Студия пыток - Уэлш Лиза - Страница 53

• Предыдущая
• 53/54
• Следующая

Роза посмотрела на меня:

– Блин, как всегда.

– Что как всегда?

– Весенний Париж, а я иду рядом с тобой.

– Я мог бы сказать то же самое.

Я улыбнулся, показывая, что шучу, хотя это было правдой – для нас обоих.

Неделю назад я совершил поход через Келвин-гроув-парк к пяти остроконечным башням университета. День был на удивление ясным, воздух – прозрачный и чистый, на небе ни облачка. Всюду попадались золотые островки нарциссов, пахло цветами. В такой день от предвкушения лета сердце стучит быстрее, хоть и немного жаль расставаться с весной.

На зеленом газоне студенты играли в футбол. Мимо на роликах проехали две девочки в шортах и шлемах. Где-то репетировала группа – слышно было, как отстает ударник. Рядом медленно курсировала полицейская машина, все окна в ней были открыты, из одного выглядывал наружу локоть с закатанным рукавом. На скамейке сгорбились трое пацанов, пряча от прохожих наполовину скрученный «косячок». У пруда остановилась ярко раскрашенная тележка с мороженым. Мороженщик отвернулся от своих бидонов и подставил лицо солнцу. По игровой площадке ползали карапузы. Старик кормил стайку шустрых и нагловатых голубей. По деревьям скакали белки. Даже граффити на фонтане казались милыми. И только использованный презерватив, валяющийся у качелей, напомнил о том, что недавно на этом месте меня едва не арестовали. Я пошел через мост, к темным готическим башням. Сквозь черные очки башни казались еще красивее.

Профессор Свитмэн приветствовал меня бурно.

– Мистер Рильке, как приятно с вами наконец познакомиться. Может, сначала выпьем чего-нибудь? – Он не стал трогать набор травяных чаев, расставленный вокруг чайника. – Вы выглядите как человек, любящий что-нибудь покрепче. «Эрл Грей» подойдет?

Профессор был почти с меня ростом и казался слишком большим для средневековых размеров своего кабинета. Когда он поднял со стула кипу сочинений, я вдруг понял, что наш мир стал слишком тесен, и для того, чтобы просто сесть куда-нибудь, нужно обязательно что-то убрать или переложить. Он передал мне чай. Я хотел поставить чашку, но разделявший нас стол был полностью завален кипами книг и бумаг.

– Роза говорила, что вы интересуетесь «Soleil et Desole».

– Буду благодарен вам за любую информацию.

Он протянул мне книгу, раскрытую на отмеченной странице.

– Я подготовил это, когда узнал, что вы придете.

На расплывчатой черно-белой фотографии – очертания четырехэтажного городского дома, ничем не выделяющегося из себе подобных.

– То самое место?

– По всей вероятности, да. Не очень впечатляет, верно? Переверните страницу.

За ней следовала слегка выцветшая фотография изысканной мавританской гостиной. Комната была украшена экзотической мозаикой и сверкала зеркалами.

– Красиво.

Профессор Свитмэн просиял, улыбаясь в бороду.

– Прекрасно, правда? Снаружи ни за что не догадаешься. Но люди догадывались. В лучшие времена «Soleil et Desole» убранство этого заведения было настолько шикарным, что светские дамы тайно приходили сюда днем полюбоваться декором.

– Но что это за место?

Он стукнул себя ладонью по лбу.

– Простите. Меня занесло. Типично для академика. Я много работаю в одиночестве, и, когда приходит тот, кого интересует предмет моих изысканий, я порой путаюсь и волнуюсь.

Я дал ему понять, что это ничуть меня не смущает, и он продолжил:

– «Soleil et Desole» был домом с плохой репутацией.

Такой публичный дом мог существовать только в Париже. Вы ведь знаете, что Париж называют «городом любви».

Он традиционно ассоциируется с сексуальной распущенностью – и не случайно.

В девятнадцатом, да и в двадцатом веке многие джентльмены доказывали свою мужскую состоятельность рассказами о приключениях в Париже. К концу тысячелетия эта традиция еще сохранилась, хоть и подвергается ироническим нападкам со стороны приверженцев свободного секса. Какой резон платить, если то же самое можно получить бесплатно? Даже власти как-то смирились и стали предоставлять меблированные комнаты внаем на короткие сроки.

Об этом можно прочитать в «крутой» американской беллетристике пятидесятых годов.

Maisons de rendezvous, [25]где можно снять комнату на час или около того. В результате, естественно, выжили только лучшие или дешевые.

«Soleil et Desole» был лучшим. Одним из процветающих борделей, maisons de grande tolerance, [26]который мог удовлетворить людей с самыми «необычными» вкусами. Основан он был в 1893-м и не закрывался до 1952 года. В период своего расцвета «Soleil et Desole» мог предложить вам все, что угодно.

В ходу были рассказы клиентов, собственными глазами видевших в коридорах монашек и невест, спешащих на очередное любовное свидание. В залах висело много картин Тулуз-Лотрека. Поговаривали даже, что одна из кроватей принадлежала самой Марии-Антуанетте, хотя это не доказано.

Кроме мавританской гостиной, которая, как вы, наверное, заметили, выдержана в стиле мечети, были и другие: русская комната, испанская, китайская, шотландская – вряд ли очень популярная, – индийская, персидская и другие. А еще там была «похоронная комната», для одержимых некрофильскими фантазиями. Там клиента будет ждать учтивая молодая девушка, свежая, только что из ледяной ванны, неподвижная, как труп.

Кроме того, здесь имеется восточный будуар и, конечно, камера пыток.

Вот что пишет о «похоронной комнате» Лео Таксиль. [27]– Профессор взял в руки другую книгу, раскрыл ее на заложенной использованным билетом в метро странице и зачитал: – «Стены обиты черным атласом с нашитыми на нем серебряными каплями. В центре – шикарный катафалк, где в открытом гробу неподвижно лежала женщина. Голова ее покоилась на бархатной подушке. Вокруг горели длинные свечи в серебряных подсвечниках и курильницы. Комната была подсвечена синеватым светом. Сюда приглашали похотливого безумца, заплатившего десять луидоров за сеанс. Он находил себе подушку для коленопреклонения… Из соседнего чулана до него доносились звуки фисгармонии. Звучали «Dies irae» и «De profundis». A затем, под звуки этой загробной музыки вампир согрешал с девушкой, притворяющейся умершей».

Таксиль, как многие моралисты, любит вдаваться в пикантные подробности.

Я вежливо улыбнулся. Мне нравился Свитмэн. Не так давно тема его исследований показалась бы мне смешной. Теперь же – и не по его вине – мне от нее становится нехорошо.

– Меня более всего интересует послевоенный период. И еще, наверное, как тогда работала «камера пыток».

– Да, – вздохнул он. – Роза то же самое говорила. Как она, кстати?

– Неплохо. Вы ведь ее знаете – она живучая.

– Хорошо, рад слышать. После войны направленность «Soleil et Desole» стала… – Он замялся. – Необычной.

Война высвобождает определенные чувства, правда?

В одних случаях – импульсы жестокости, в иных – добра, возможно; но злость, ярость, несправедливость – все это питает садизм.

Сублимация, боль утраты, чувство вины у выживших – все это способствует увеличению количества жертв. И за всем этим – встреча со смертью и осознание смерти, которое одних заставляет ценить жизнь, а других – чувствовать себя вправе распоряжаться ею. «Soleil et Desole» – в грубом переводе значит: «Солнце и слезы». Солнце, развлечения, музыка, девушки, выпивка и слезы… На «Soleil et Desole» есть ссылки в нескольких мемуарах. Преимущественно – конца века, когда для многих джентльменов поход в бордель был самым будничным делом – все равно что прогулка в парке.

Я поискал на его лице какой-нибудь скрытый намек. Он продолжал, кажется, не заметив этого.

– Конечно, мемуары часто очень отрывочны, им нельзя до конца верить. В них всегда есть место самолюбованию и сексуальному бахвальству, отчего порой невозможно отличить вымысел от правды. Принимая все это во внимание, я проанализировал источники и сделал вывод, что после Второй мировой «Soleil et Desole» стал все чаще обслуживать клиентов, одержимых садизмом.

• Предыдущая
• 53/54
• Следующая