Virago - Копылова Полина - Страница 7
- Предыдущая
- 7/20
- Следующая
К слову сказать, Питер этот настоящий мужчина, потому что он и тестя своего Кастелла от инквизиторов отбил прямо во время процессии. А смотреть на поединок Питера с маркизом сошлось полгорода. И вышло так, что англичанин чуть не убил маркиза при всем честном народе, да и убил бы, если б не Элизабета. Она своего муженька грудью заслонила. А поскольку он лежал без памяти и не мог вслух признать Элизабету честной женщиной и своей женой, то это за него сделала королева. Да еще и слово она за него дала, что со своей законной супругой он судиться более не станет под страхом позора и бесчестья. С тех пор маркизу проходу нет от насмешек. Все насмехаются, кому не лень, и знатные, и простые. Сама Ее Высочество королева тон задает. Он и уехать-то хотел потому что двор сюда на днях прибывает. Бог знает почему вернулся… Да никак ты его жалеешь, племянница? Вот новости, право!
Алессандрина оторвала взгляд от опустевшего витого бокала, на дне которого что-то усердно рассматривала.
– Я себя жалею, дядюшка, только себя. Если он догадался, то он меня в порошок сотрет за те десять дней, что я жду галеры.
– Я тебе сказал – будет невмоготу, уедешь в Лисбону. А его я отправлю в Пиренеи. Пусть там тебя поищет…
Мона Алессандрина, сидя за высоким узким пюпитром в той позе, в какой сидят за арфой или за прялкой, читала. Солнце косо падало на страницы ее книги. Это была тисненая книга, по бумаге судя, из свежих, на итальянском языке. По движению зрачков Алессандрины было заметно, как быстро она читает – так читают срочные донесения, а не ученые книги.
Заслышав шаги, она подняла голову. По мимолетной краске на ее щеках он понял, что она знает, что ей рассказали… И вдруг очень явственно увидел, как крепкие руки королевского экзекутора рвут с ее плеч этот открытый ворот, стаскивают разодранный лиф до пояса, а тут же рядом ровно дышат мехи возле жаровни, и секретарь покусывает кончик пера.
«Сознайтесь же, синьора Алессандрина, в том…» Нет, гнев не хлынул в голову, как бывало.
Зимние штормы заперли ее тут на две недели, не меньше. Донесение, всего скорее, уже отправленное, пока-то дойдет, пока-то ляжет на стол к венецейским сенаторам, как первостепенно важное, пока-то они решат, что им делать с прытким лигурийцем… А зоркие очи стражей тем временем будут приглядывать за каждым трактом, за каждой горной тропой, за каждым пролетающим в вышине голубком. Нет, стражи не нападут и не отнимут бумагу, пренебрегая в спешке кошельком. Ночью, в теплой венте, потихоньку вытянут из сумки депешу, снимут копию, и положат на стол к Их Высочествам… Те распорядятся крепко стеречь лигурийца от венецейских стилетов, а с ученой девой будут говорить не разряженные дурехи, а коррехидор.
– Какая неожиданность! Ваше посещение застало меня врасплох, ваша светлость. Как можно являться даме, зная, что она даже не одета для приема гостей!
Э, нет, сладчайшая донна, э, нет. Вы из породы всегда одетых. Вас действительно разденут только в пытальной зале. И когда холодный пот закапает с вашего трясущегося подбородка, вот тогда вы окажетесь по-настоящему голой, моя сладчайшая донна Алессандрина, даже если с вас еще не успеют ничего снять.
– Моя донна, ваша краса – лучшая из возможных одежд.
Что с ней церемониться? Наверняка матушка приторговывала ею с самой ее нежной юности, лет этак с тринадцати. Там, в Италии, все очень быстро растет, девицы не исключение. Так что скушает она и такое, и не такое еще скушает с благопристойной улыбкой на безмятежных устах. Вот, улыбается.
– Донна, по правде говоря, меня гложет любопытство: написали ль вы что-нибудь о вчерашнем дне? Мне случалось читать много разного, но женщины на моей памяти писали только любовные письма, даже славная Элоиза не исключение. Я слышал об итальянских ученых женщинах, которые пишут философские рассуждения, ни в чем не уступая мужчинам, но, признаться, вы первая, с кем я знаком…
– Я намеревалась писать сегодня. Вчера у меня не было настроения. И потом, ваша светлость…
– Просто дон Карлос…
– Дон Карлос, я вовсе не ученая женщина. Я всего лишь очень любопытна, и люблю кое-то записывать на память, потому что при всем моем любопытстве ум у меня рассеянный. Люблю читать не только молитвенник. А ученые женщины, о которых вы говорите, это княжеские жены и дочери. У них довольно и времени и денег для занятий наукой, ибо знания для них – часть приданого. Иному просвещенному князю приятно жениться на женщине, которая знает непременно пять языков, три живых и два мертвых. Вот бедняжек и учат с детства. Я же не изнуряю знаниями своего ума.
– А правда ли, что среди продажных женщин тоже довольно ученых?
– Правда. Мне случилось говорить с двумя или тремя, когда по наивности я приняла их за знатных дам. Они все жаждут походить на гетер древности, чтобы в постели рассуждать о высоком.
– Это должно быть забавно, – он позволил себе полуулыбку.
– У меня не было случая проверить, дон Карлос, – ответила она тремя четвертями улыбки, причем на левый уголок рта приходились две, а на правый – одна четверть, – и не кажется ли вам, что вести такие разговоры наедине – не вполне скромно.
– Прошу покорнейше простить, любезная донна, но мне кажется, что самые скромные разговоры с вами могут завести весьма далеко. Ведь я всего только спросил вас, написали ли вы что-нибудь о вчерашнем дне…
– Как я могу не простить вам?
– Я не знаю, из чего ваше сердце. Может так случиться, что оно – из алмаза, и тогда вы не простите мне ни слова.
– У меня самое обычное женское сердце, размером чуть побольше кулака. И оно бьется, как то полагается сердцу. Иногда оно бьется неровно и часто, иногда редко и сильно.
– Вы еще сами не знаете вашего сердца. Как бы там ни было, донна, я намерен исполнить мое вчерашнее обещание и для начала показать вам город.
– Я в полном вашем распоряжении, дон Карлос.
Она подумала, что не грешно было бы испросить у дядюшки позволения отправиться в больших посольских носилках.
Благовест к обедне застал их возле небольшой церкви. Маркиз попросил остановить носилки; они вышли. Церковь казалась небогатой: только двое нищих стояли на узкой паперти, против обыкновения молча ожидая подаяния. Видимо, дон Карлос хорошо знал эту церковь. Он сразу показал моне Алессандрине незаметную нишу в тени большой раскрашенной статуи св. Иакова Компостельского. Как нарочно, там оказались два плетеных стульца и две скамеечки.
Вот уж тут мона Алессандрина помолилась от всей души. Но, молясь, не забыла с изяществом танцовщицы исполнить весь ритуал вставания, усаживания, осенения себя крестом и преклонения колен на скамеечку.
При церкви был садик, куда после мессы они вышли через боковую дверь, узенький садик: два ряда тополей, оплетенных от корней до кроны вялым плющом, и в дальнем углу – каменная скамья.
– Присядем на минуту, прошу вас.
Она не стала возражать, не посмела. Села, подобрав зимнюю бархатную юбку цвета спелого граната.
Знает ли она, что он догадался, сразу, с первой секунды, как увидел летающий по доске грифель?
Если не знает, то – глупая девчонка, возомнившая себя Далилой или, спаси Бог, Иудифью. Если же знает, если же знает…
Он представил, как при каждом его слове сжимается ее нежное нутро, как вздрагивает ее сердце размером чуть побольше кулака, и жаркая влага выступает под платьем меж лопаток, там, где так легко рвется кожа от удара бичом. Но как она держится, как держится, ни на йоту не меняясь в лице! А ведь и улыбается, и отвечает на вопросы, и рассуждает сама, как ни в чем не бывало!
– Донна Алессандрина, вы ведь уже отправили ваше донесение о доне Кристобале Колоне Совету Десяти?
Дуновение страха скользнуло по их лицам, и он почти ощутил, как от темени до пяток ее пронизала тягучая дрожь. После – безмолвие между ними и слитный слабый гул торговой площади за церковной оградой.
– Да, ваша светлость. Потому и не писала своих записок, что надо было готовить донесение, – сказала она сухо, точно докладываясь начальству.
- Предыдущая
- 7/20
- Следующая
