Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 32

124

Больница — это машина для лечения. И как же она лечит? Отнюдь не воспроизводя семью: больница никоим образом не является некой идеальной семьей. Она лечит путем использования элементов, формализацию которых я попытался представить на примере Бентама: больница лечит потому, что она — па-ноптическая машина, лечит как паноптический аппарат. Ведь в самом деле, больница — это машина осуществления власти, введения, распределения, приложения власти по бентамовской схеме, хотя архитектурные решения, заданные проектом Бентама, и претерпевают очевидные изменения.

В больнице налицо, в первом приближении, четыре или пять элементов бентамовского паноптикума, выполняющие в полном смысле слова лечебные функции.

Во-первых, это постоянная видимость.13 Душевнобольной, помимо прочего, должен находиться под надзором; но знание, что ты всегда под надзором, а точнее, что ты всегда можешь быть под надзором, всегда пребываешь под виртуальной властью постоянного взгляда, это знание само по себе обладает терапевтическим значением, ибо именно когда знаешь, что на тебя смотрят, причем смотрят как на безумца, ты не показываешь свое безумие, и принцип отвлечения, диссоциации работает в полную силу.

Необходимо, чтобы безумец всегда пребывал в положении человека, за которым могут наблюдать, в этом-то и заключен принцип архитектурной организации лечебниц. Хотя круговому паноптикуму предпочли иную систему, она должна была обеспечивать столь же всепроникающую видимость, — речь идет о павильонном здании, о системе небольших павильонов. Как поясняет Эскироль, эти павильоны следовало располагать в трех направлениях, оставляя четвертое открытым на окружающую местность; по возможности они должны были быть одноэтажными, чтобы врач мог войти беззвучно, не замеченный ни больными ни служителями ни надзирателями, и ср3.3V OCMOTDCTь происходящее.14 Кроме того в этой претерпевшей менения лечебнице павильонного типа, а такая модель исполь-

зовсЦШСЬ ЛО КОН1Ш XIX ибо в ОПИСыв3.6МЫЙ ПСТ5И.-

од Эскироль еще считал камеру если не прелпочтительной то по крайней мере допустимой заменой дортуара —имела окна с двух чтобы когда больной смотрел в одну сторону,

125

за ним можно было наблюдать через противоположное окно, и наоборот. Вообще, в высказываниях Эскироля о том, какими следует строить лечебницы, налицо прямое перенесение в эту область принципа паноптизма.

Во-вторых, принцип центрального наблюдения, эта своеобразная вышка непрерывного исполнения анонимной власти, также претерпел ряд изменений. Мы находим эту вышку в виде главного здания, которое по-прежнему располагается в центре и позволяет следить за происходящим во всех окружающих его павильонах. И все-таки центральное наблюдение осуществляется теперь иначе, чем у Бентама, хотя и нацелено на тот же результат — его можно было бы назвать пирамидальным надзором взглядов.

В лечебнице имеет место иерархия, состоящая из служителей, санитаров, надзирателей и врачей, связанных между собою иерархической лестницей, на вершине которой стоит главный врач, лично руководящий учреждением, поскольку разделения административной и медицинской властей быть не должно — в этом сходятся все психиатры эпохи. К этому-то единому и абсолютному знанию-власти, которое представляет главный врач, и должны в конечном счете сходиться все звенья-передатчики надзот)а

В-третьих, принцип изоляции, также имеющий терапевтическое значение. Я имею в виду изоляцию, индивидуализацию, обеспечиваемую камерой Эскироля, которая почти без изменений воспроизводит камеру бентамовского Паноптикума с ее двумя окнами и контрастным светом. Этот же очень примечательный принцип изоляции, тщательного устранения всех элементов группы и жесткого ограничения индивида, мы обнаруживаем в широкой медицинской практике начала XIX века в виде системы которую можно было бы нз.звэ.ть триангулярным

восГТПияТН6м безумия.

Лечебница как таковая то и дело встречала следующее возражение: оправданно ли с медицинской точки зрения собирать в одном месте исключительно душевнобольных? А не заразно ли безумие? И кроме того, если человек видит вокруг себя одних безумцев, не вызовет ли это у него меланхолию, грусть и т. д.?

Медики отвечали: вовсе нет. Напротив, очень полезно видеть безумие других при условии, что каждый больной может

смотреть на других больных так же, как смотрит на них врач. Иными словами, не следует прямо предлагать больному смотреть на себя с точки зрения врача, поскольку он сосредоточен на собственном безумии; к безумию же других он, наоборот, невнимателен. Следовательно, если врач будет объяснять каждому больному, в чем проявляется действительная болезнь и безумие всех тех, кто его окружает, то больной, воспринимая опосредованно, по треугольной траектории, безумие других, в конечном итоге поймет, что значит быть безумцем, бредить, страдать манией или меланхолией, быть мономаном. Когда считающий себя Людовиком XVI увидит перед собой кого-то другого, тоже считающего себя Людовиком XVI, и увидит, как обращается с этим другим Людовиком XVI врач, он косвенным образом примет на себя и на свое безумие точку зрения, аналогичную медицинской.15

Безумца изолируют в его собственном безумии посредством этой триангуляции, которая сама по себе является эффектом исцеления,16 или во всяком случае гарантией лечебницы от той опасности заразы, группового распространения болезни, предотвратить которую в больнице, в школе и т. д. и входило в задачу Паноптикума. He-заразность, не-возникновение группы — вот к чему было устремлено это медицинское восприятие других которое каждый больной должен был выработать по отношению к окружающим.

И наконец, — мы опять-таки узнаем здесь тему Паноптикума, — в лечебнице практикуется постоянное наказание, осуществляемое, разумеется, персоналом, всегда и для всех больных без исключения и с помощью ряда инструментов.17 В 1740-е годы в Англии, которая осваивала западноевропейскую психиатрическую практику с некоторым отставанием, несколько ученых в основном ирландцев, ввели принцип «no restraint» то есть принцип отказа от физических мер принуждения.18 Почин этот имел в свое время широкий резонанс, и во всех больницах Европы в той или иной степени прошла кампания за «no restraint» вкупе с довольно существенной корректировкой отношения к больным. И все же я не склонен переоценивать оCTttоTV 'ЭТОй альтернативы—физическое воздействие

и гтм </пo

restraint». В качестве примера приведу вам письмо преподобной матери-настоятельницы лилльского приюта к своей вышестоящей

126

127

коллеге из Руана, в котором говорилось: вы знаете, не так уж это серьезно; вы тоже можете поступить так, как мы в Лилле, отказаться от всех этих инструментов при условии, что приставите к каждому освобожденному душевнобольному «монахиню-сиделку для увещевания».19

Таким образом, альтернатива между надзором, участием персонала или же использованием неких орудий оказывается в конечном счете поверхностной, не затрагивающей глубинного механизма постоянного наказания. Хотя система «restraint» представляется мне более ясной и очевидной. В больницах этого времени — после знаменитого освобождения Пинелем больных в Бисетре в 1820-м году и до движения за «no restraint», начавшегося около 1845-го года, — применялся целый ряд замечательных орудий: неподвижный, прикрепленный к стене стул, к которому привязывали больного; стул, который при движениях больного начинал раскачиваться;20 железные наручники;21 муфты;22 смирительные рубашки; рубашки-перчатки, которые надевали больным через голову, фиксируя их руки на бедрах;23 плетеные корзины-гробы;24 собачьи ошейники с шипами. Целая технология тела заслуживающая интереса: стоило бы проследить ее эволюцию в рЗ.МКЗ.Х общей истории телесных аппаратов.

Мне кажется, мы вправе сказать следующее: до XIX века использовалось довольно много подобных телесных аппаратов, которые можно разделить на три типа. Прежде всего это были защитно-испытательные аппараты, посредством которых индивиду запрещалось совершать те или иные действия, определенного рода его стремления пресекались. Важно, до какой степени человек мог выносить их воздействие и возможно ли было обойти материализуемый ими запрет. Образцом такого рода меха-можно считать пояс целомудрия.