Парижское приключение - Эштон Элизабет - Страница 27

— Какое красивое! — с трудом выговорила она. — Наденьте его, мадемуазель.

Чтобы доставить ей радость, Рени надела кольцо на средний палец правой руки. Оно было ей как раз, но это неудивительно, — она перемерила слишком много перчаток Леона, и он хорошо знал размер ее руки. Вдруг неожиданная мысль пришла в голову Рени, и она страшно смутилась, — Леону было известно почти все о ее теле.

— Нет, на другую руку, — возразила Колетт. — Ведь это кольцо для помолвки, да? Во Франции на правой руке носят обручальное кольцо. А кто он, ваш любимый?

Рени поспешно сняла кольцо. Она посмотрела на свою левую руку, но не смогла заставить себя надеть его туда, где еще недавно было кольцо Барри.

— У меня нет любимого, — сказала она Колетт. — Это от друга, он хочет, чтобы я не грустила о кольце, которое потеряла.

Колетт смотрела на нее темными, не по-детски умными глазами. Она откровенно не верила Рени.

— Вы не скажете мне, потому что я еще маленькая, — огорченно заключила она.

Рени вздохнула и положила кольцо обратно в коробочку. Она знала, что означает этот подарок, но в нем не было и намека на любовь. Это было обязательство мужчины, который никогда не забудет другую женщину. А Рени тут совершенно ни при чем.

В назначенное время в Париж прибыли родители Джанин, и Леон передал для них приглашение на открытие коллекции. Джанин очень хотела познакомить родителей с Рени. Рени же чувствовала себя слишком усталой для светских раутов, и все, чего ей хотелось по вечерам — это задрать ноги кверху и отдохнуть, но она понимала, что обидит подругу, если будет все время отклонять ее приглашения. Она нехотя пообещала поужинать с Синклерами как-нибудь вечером после работы, несмотря на то что этот ужин скорее всего произойдет на ночь глядя. Было решено поужинать в «Тур д'Арджен» — она слышала об этом модном ресторане на левом берегу Сены — и, освободившись, Рени переоделась в белое вечернее платье и пошла искать Джанин, которая освободилась раньше нее. Выйдя в коридор, она натолкнулась на Леона, который остановился, не давая ей пройти. Он выглядел усталым и осунувшимся, его всегда столь безукоризненные волосы были растрепаны, а на его лице Рени заметила морщины, которых прежде никогда не видела. Изнурительная работа вымотала его. Он с явным неодобрением оглядел ее платье.

— Вы куда-то собираетесь в такой поздний час?

— Да, месье.

— Мне кажется, что ваш день был и так достаточно длинным, чтобы искать после него каких-то развлечений. Я не хочу, чтобы вы выглядели заморенной во время открытия, ma cherie, у вас будет масса времени по окончании работы. — И не дожидаясь ее объяснений, он резко добавил: — С кем это вы собираетесь развлекаться? С каким-нибудь поклонником?

Она хотела было чисто по-женски ответить ему, что это не его дело, но подавила это желание, понимая, что на самом деле таким образом она играет с его ревностью, а это было бессмысленно. Хотя… Глядя на его насупленные брови, было совсем нетрудно догадаться, что он действительно ревнует. Он не любит ее, но почему-то смотрит на нее как на свою собственность. Но она не принадлежит ему — по крайней мере, пока. Она рассказала ему о Синклерах, и лицо его прояснилось.

— Eh bien, постарайтесь не засиживаться допоздна, — сказал он и, развернувшись, отправился в свою студию. Рени смотрела на его ссутулившуюся спину, и ей очень хотелось уговорить его бросить все и отдохнуть — он так нуждался в этом, — но она не осмелилась, боясь показаться назойливой. Она вздохнула и пошла искать Джанин.

Синклеры ждали девушек у входа в ресторан. Они оказались совершенно не похожими на свою дочь. Рени представляла себе богатого нефтяного магната, высокого и привлекательного, как его дочь, а перед ней оказался маленький вертлявый лысеющий человечек в очках и в старомодном белом френче, пропахшем нафталином, который, видимо, долго висел в шкафу, дожидаясь этого путешествия. Рядом с ним стояла его полная и добродушная жена.

— Привет родным! — Джанин помахала рукой, вылезая из такси. При виде дочери, стройной и гибкой, в изумрудно-зеленом платье, которое четко обрисовывало ее молодое тело, глаза обоих родителей осветились сходным выражением горделивого обожания, и Эдвин Синклер поспешил к ним, чтобы расплатиться за такси. Джанин представила матери подругу. Рени сразу же прониклась симпатией к Мэри Синклер — она была такая искренняя и естественная, ее совершенно не испортило неожиданно обрушившееся на них богатство, единственным свидетельством которого было ожерелье из превосходного жемчуга. Ее платье было сшито из простой цветистой вуали, а поверх него был надет черный бархатный пиджак. Официант почтительно проводил их к зарезервированному для них столику, стоявшему у большого окна с видом на остров Ситэ с ярко освещенными башнями Нотр-Дама. Официантов не обманул простецкий вид клиентов, в Париже видели и не такие наряды; среди прислуги прошел шепоток, в котором слышалось магическое слово «нефть», означавшее такое богатство, которое не могли дать золото или драгоценные камни, — и из подвалов вынесли виноградное вино.

Из огромного перечня холодных закусок Рени выбрала лососину, но из-за страшной усталости не смогла управиться с порцией — немного поковырялась и отставила в сторону. Хозяин вечера, несмотря на поздний час, с аппетитом смел лангусты и салат.

Очень скоро Рени обнаружила, что родители Джанин главной удачей своей жизни считали свою дочь, а вовсе не нежданное открытие нефтяных залежей. Они напоминали двух воробьев, которым случайно удалось вывести из яйца райскую птицу. Удивительное соединение генов каким-то образом породило на свет чудо, — ведь старший брат Джанин был полной копией своих родителей. Эдди Синклер был самым заурядным человеком — женат, имеет двух детей, как уяснила Рени, слушая расспросы Джанин о брате и его семье. Раньше Синклеры владели только небольшим ранчо, и Эдди до сих пор жил в родительском доме. Нефть, хлынувшая из источников на этом ранчо, позволила Эдвину удовлетворить потребности Джанин, которые превышали их собственные. Ее работа у Себастьена вызывала у них одновременно и гордость, и огорчение. Гордость — потому что она работала в известном парижском салоне, а огорчение — потому что сотни миль отделяли их друг от друга. Но, казалось, что по-настоящему ее мать расстраивало лишь то, что она отказалась от своего имени Джоан.

— Ее назвали в честь моей матери, — рассказывала Мэри, — и это хорошее, пристойное имя. Гораздо лучше, чем это дурацкое Джанин. — Она нарочито протянула последний слог.

— Просто Джоан не очень звучит для модели, — мягко сказала Рени, стараясь скрыть улыбку, — хотя можно было бы назваться Жени.

— Но я не француженка и не хочу быть ею, — возразила Джанин. — Не унывай, мама, я вернусь и опять стану обыкновенной Джоан, когда решу остепениться.

— И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, — едко сказала ей мать. — Ты вдоволь повеселилась, а между прочим бедняга Родди Спэнс ждет не дождется твоего возвращения.

Ия хочу иметь внуков, пока окончательно не состарилась и еще могу порадоваться им.

— У тебя есть двое Эддиных, — заметила Джанин.

Но не вызывало сомнений, что в глазах ее матери двое детей Эдди и в подметки не годились будущим детям Джанин.

Эдвин был очарован Рени. Он сказал, что с большим нетерпением ждет ее дебюта в качестве манекенщицы. Они уже видели Джанин в прошлый раз, когда прилетали зимой в Париж.

— А на этот раз мы действительно объедем всю Европу, — горделиво рассказывала Мэри. — Мы уже побывали в Испании и в Италии по пути сюда.

Этот тур — воплощение ее мечты, которая прежде казалась ей несбыточной. Пока что они собираются посетить Луарскую долину, а когда Джанин освободится, они все вместе поедут в Женеву.

— Вы оказали бы нам честь, если бы поехали вместе с ней, — сказал Эдвин. — Джоан нужна сверстница, с которой она могла бы весело проводить время. Разумеется, вы будете нашей гостьей.

Рени поблагодарила их и объяснила, почему она не может поехать с ними. Ей не удалось до конца скрыть искреннее сожаление, когда она представила швейцарские горы и озера, которые сейчас при изнурительной жаре городского лета манили ее своей прохладой.