковник и его драбанты были одеты в красные бархатные плащи и такие же куртки и штаны, одежда алебардщиков была сшита из добротного фиолетового сукна с отделкой из синего и зеленого бархата. Рукояти алебард были украшены серебряной нитью.
Празднично одетые телохранители сопровождали царя всюду — и при входе в храм, и в Грановитой палате, и во время его частых увеселительных поездок. Получив долгожданную корону, Димитрий не жалел ни времени, ни денег на развлечения.
Но недолго пришлось государю пребывать в безоблачном настроении. Димитрию не терпелось получить подтверждение своего императорского титула от других государей. Однако Сигизмунд в своих посланиях по-прежнему называл его лишь великим князем. Не спешили признать за ним императорские права и Габсбурги. Наконец Андрей Левицкий тайно сообщил ему о том, что пришло письмо от Павла Пятого.
- Предыдущая
- 44/102
- Следующая
