Грешный - Физерстоун Шарлотта - Страница 53

• Предыдущая
• 53/86
• Следующая

— Это то, чего вы хотите? — произнесла Джейн, боясь ответа Мэтью.

— Нет, — отрезал он твердым голосом, почти задыхаясь от решимости. — Это не то, чего я хочу. Я хочу узнать вас, Джейн. Хочу понять, что же отличает вас от всех тех женщин, что у меня были. Я хочу понять все эти чувства, которые я испытывал, которые все еще живы во мне.

— Тогда мы поладим. Мы никогда и никому не раскроем то, что произойдет в этой комнате. Мы никогда не расскажем окружающим тайны друг друга, никогда не используем эти секреты, чтобы больно ранить друг друга. Мы будем держать это обещание, даже когда неделя подойдет к концу. Потому что неделя — это все, что я могу дать вам.

— Согласен. Это будет наша с вами тайна.

Они вместе справились с замком и вошли в дом. С тихим щелчком дверь за Мэтью захлопнулась. Теперь они остались совершенно одни.

Когда Джейн повернулась и посмотрела на своею спутника, она со всей ясностью осознала: Уоллингфорд разденет ее догола, и для этого ему не понадобится расстегивать ни одну пуговку на ее одежде.

В комнате было тепло от огня, горевшего в маленьком камине. Свечи мерцали в канделябрах, которые были расставлены по комнате и каминной полке. Помещение напоминало гостиную. Оглядев маленькую комнату сквозь танцующие тени от язычков пламени, создающие причудливой формы фигуры на бархатных обоях, Джейн поняла, что этот домик был личным убежищем Мэтью.

Сделав несколько шагов вперед, Джейн остановилась перед двумя овальными портретами, висевшими над камином. На одной из картин был изображен маленький мальчик, его густые темные волосы сбегали непокорными волнами. Его синие глаза были грустными, даже мрачными. Губы мальчика, розовые и пухлые, сжались в твердую линию. Выражение его лица было не по–детски строгим, суровым. Слишком серьезным для столь юного возраста. Джейн с нескрываемым любопытством рассматривала черты грустного личика, взиравшего на нее сверху.

— Вы не были счастливы и в раннем детстве, не так ли?

— Вы правы. Не был.

— А теперь?

— Не уверен, что вообще знаю, что это такое — счастье. Не думаю, что когда–либо действительно испытывал настоящее счастье. А даже если и случалось и моей жизни нечто подобное, то оно пролетало так мимолетно, что у меня не осталось даже воспоминаний.

Джейн не оборачивалась к Мэтью, и без того прекрасно понимая, о чем он говорит. Ей не нужно было видеть лицо графа, чтобы осознавать, каким подавленным, каким беззащитным он себя чувствовал. Джейн слышала все это — и даже больше — в его голосе.

— Этот портрет был написан, когда мне было семь лет. Я не выносил этот кружевной воротник, который мать заставила меня надеть. Я ненавидел художника за то, что он заставлял меня сидеть несколько часов на этом стуле и глядеть в окно. Это была настоящая пытка — позировать для этого портрета.

— Неужели вы так мучились?

— Было лето, и всю неделю ярко светило солнце, можно было нежиться под его теплыми лучами. Я знал, что Реберн, Анаис и еще один мой друг, лорд Броутон, отправились к озеру, чтобы играть и ловить рыбу. Я слышал их голоса, ветер доносил до меня звук их смеха. Я наблюдая за ними: Броутон как угорелый несся за бумажным змеем, Анаис с Реберном бежали за ним.

Мэтью грустно улыбнулся и отвернулся от Джейн.

— Реберн и Анаис держались за руки — еще тогда! Помню, я внимательно смотрел, как они бегут вместе. Я видел ее улыбку, смотрел, как задорно смеялся мой друг, и, Боже праведный, как же я ненавидел Реберна за это — за его счастье! Я ненавидел лучшего друга за то, что он может быть свободным, в то время как я должен был, как приклеенный сидеть в поместье своего отца–герцога, пытаясь быть покорным сыном — и, разумеется, тщетно.

— Понимаю. Вы хотели быть там, вместе с вашими друзьями.

— Да. Я хотел хоть на время убежать из этого дома. Куда–нибудь подальше от своего отца.

— Расскажите о вашей матери.

Повисла очень длинная пауза, и в установившейся тишине Джейн отчетливо слышала сбивающееся дыхание Мэтью. Она почти физически ощущала напряженность, которая повисла в комнате.

— Я любил мать. Это ее портрет возле моего.

— Вы похожи на нее. У вас ее глаза, ее улыбка.

— Откуда вы знаете? Вы никогда не видели, как я улыбаюсь.

— Один раз видела, — прошептала Джейн, — когда вы обменялись рукопожатием с лордом Реберном после свадебных тостов. Вы улыбнулись тогда. Я заметила, что у вас ямочка на левой щеке.

Джейн услышала, как Мэтью сделал несколько шагов. Посмотрев через плечо, она заметила, что граф всматривался в зеркало. Он наклонил голову в сторону и ощупывал рукой собственное лицо.

— У вашей матери та же самая ямочка, что и у вас. Художник великолепно передал эту черту.

— Этот художник — я.

Вздрогнув от неожиданного признания, Джейн вернулась к созерцанию портрета. На картине мать Мэтью была одета в халат из розового бархата с оборками. Она позировала, откинувшись на маленький, обитый золотисто–кремовой парчой диван. Вокруг были в беспорядке набросаны многочисленные подушки, рядом с героиней портрета стоял поднос, заполненный стеклянными бутылочками духов и серебристыми баночками с пудрой. Ее длинные светлые волосы были распущены, они мягкими волнами спадали по плечам.

Портрет казался таким реальным, словно Джейн только что застала красавицу за отдыхом в своем будуаре. Этот возвышенный образ не шел ни в какое сравнение с воспоминаниями, оставшимися у бедной медсестры. В ее памяти тут же возникла собственная мать: надев дешевую непристойную одежду и ярко накрасив щеки и губы, она шла обслуживать клиентов борделя.

— Я помню утро, когда нашел маму сидящей точно так же, как на этом портрете, — сказал Мэтью, подходя к своей гостье и вставая с ней рядом. — Я прибежал в мамину комнату, она сидела на диване, потягивая свой утренний горячий шоколад. Я был так горд собой, что не мог дождаться момента, когда покажу ей кое–что важное. Я домчался до маминой комнаты и ворвался туда, не обращая внимания на вопли ее горничных.

— А что вы собирались показать ей?

— Высший балл, который я получил на экзамене по латыни. Мой учитель только что отдал мне результат, я выхватил бумагу из его руки и побежал показывать маме. Я помню ее улыбку, то, как она поцеловала меня в щеку.

Джейн заметила, как напряглось все тело Мэтью. Он легонько тряхнул головой, словно отгоняя мучительные воспоминания.

— Это был один из последних разов, когда я видел маму живой. Мне было десять, когда она умерла. Я никому не показывал этот портрет, только вам.

— Это большая честь для меня. На самом деле. Картина написана великолепно. Но я должна знать еще кое–что. Вы сказали, что это был один из последних разов, когда вы видели ее живой…

— Не стоит, — тихо отозвался Мэтью, закрывая глаза. — Не спрашивайте меня об этом.

На кончике языка Джейн уже висело напоминание об их соглашении быть искренними друг с другом, она уже собиралась бросить Мэтью в лицо его же слова о честности… Но что–то в выражении лица графа, в его глазах — боль, которую Джейн не видела прежде, заставила ее промолчать. «Душу нельзя купить», — напомнила она себе. И это осознание было сильнее любых соглашений.

— Хорошо, я не буду спрашивать вас об этом. Но скажите, сколько лет вам было, когда вы написали этот портрет?

Мэтью облегченно вздохнул и позволил себе немного расслабиться.

— Четырнадцать. Мой отец всегда ругал меня за увлечение живописью, смеялся, говоря, что это занятие для изнеженных мальчиков. Он убеждал, что мне пора расти, становиться настоящим мужчиной, бросить свои рисунки и мечты, сосредоточиться на учебе. Студентом я был никудышным, в лучшем случае получал средние отметки. Каждый проклятый предмет казался мне скучным и неприятным, но я старался, чертовски старался, чтобы порадовать маму… чтобы облегчить ее существование рядом с моим отцом.

— И вам это не удалось?

Лицо Мэтью исказила гримаса, он отвел взгляд от портрета:

— Я редко нравился кому–то, и менее всего — своим родителям. Боюсь, я приносил им обоим одни разочарования.

• Предыдущая
• 53/86
• Следующая