Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 33

К другому типу относятся аппараты выяснения истины, повинующиеся закону постепенной интенсификации, количественного усиления, — таковы, скажем, погружение в воду или дыба,25 которые использовались в уголовной практике, при допросах.

И наконец, третий тип составляют телесные аппараты, ключевой функцией которых были демонстрация и обозначение силы власти: так, клеймение раскаленной печатью плеча или лба человека, четвертование или сжигание на костре цареубий-

цы были одновременно аппаратами казни и маркировки; неистовствующая власть запечатлевалась таким образом прямо на изувеченном и усмиренном теле.26

Таковы, на мой взгляд, три основных типа телесных аппаратов, а в XIX веке возникает четвертый их тип, и, по-моему — впрочем, это только гипотеза, ибо, повторю, история этих машин еще не написана, — возникает он именно в изучаемый нами период и именно в лечебницах. Объединяемые им аппараты можно назвать ортопедическими орудиями; я имею в виду орудия, функцией которых является не обозначение власти, не выяснение истины, не защита, но усмирение и выучка тела.

И для аппаратов этих характерно, как мне кажется, следующее. Во-первых, они действуют непрерывно. Во-вторых, в перспективе само их воздействие должно устранять их необходимость — однажды, сняв аппарат, мы должны выяснить, что его действие целиком и полностью впиталось в тело. Это самоуничтожающиеся аппараты. И в-третьих, это аппараты в меру возможности гомеостатические, то есть такие, что чем меньше сопротивляешься их действию, тем меньше его ощущаешь, и чем более стремишься его избежать, тем сильнее от него страдаешь. Система ошейника с железными шипами: пока не опускаешь головы его не чувствуешь но стоит наклониться и шипы вонзаются тебе в подбородок; или система смирительной рубашки: чем активнее вырываешься, TGM TV^KG ОНЯ ТР^Я РТягивэ.ет; или система раскачивающегося

храняешь устойчивость Я. кЯ.К TOJTKKO

начинаешь двигаться, стул

укачивает тебя до тошноты.

Таков принцип ортопедического орудия, которое, на мой взгляд, эквивалентно в больничной механике тому, что грезилось Бентаму в образе абсолютной видимости.

Все это приводит нас к психиатрической системе, в которой семья не играет абсолютно никакой роли. Семья не просто обезврежена, заведомо выведена из игры, но и ничто в чаемом терапевтическом действии больничного аппарата даже не перекликается с семейным порядком. Уместной здесь, функционирующей в лечебнице кажется мне скорее уж модель мастерской, крупных сельскохозяйственных предприятий колониального типа или же казарменной жизни с ее построениями и проверками.

128

9 Мишель Фуко

129

И действительно, больницы рассматриваемой эпохи работали именно так, именно по этой схеме. Паноптикум как общая система, система постоянной инспекции, неотлучного взгляда, очевидным образом нашел свое воплощение в пространственной организации индивидов, расположенных рядом друг с другом под неусыпным надзором того, кто призван за ними следить. Так, директор лилльской лечебницы27 рассказывает: приняв руководство учреждением незадолго до кампании за «no restraint», он был поражен, с порога услышав душераздирающие крики, доносившиеся отовсюду, но затем успокоился (хотя, отметим, встревожился уже по другому поводу), убедившись, что больные ведут себя совершенно смирно, поскольку все они были в поле его зрения, прикрепленные к стене — вернее, привязанные к прибитым к стене креслам. Как видите, эта система воспроизводит паноптический механизм.

Мы имеем дело с принуждением безоговорочно внесемей-ного типа. По-моему, ничто в лечебнице не позволяет вспомнить об организации семьи; наоборот, напрашиваются примеры мастерской, школы, казармы. К тому же и происходит там не чТО инОС кЗ.К работа в мастерских, сельскохозяйственный труд, школьное обучение и казарменное размещение индивидов.

Так, например, Лере в своей книге «Моральное лечение» (1840) пишет: «Когда позволяет погода, больных, способных ходить и не могущих или не желающих работать, собирают во дворе лечебницы вместе и проводят с ними строевые занятия, как с солдатами. И подражание воздействует столь сильно, даже на самых немощных или упрямых, что и в числе последних я видел многих которые поначалу отвергая все наотрез, тем не менее присоединялись к ходьбе. А это начало методической, ре-гуляпной разумной деятельности которая в свою очередь сбли-жает с другими».28 Говоря о больном автор добавляет: «Если я повышаю позволяю отдавать приказы и он с этим

справляется можно быть почти уверенным в его выздоровлении К деirу командования маршами и построениями я никогда не привлекаю надзирателей: всё делают больные.

С помощью этой в известной степени военной организации [и тут Лере переходит от ортопедических упражнений к собственно установлению медицинского знания. — M. Ф.]упрощается осмотр больных, будь то в помещении или во дворе: я могу

ежедневно, уделяя большую часть своего времени душевнобольным, проходящим активную терапию, хотя бы окинуть взглядом неизлечимых пациентов».29 Итак, смотр, инспекция, построение во дворе, наблюдение врача: мы и впрямь в военной среде. Именно так и функционировала лечебница в 1850-е годы, после чего, как мне кажется, происходит некоторый сдвиг.*

В 1850—1860-е годы начинает складываться идея о том что безумец подобен ребенку, затем — что его следует поместить в среду, аналогичную семейной, хотя это и не будет семья, и, наконец, что эти квазисемейные элементы тоже в свою очередь обладают самостоятельным терапевтическим значением.

Эту формулу, согласно которой безумец — это ребенок, вы найдете, в частности, в одном тексте Фурне, к которому я еще вернусь, поскольку он весьма важен. Это статья «Моральное лечение умопомешательства», опубликованная в «Медико-психологических анналах» в 1854 году. К больному нужно относиться как к ребенку, и семья, «подлинная семья, в которой царит умиротворение, здравомыслие и любовь», как раз и призвана «с самого начала, при первых же признаках того, что человек сбился

с пути» доставить ему «моральное лечение—образцовое для

всех расстройств души и рассудка».30

Этот текст 1854 года особенно примечателен тем, что открывает довольно новое для своего времени направление в психиатрии. Действительно, Фурне говорит о том, что семья имеет терапевтическое значение, что она является образцом, по которому и основываясь на котором должна строиться особая психологическо-умственная ортопедия; и приводит два не связанных с психиатрической больницей примера. «Миссионеры цивилизации [я думаю, что он имеет в виду как миссионеров в строгом смысле слова, так и солдат, покорявших в это время Алжир. — М. Ф.],которые перенимают миролюбивый дух

* В подготовительной рукописи М. Фуко продолжает рассуждение, уточняя: «Мы имеем дисциплинарный диспозитив, считающийся полноправным обладателем терапевтической действенности. И в этих условиях понятно, что коррелятом такого рода терапевтики, предметом ее воздействия, является воля. Определение безумия не как ослепления, но как поражения воли и включение безумца в дисциплинарное терапевтическое поле суть два коррелятивных феномена, поддерживающих и усиливающих друг друга»

130

131

семьи, благорасположение и самоотверженность ее членов по отношению друг к другу и даже, может быть, по-отцовски стремятся устранить предрассудки, ложные традиции, заблуждения аборигенов, подобны Пинелю и Дакену в сравнении с воинственными армиями, насаждающими цивилизацию грубой силой оружия и несущими покоренным народам те же цепи и тюрьмы, что и несчастным душевнобольным».31

Говоря яснее, Фурне выделяет две эпохи в истории психиатрии: одну, когда психиатрия использовала цепи, и другую, когда, напротив, она обратилась к языку человеческих чувств. Таким же образом есть два метода и, возможно, две эпохи колонизации — эпоха простого вооруженного завоевания и эпоха заселения и глубинной колонизации. И эта глубинная колонизация осуществляется за счет организации семейного типа: ее начинают вести, подходя к традициям и заблуждениям аборигенов по-семейному. Фурне продолжает: то же самое относится и к правонарушителям. И здесь он приводит в качестве примера колонию в Меттре, основанную в 1840 году, где использовались по чисто военной, в сущности, схеме обращения «отец», «старший брат» и т. д. — элементы псевдосемейной организации. Фурне комментирует этот пример так: в этом случае тоже применяется семейная модель чтобы попытаться «восстановить [. .1 в окружении этих несчастных оказавшихся сиротами силой обстоятельств или вследствие порочности родителей, семейный режим» И заключает: «Нет-нет господа я вовсе не хочу с ходу уподобить умопомешательство духовной бедности народов или индивидов, осуж денных историей или законом »^ Эту задачу Фурне оставляет на будущее и она так и не была им осущест-влена. ,