Коронованная распутница - Арсеньева Елена - Страница 20

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая

Она любила его безотчетно… Она была дитя, которое любит не любовью сестры, а любовью женщины – еще не смешанной со страстью и ревностью, еще чисто и восторженно, но все же пылко и самоотверженно.

Об этом никто не знал. Розмари была слишком незначительным существом, чтобы другие обращали внимание на ее тайные мысли и чувства, тем паче что она никогда не выставляла их напоказ. По сути дела, для Анхен и других членов семьи она была чем-то вроде кошечки или собачки – вся разница в том, что это маленькое домашнее животное умело говорить, работать по дому, а еще отлично обращалось с вязальным крючком.

Ее никто не учил – крючок словно бы сам собой крутился в ее тоненьких пальчиках, создавая паутину затейливого кружева. Розмари не понимала, почему люди так удивляются и поражаются, глядя на ее изделия. Ей-то казалось, что в этом нет никакого искусства: она просто давала волю своим мыслям, совершенно не думая о том, что делает пальцами. Нитки были подобны мечтам, крючок – орудию ее фантазий, в которых она уносилась далеко от обыденной жизни, и сплетение мечтаний воплощалось в причудливых кружевных узорах.

Сначала ей в руки попадали только грубая колючая пряжа и деревянный кургузый крючок. Но Матрона Балк, старшая замужняя сестра кукуйской царицы, как-то разглядела необычайное мастерство, с которым было сплетено мягкое сиденье на табурет. Ни одна кружевница Кукуя не могла изготовить ничего подобного! Именно Матрона обратила внимание сестры на необычайный талант Розмари, подарила той тонкий костяной крючок, принесла несколько мотков ниток потоньше и попросила сплести узорчатые коврики для украшения своего дома и воротнички на ее платья. Матрона их крахмалила и украшала ими декольте. Хоть Теодор Балк и слыл государевым любимцем, все же он отнюдь не был чрезмерно богат. Да и Матрона уродилась прижимистой, но при этом любила наряжаться. Голь на выдумки хитра, говорят русские, – такой же была и Матрона.

Однако Анхен, несмотря на то что не знала счету деньгам и могла купить себе какое пожелает златотканое кружево, тоже пришла в восторг от рукоделия Розмари и запретила ей работать для кого-то, кроме нее. Розмари этим ремеслом могла бы жить припеваючи всю жизнь, однако Анхен считала, что в благодарность за приют девочка должна посвятить и жизнь, и ремесло, и умение именно ей, и только ей.

Скоро занавеси на окнах дома Монсов были окаймлены изысканным кружевом, им же украсились и скатерти, и покрывала, и наволочки, и простыни – чуть ли не каждая вещь была оплетена ручками Розмари. Иногда Анхен давала ей для вплетения в кружева золотые и серебряные нити. Они стоили баснословных денег, и бережливая Анхен требовала, чтобы Розмари отдавала ей все неиспользованные мотки, как бы мало нити в них ни оставалось. Но Розмари ухитрялась собирать даже дюймовые остатки нитей и сплетала их в одну.

Целый год она утаивала нитки от придирчивого взгляда Анхен и прятала их в тайнике, который устроила под перекладиной своей деревянной кровати. А когда их собралось достаточно много, Розмари начала плести кружевную отделку для мужской сорочки – ворота и манжет. Плела она тайком, ночами, почти вслепую, при лунном свете, который блестел на золотых и серебряных нитях, свитых с самым мягким белым шелком. Впрочем, ярче самого яркого огня светили ей любимые глаза, о которых она думала неотступно и которые всегда видела в своих мечтах. Лишь иногда днем она улучала мгновение взглянуть на свое рукоделие – чтобы убедиться: оно прекрасно, Виллим будет доволен.

Она любовалась кружевом, думая о том, как он удивится, как улыбнется ей… А может быть, наклонится к ней и коснется губами ее щеки. Она мечтала об этом и боялась этого. Ей казалось, что вот оно – то, ради чего она родилась на свет. Если бы ей предложили выбор: войти живой в Царствие Небесное или принять поцелуй Виллима Монса, а потом низвергнуться в ад, она бы выбрала второе.

Розмари не привыкла размышлять о себе, своих делах. Она была слишком мала и не умела этого делать, она стремилась к Виллиму так же просто и естественно, как к воде для питья, хлебу для еды, воздуху для дыхания. Сами мысли о нем были для нее водой, едой, дыханием… Ну что же, такова природа любви, которая пришла к ней впервые и будет идти с ней рядом всю жизнь, властвуя над ней, подчиняя себе все ее мысли, поступки, самое биение ее сердца…

И вот как-то раз она, глядя на свое рукоделие и воображая, как это мерцающее кружево обовьет белую, стройную шею Виллима – о, если бы она могла, она увенчала бы его голову царским венцом, увенчала бы его чело ангельским нимбом! – Розмари забылась настолько, что не услышала, как в комнату вошла Анхен.

Спустя мгновение кружево было в руках кукуйской царицы, а Розмари лежала на полу, сбитая оплеухой: лилейные ручки Анхен были тяжеленькими.

– Очень красиво… – пробормотала она. – И для кого ты это плетешь? И откуда взяла нитки?

Розмари молчала, уткнувшись в пол. Кулачок Анхен попал ей в глаз, и она с ужасом думала, какой ужасный кровоподтек изуродует ее лицо. Виллим… Он отвернется с брезгливостью!

Анхен встала на колени и пошарила под кроватью. Потом распростерлась на полу и заглянула под ее перекладину. Спустя минуты она легко поднялась, держа в руках холщовый мешочек, в котором лежали несколько мотков золотистых, серебристых и белых шелковых нитей. Развернула их – и засмеялась, когда на пол посыпались небольшие обрывки.

– О, мне нравится такая бережливость! – засмеялась Анхен. – Ты умница, моя девочка. Ты вязала это кружево мне в подарок, верно?

Розмари подняла голову и взглянула на нее одним глазом: второй безнадежно опух.

Она молчала.

– Вот и хорошо, – продолжала Анхен ласково, так ласково, что Розмари стало не по себе. – Потому что ты принадлежишь мне. Ты должна помнить, что мне ты обязана жизнью. А значит, вся твоя работа принадлежит мне. Не моей матери. Не Матроне. Не Филимону. И даже не… – Она хохотнула: – И даже не Виллиму. Ты это поняла?

Розмари молча смотрела на нее, но не видела: единственный зрячий глаз заплыл слезами.

– Если ты сейчас ответишь «нет», – с нежной улыбкой проговорила Анхен, – я расскажу всем в этом доме, что ты воровка, что ты крала мои нитки, плела кружево для продажи. А первому я расскажу об этом Виллиму. Он ненавидит неблагодарных воришек так же, как и я. Мы выгоним тебя вон, и ты больше никогда его не увидишь. Ты умрешь с голоду. Ты будешь скитаться бездомной до тех пор, пока не замерзнешь под каким-нибудь забором.

Розмари не слышала последних слов. Она слышала только: «Ты никогда его не увидишь».

Она кивнула, почти лишившись чувств от ужаса.

Анхен удовлетворенно усмехнулась и вышла из комнаты.

Розмари легла ничком. Холодное прикосновение досок пола успокоило пылающую голову, но не могло успокоить то странное чувство, которого она прежде не знала и не ведала, как оно называется.

Но она понимала, что теперь будет испытывать его к Анхен всю жизнь.

Пройдет несколько лет, прежде чем Розмари узнает название этому чувству – ненависть.

Она будет ненавидеть Анхен всю жизнь.

Катерине показалось, что она ослышалась:

– Ты хочешь переспать со мной?!

– Или ты оглохла, Марта? – ухмыльнулся Иоганн, распахивая свой заношенный, покрытый заплатами кафтанишко и берясь за пояс.

– Здесь… – не могла она поверить ушам. – Ты хочешь, чтобы я легла с тобой в эту грязь?

– Да уж, где тебя только не валяли, если верить слухам, которые ходили, пока ты была подстилкой у солдат! – захохотал Иоганн. – А если не хочешь ложиться, прислонись к заборчику да стань раком.

Катерина с отвращением передернулась, отпрянула, и это заставило Иоганна с ненавистью уставиться на нее:

– Ты брезгуешь мной? Смотри, будь пообходительней… А то ведь я могу донести императору о том, где была его жена нынче вечером.

Катерину пробрала дрожь, но она нашла в себе силы пренебрежительно усмехнуться:

– Ты что, сошел с ума? Тогда выйдут наружу твои дела.

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая