Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/62
• Следующая

Весьма понятно уже, кстати, из моего тайваньского опыта, что это именно жилье, а не храм: общий цвет здания черно-синий, а не красно-серый, как у храмов. На наружных стенах расписные цветочные орнаменты, точно как на наших хатках. Черный цвет в Китае всегда использовали для жилья — это цвет живых людей. Мертвые и боги обозначаются красным, даже надписи на могилах и посмертные имена. Черепица и та особенная: не круглая, а плоская, и стропила плоского сечения. Так делали только в жилье. Вообще, ощущение от этого всего странное — как будто что-то родное. Усадьба как в родной глубинке. Вот отойти немного в сторону — и уплывают куда-то японцы, Косида с фотоаппаратом размазывается и меркнет. Слышен крик петуха, и тянет костровым дымком, сеном и печеной картошкой. Все это мне приснилось… Сакураи с Косидой, Тайвань, китайские золотые закорючки с драконами. Это все бред… Мы просто приехали с приятелями смотреть очередную усадьбу. В лето. В глушь. Вот она, усадьба, — квадрат строения XIX века. Хозяин был не из первого ряда знати, всего один этаж. Но не беден и со вкусом… А вон мужики сельские с рыбалки идут! Азиатские, говорите? Ничего не азиатские, просто издали так кажется. Загорелые и в резиновых сапогах по колено. Кошки вокруг ходят и куры. Санька, наверное, сейчас в багажнике копается, термос наш походный достает. Тот, что мне на поступление в институт подарили. Китайский термос. И журавли на термосе китайские, а больше ничего китайского вокруг и в помине нет. Сейчас ужинать будем. Потом домой поедем. Вечереет уже…

— Неко-сан, ура но хея о мита ка? [53]

О господи, Сакураи! Какой там сон!

— Сэнсэй, это какого века жилье?

— Девятнадцатого, представь себе, просто традиции продолжены старые китайские, вот так и выглядит… Архаично.

— А я думала, это только на Западе в стилях девятнадцатого века черти ноги ломают!

— На Востоке тоже! Чем Восток хуже, в конце концов…

По дороге от усадьбы сидящий в автобусе впереди меня Сакураи разворачивается назад, опирается подбородком о спинку своего сиденья и рассказывает две страшные истории:

— В Японии бревенчатые срубы большая редкость. Встречаются они только в храмовых складах. Однажды мне пришлось такое чудище реставрировать, так я думал, все — конец мой пришел…

— Почему, сэнсэй?

— Да разобрал я его на бревна. Починил там чего надо, а собрать назад не смог. Высота дверного проема не совпадала с шагом толщины бревен.

— Так это потому, что дерево от старости ссыхается! Надо приподнимать немного за счет расширения щелей между бревнами.

— Ага, я так в конце концов и сделал. Но это был кошмар!

Страшная история № 2 была совсем из другой оперы. Ничего особенного. Просто этот увлекающийся архитектурой папаша в свое время ухитрился потерять на какой-то центральной городской площади в Испании троих своих маленьких (тогда еще) детей. Знаем, знаем. Полез очередную каменную штуковину смотреть. А детки на площади в пятнашки играть стали. Они-то привычные к папашиным выкрутасам были. А вот испанцы были не очень привычные. Вы себе представляете троих бесхозных японских детей, играющих в пятнашки на площади в Испании? И чем все дело кончилось, тоже представляете? Правильно, полицией. Как их Сакураи на площади потом искал и после уж из полиции выковыривал, а также как ему потом влетело от жены, это тоже несложно себе представить. Теперь, конечно, смешно, а тогда не смешно было. Впрочем, охоты совать нос во все закоулки это у него, ясное дело, не отбило.

Кто не слышал, как японец пытается выговорить по-русски словосочетание «рыбий хвост», тот много потерял. И приспичило же Сакураи выяснять, как этот тип соединения бревен называется у нас. Вот и получил по полной программе. «Рыбий» у него еще с горем пополам вышло, а вот «хвост», превратилось в сплошную комедию. Впрочем, он не теряется:

— Тип храма с соединенными посредством «исино-ма» в один общий объем павильонами «хайден» и «хонден», называют «гонген-дзукури». Повтори!

— Сэнсэй, у меня не получится это выговорить!

Сакураи улыбается:

— Повторяй за мной: «ГОН».

— ГОН.

— Ага, теперь: «ГЕН».

— ГЕН.

— И: «ДЗУКУРИ».

— ДЗУКУРИ.

— О’кей, теперь давай все вместе!

— ГЕН-ГАН-ДЗУКУРИ?

— ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ, горе мое!

— Ага, я вижу, кое-кто уже успел забыть про «рыбий хвост»!

От такой наглости Сакураи на долю секунды теряет дар речи, а потом начинает хохотать. Мы трясемся в автобусе и умираем:

— Ой, не могу! ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ!

— He-а, РЫБИЙ ХВОСТ!

Два придурка нашли общий язык. В буквальном смысле слова.

В последний тайваньский вечер вся честная компания снова собралась вместе на вечернюю трапезу. Устроились по своему обыкновению — в подозрительном дворике с готовящейся на улице едой, старым пыльным порталом Бё и пластмассовыми столиками. Тут же явился огромный местный кот. Порода у них тут такая, что ли, — тощие, носатые, рыжие и огромные. Как из инкубатора. Кот нагло завопил и потребовал дань.

— Во бизнесмен! — захихикал Косида…

А потом начался ливень. Тетенька — владелица забегаловки принесла нам два огромных рваных зонтика и установила над столами. Сначала было неплохо, только сильно пахло мокрым брезентом. А потом вода полилась между зонтиками и в дырочки, и пришлось эвакуироваться в близлежащий то ли ангар, то ли гараж… Там заново поставили мокрые столы, и мы опять за них уселись. Наши стали пить портвейн, а я не хотела: и так по ощущениям сплошной бардовский фестиваль… Ливень просто безумный, стена воды с неба. Кот тоже пришел — еще еды требует. Народ принимает живое участие: «Свинину он не очень, дайте ему лучше рыбы… А это что? Лягушка? Пусть ест лягушку, они ему вроде нравились. Ой, не ест почему-то… Да потому, что она слишком большая! Такую тяжело съесть!» — Токийская барышня наклоняется и палочками разрывает лягушку на несколько кусков. Кот принимается за еду. «Эти мужчины ничего толком не умеют! Даже кота покормить!» — «А я в прошлом году на Бивако [54]вот такущих угрей ловил!» — «Врешь ведь!» — «Да правда, правда, вот такущих!»

Реставратор старинных документов Саката сидит ближе всех к дождю. Он слегка наклоняется к стене ливня и поет старинную японскую песню «Натсу-ноаме» — «Летний дождь». Переливы его мягкого баритона завораживающе красивы. Так сейчас редко кто поет, говорят… Разве что Саката… «Летний дождь размывает глину и разносит слухи о нашей любви, которой не быть на этой земле…»

Тоненький таец Лу Чань — студент. В охране памятников он на практике. И с нами в ресторане-гараже под дождем — тоже по долгу службы. Он художник и в октябре поедет стажироваться в Италию. Стипендия — на два года. Ведь в Италии такая школа! Италия — мечта Лу Чаня. У него даже имя почти итальянское: Лу Чань — Лучано…

— Только я боюсь, — говорит он мне. — Там же все не такие, как я, понимаешь, это же Европа, и так далеко от дома. Ты вот не боялась?

— Боялась, наверное… Но я поехала.

— И как тебе?

— Мне супер! И у тебя все устроится, вот увидишь!

— Правда???

— Правда, правда!

Дождь прекратился, и нам уже пора в гостиницу, а завтра чуть свет уезжаем. А Лу Чаню надо домой. И потом в Италию. Честно сказать, я не знаю, как шумные и немного высокомерные итальянцы примут маленького тайского художника Лу Чаня. Не будут ли они его обижать? Хотя художники, наверное, не будут. Нет, нет, конечно не будут! Пусть ему повезет увидеть фрески Леонардо и все остальное, чего ему так хочется. Пусть ему повезет…

— Господин Саката! — поворачиваюсь я к певцу. — Да!

— Вы на каком-нибудь музыкальном инструменте играете?

А что еще, скажите, можно подумать про человека, который умеет ТАК суперски петь?

— Я дую в рог, — улыбается Саката.

По радостному хихиканью Сакураи я понимаю, что в ответе Сакаты кроется какой-то подвох. Прижимаю этих старых прохиндеев к стенке. Предчувствие меня не обмануло. Так говорят, когда имеют в виду вранье. У нас ведь тоже иногда бывает. Помните: «Вы на чем играете? Только на нервах ближних».

• Предыдущая
• 41/62
• Следующая