Боже, спаси Францию! Наблюдая за парижанами - Кларк Стефан - Страница 54

• Предыдущая
• 54/69
• Следующая

Я отправился прямо в кабинет Кристин и спросил ее в лоб:

— Ну?

— Что — ну? — Она вытащила из благоухающей на столе коробочки бумажную салфетку и высморкалась. — А, война? Да, бедные дети! — Кристин покачала головой и, прервав наш разговор, стала звонить маме, уточнить, нет ли у нее таблеток от кашля. А еще, не считает ли она, что из-за военных действий на Ближнем Востоке могут прекратиться поставки шелка, так нужного ей для свадебного платья?

Кинув сумку на рабочий стол, я позвонил Николь.

— Ну? — спросил я ее.

— Кто это? — Ну конечно, она не узнала мой голос, когда я заговорил по-французски. Даже привычные нам голоса звучат совсем по-иному, стоит заговорить на другом языке.

— Пол.

— А, Пол! Привет! Это ужасно, да?

— Да, ты абсолютно права. Война — это ужасно. Что… — Я понимал, что мой вопрос прозвучит нелепо, но как еще я мог узнать. — Как ты думаешь, Николь, как война скажется на наших чайных?

— Ах да… — Николь помолчала. — Даже не знаю. Думаю, тебе нужно поговорить с Жан-Мари.

— Но его нет. Его вечно нет в офисе.

— Да. Ну тогда, мне кажется, продолжай выполнять свою работу.

Я призадумался, стоит ли мне и дальше заниматься ничегонеделанием, переписываясь с друзьями, почитывая антифранцузские анекдоты и запивая все это литрами кофе. В принципе такая перспектива казалась заманчивой, но несколько противоречила моему видению собственной карьеры.

Ни в этот, ни на следующий день Жан-Мари в офисе не показывался. И через два дня тоже. Мне сразу вспомнилась «странная война» 1939 года, когда жизнь во Франции текла практически без перемен, а потом враг неожиданно напал и порушил все вокруг.

В нынешней ситуации сложно было сказать, что остальные думают о будущем моего проекта. Основная трудность состояла в том, что невозможно судить о мнении окружающих, когда ты их практически не видишь.

Хотя нет, я не совсем честен. Я виделостальных членов моей команды. Как-то, наливая себе кофе из автомата, я столкнулся с Бернаром, увлеченным инструкциями к крему-миорелаксанту, [148]который он только что позаимствовал у коллеги. Потом вот заглянула Стефани — осведомиться, как поживает Лондон (у нее до сих пор сохранились прекрасные воспоминания о поездке в Лондон с Жан-Мари), и спросить, нет ли у меня случайно обезболивающего. Марк заходил, надеясь обменять никотиновые пластыри на противогрибковую мазь. Я что-то не решился спросить, зачем она ему потребовалась. Если по моим коллегам вообще можно было о чем-нибудь судить, то могу сказать: забастовка аптекарей вновь напомнила французам о позабытых недугах и потихоньку подводила всю нацию к коллективному смертному одру.

Однажды Жан-Мари все-таки появился в офисе. Судя по его прекрасному расположению духа, можно было подумать, что он успел купить акции завода-изготовителя автоматов Калашникова за минуту до начала войны. Увидев меня сквозь приоткрытую дверь кабинета, он резко затормозил и, постучав, что было излишне, вошел. Щелчком мышки я закрыл на мониторе антифранцузскую карикатуру и поднялся, чтобы встретить известие, как подобает настоящему мужчине.

Жан-Мари пожал мне руку и кинул жизнерадостное «привет».

— Как чувствуешь себя? — спросил я. Он не понял, пока я не подсказал жестом, поглаживая живот. Мы не виделись с того дня, когда он отправил меня в вынужденный отпуск.

— Ах да, все отлично. Спасибо. А у тебя случаем больше нет в запасе еще таких таблеточек?

— Нет, к сожалению, нет.

— Ничего. Все в порядке. Я и без того тебе очень благодарен.

В эту секунду я задумался, а не достигнет ли его благодарность британской фармацевтике таких масштабов, что он решит не закрывать мой проект.

— Есть какие-то мысли в связи с наступившей войной?

— С войной, да… Давай-ка я сейчас улажу текущие вопросы, и мы обо всем поговорим. — Шеф потянулся к портфелю. — Заходи ко мне минут через пять.

Ничего хорошего лично для себя я в этом не увидел.

Пять с половиной минут спустя — никогда не приходите на встречу с французами четко в назначенное время — я постучал в дверь, а зайдя, застал шефа разливающим по чашкам кофе. В кабинете помимо него была Кристин.

— Садись, Пол, — сказал он и пододвинул ко мне белую чашку на блюдце.

Я присел, но к кофе не притронулся. Улыбка на моем лице словно говорила: «Ну давай уже, не тяни!»

Жан-Мари долго рассуждал о войне, политике и неустойчивых ценах на мировом рынке, о страховых взносах, выплачиваемых работодателями, о состоянии его прямой кишки (об этом мог бы и умолчать, но к тому времени я уже перестал слушать, ожидая кульминации).

— Так вот, — наконец сказал он, — я предлагаю тебе работать до окончания срока трудового договора… или по крайней мере пока не закончатся военные действия… в качестве преподавателя английского языка. — Он улыбнулся так, будто был не меньше чем фокусником, искусно вытащившим живую игуану из стоящей на столе кофейной чашки.

— Что?

— Мы будем просто счастливы, Пол! Нескольких сотрудников мы уже отослали на языковые курсы. А теперь они смогут перейти на обучение к тебе. Зарплата, естественно, останется та же.

«Естественно, — подумал я, — он ведь должен по-прежнему получать за квартиру Элоди».

В тот момент мне даже не пришло в голову, что в моих служебных обязанностях не значилось «обучать английскому языку». Единственным и достаточным поводом отказаться, тут же пришедшим мне в голову, была мысль, что мне придется быть терпеливым и доброжелательным к Марианне, выдающей заученные неправильные глаголы. Или, что еще хуже, вести с ней беседу.

— Нет, — ответил я, — нет.

— Не спеши, подумай, — посоветовал Жан-Мари.

Но чем дольше я думал, тем чаще перед глазами мелькали желтые зубы Марианны.

Дорогу домой я выбрал через живописные места. Прекрасные пейзажи Парижа как нельзя лучше подходят для размышлений о жизни.

Если идти от Елисейских Полей к кварталу Марэ, вы окажетесь в местах, куда практически не долетает шум машин. Вы можете не спеша прогуливаться и с романтическим настроем размышлять, встретите ли сегодня любовь всей своей жизни, или… выбирать мост, с которого хотелось бы сброситься.

Я спустился к реке, миновав мост Альма, и увидел уже знакомого мне солдата, сапоги и мешковатые брюки которого были по-прежнему сухими. Бредя вдоль набережной Сены, я уже приближался к мосту Инвалидов. Чуть ниже уровня улицы, вдоль старого мощеного берега реки, до сих пор торчали ржавые металлические кольца, оставшиеся с тех времен, когда рабочие шлюпки стояли привязанными вдоль всей реки. Пройдя мимо речных трамвайчиков, я увидел много лодок, пришвартованных вдоль берега: сейчас они служили баржами, единственным грузом на которых были садовая мебель и большие растения в кадках.

Солнце, светившее мне в спину, отражалось от сусального золота, украшавшего мост Александра III, видневшегося впереди. Я вот никогда не мог понять, почему это золото не сперли. Думаю, золото было настоящим, а его слой на короне Нептуна, красовавшейся ровно посередине, казался изрядной толщины. Достаточно было элементарного удара воровским ножичком. Может, мне пойти да и купить раскладной ножичек? Ну, только дождаться, когда откроются аптеки…

Прогуливаясь вдоль неспешных вод, я настолько пропитался покоем и гармонией, что мне стало казаться: вот сейчас одна из лодок остановится и из нее выйдет невиданной красоты девушка, божественно сложенная, умная, но далекая от политики, и пригласит меня на вечернюю прогулку по воде.

Однако действительность была иной — единственным, кого я встретил, был какой-то бездомный, мастерящий себе под пролетом моста ночлег из картона.

На площади Согласия я свернул в сад Тюильри и прошелся по его аллеям, направляясь к стеклянной пирамиде в центре луврского дворика.

• Предыдущая
• 54/69
• Следующая