Дневники - Гиппиус Зинаида Николаевна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/71
• Следующая

Но какие лица хорошие. Какие есть юные, новые, медовые революционеры. И какая невиданная, молниеносная революция.

Однако, выстрел. Ночь будет, кажется, неспокойная.

Р. S. Позднее ночью.

Не могу, приписываю два слова. Слишком ясно вдруг все понялось. Вся позиция Комитета, вся осторожность и слабость его "заявлений" - все это вот отчего: в них теплится еще надежда, что царь утвердит этот комитет, как официальное правительство, дав ему широкие полномочия, может быть, "ответственность" - почем я знаю! Но еще теплится, да, да, как самое желанное, именно эта надежда. Не хотят они никакой республики, не могут они ее выдержать. А вот, по-европейски, "коалиционное министерство" утвержденное Верховной Властью... - Керенский и Чхеидзе? Ну, они из "утвержденного"-то автоматически выпадут.

Самодержавие так всегда было непонятно им, что они могли все чего-то просить у царя. Только просить могли у "законной власти". Революция свергла эту власть - без их участия. Они не свергали. Они лишь механически остались на поверхности, - сверху. Пассивно явочным порядком. Но они естественно безвластны, ибо взять власть они не могут, власть должна быть им дана, и дана сверху; раньше, чем они себя почувствуют облеченными властью, они и не будут властны.

Все их речи, все слова я могу провести с этой подкладкой. Я пишу это сегодня, ибо завтра может сгаснуть их последняя надежда. И тогда все увидят. Но что будет?

Они-то верны себе. Но что будет? Ведь я хочу, чтоб эта надежда оказалась напрасной... Но что будет?

Я хочу, явно, чуда.

И вижу больше, чем умею сказать.

1 марта. Среда.

С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. Дмитрий даже сегодня пришел в "розовые тона", в виду обилия войск дисциплинированных.

Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний - и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто внешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга.

С нами был и Боря Бугаев (он у нас эти дни). В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, - милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро, алые крылья и марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости...

Вернулись домой со встретившимся там Мих. Ив. Туган-Барановским. Застали уже кучу народа, студентов, офицеров (юных, тоже недавних студентов, когда-то из моего "Золотого Кольца").

Уже ясно, более или менее, для всех то, что мне понялось вчера вечером насчет Комитета. Будет еще яснее.

Утренняя светлость сегодня - это опьянение правдой революции, это влюбленность во взятую (не "дарованную") свободу, и это и в полках с музыкой, и в ясных лицах улицы, народа. И нет этой светлости (и даже ее понимания) у тех, кто должен бы сейчас стать на первое место. Должен - и не может, и не станет, и обманет...

4 часа. Прибывают всякие войска. Все отчетливее разлад между Комитетом и Советом. Слух о том, что к Царю (он где-то застрял между Псковом и Бологим со своим поездом) посланы или поехали думцы за отречением. И даже будто бы он уже отрекся в пользу Алексея с регенством Мих. Ал. Это, конечно, (если это так) идет от Комитета. Вероятно, у них последняя надежда на самого Николая исчезла (поздно!), ну, так вот, чтоб хоть оформить приблизительно... Хоть что-нибудь сверху, какая-нибудь "верховная санкция революции"...

У нас пулеметы протопоповские затихли, но в других районах действуют во всю и сегодня. "Героичные" городовые, мало, притом, осведомленные, жарят с Исаакиевского собора...

За несколько дней до событий Протопопов получил "высочайшую благодарность за успешное предотвращение беспорядков 14 февраля". Он хвастался, после убийства Гришки, что "подавил революцию сверху. Я подавлю ее и снизу". Вот наставил пулеметов. А жандармы о ею пору защищают уже не существующий "старый режим".

А полки все идут, с громадными красными знаменами. Возвращаются одни идут другие. Трогательно и... страшно, что они так неудержимо текут, чтобы продефилировать перед Думой. Точно получить ее санкцию. Этот акт "доверия" громадный факт; и плюс... а что тут страшного - я знаю, и молчу.

Боря смотрит в окно и кричит:

- Священный хоровод!

Все прибывают в Думу и арестованные министры, всякие сановники. Даже Теляковского повезли (на его доме был пулемет). Арестованных запирают в министерский павильон. Милюков хотел отпустить Щегловитова, но Керенский властно запер и его в павильон. О Протопопове - смутно, будто он сам пришел арестовываться. Не проверено.

6 часов. - Люди, вести, звонки. Зензинов, оказывается, в Совете. Приехал случайно из Москвы по лит. делам, здесь события и захватили его. Мы знали его лет 10, еще в Париже, еще до его ссылки в Русское Устье. С.-р. типа святого, слабого, аскетического. С Керенским его Дима же и познакомил, введя его в один из "кругов" ...Сейчас узнаем, что он в Совете - из числа крайних. Вот тебе и на!

Хрусталев сидит себе в Совете, и ни с места, хотя ему всячески намекают, что, ведь, он не выбран... Ему что.

По рассказам Бори, видевшего вчера и Масловского, и Разумника, оба трезвы, пессимистичны, оба против Совета, против "коммуны" и боятся стихии и крайности.

До сих пор ни одного "имени", никто не выдвинулся. Действует наиболее ярко (не в смысле той или другой крайности, но в смысле связи и соединения всех) Керенский. В нем есть горячая интуиция, и революционность сейчасная, я тут в него верю. Это хорошо, что он и в Комитете, и в Совете.

В 8 часов. Боре телефонировал из Думы Ив. Разумник. Он сидит там в виде наблюдателя, вклепанного между Комитетом и Советом; следит, должно быть, как развертывается это историческое, двуглавое, заседание. Начало заседания теряется в прошлом, не виден и конец; очевидно, будет всю ночь. Доходит, кажется, до последней остроты. Боря позвал Ив. Раз., если будет перед ночью перерыв, зайти к нам, отдохнуть, рассказать.

Ив. Раз. у нас не бывает (его трудно выносить), но теперь отлично, пусть придет. У нас все равно штаб-квартира для знакомых и полузнакомых (иногда вовсе незнакомых) людей, плетущихся пешком в Думу (в Таврич. Дворец). Кого обогреваем, кого чаем поим, кого кормим.

В 11 часов. Телефон от Petit. Был в Думе. Полный хаос. Родзянко и к нему (наверное, тоже хлопая себя по бедрам):

"Voila m-r Petit, nous sommes en pleine revolution!".

Затем пришел Ив. Разумник, обезноженный, истомленный и еще простуженный. В Т. Дворце перерыв заседания на час. К 12 он опять туда пойдет.

Мы взяли его в гостиную, усадили в кресло, дали холодного чаю. Были только Дмитрий, Боря и я.

Надо сказать правду, навел он на нас ужаснейший мрак. И сам в полном отчаянии и безнадежности. Но передам лишь кратко факты, по его словам.

Совет Раб. Депутатов состоит из 250-300 (если не больше) человек. Из него выделен свой "Исполнительный Комитет", Хрусталева в Комитете нет. Отношения с Думским Комитетом - враждебные. Родзянко и Гучков отправились утром на Никол, вокзал, чтобы ехать к царю (за отречением? или как? и посланные кем?), но рабочие не дали им вагонов. (Потом, позднее, все же поехали, с кем-то еще). Царь и не на свободе, и не в плену, его не пускают железнодорожные рабочие. Поезд где-то между Бологим и Псковом.

В Совете и Комитете РД роль играет Гиммер (Суханов), Н. Д. Соколов, какой-то "товарищ Безымянный", вообще большевики. Открыто говорят, что не желают повторения 1848 года, когда рабочие таскали каштаны для либералов, а те их расстреляли. "Лучше мы либералов расстреляем".

• Предыдущая
• 26/71
• Следующая