Белые медведи - Крысов Анатолий Вадимович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/51
• Следующая

Бывало, люди умирали и от меньшего. К примеру, известный русский композитор Петр Ильич Чайковский после одного из концертов выпил стакан воды и затем скоропостижно скончался, заразившись якобы холерой. Разве кто-нибудь мог предположить, что обычная вода способна забрать из жизни такого человека? Думаю, Чайковский на том свете ежедневно проклинает долбаную жажду. Теперь-то у нас есть спрайт – одной опасностью меньше.

Я говорю об этом Льву Соломоновичу, а он отвечает:

– Да ты что?! Не знал, – говорит и дальше: запомню и буду всем рассказывать, что я почти как Чайковский. Он погиб из-за воды, а я спасся от триппера.

После этих слов Лев Соломонович и девочки смеются, а я даюсь диву. Говорю:

– Лев Соломонович, вас погубит не триппер, а экстази. Сто процентов.

– Да ладно тебе тучи нагонять, – отмахивается он. – Экстази еще никого не убило. Ты ведь сам жрал кокс ложками, так чего теперь меня жить учишь?

Лев Соломонович гладит одну из спутниц по упругому животу своей морщинистой рукой и говорит:

– Мне эти таблеточки сильно помогают, они дают мне жизненные силы. Посмотри, как я двигаюсь, – он показывает пару танцевальных движений, которые в его исполнении выглядят скорее комично, чем как-то еще. – Я классный, да?

Этот вопрос обращен к моделькам, а не ко мне. Те, словно по команде, начинают прыгать и хлопать в ладоши.

Подходит Никифорыч, чуть качаясь. Похоже, он успел прилично надраться, пока ждал у барной стойки. Он кладет руку мне на плечо и говорит:

– Саня, мне пора. Отойдем на минутку, – он поворачивается ко Льву Соломоновичу и продолжает: вам, кстати, тоже не мешало бы поехать домой, а то, глядишь, упадете здесь, и в мире станет на одну сволочь меньше.

Хороший человек Никифорыч, но абсолютно прямолинейный, как поезд. Он может пристрелить человека на месте, если тот скажет, что гомосексуализм – это нормально. Терпимость веками развивалась не для таких индивидов, как мой друг.

Чувствуя приближающуюся ссору, я вскакиваю со своего места и тяну Никифорыча к выходу, но тот упирается и кричит:

– Что же ты делаешь, Лева?! Зачем ты им жизни ломаешь, а?!

Лев Соломонович тоже поднимается. Я думаю, он здесь не один, так как с некоторых пор ходит в клубы только с телохранителем. Это началось после какой-то драки, в которой ему выбили зуб. Смешно, но Лев Соломонович, сколько я его помню, всегда становился жертвой побоев. Возможно, по причине маленького роста, щуплого телосложения и повсеместно острого языка.

Он кричит Никифорычу в ответ:

– Ты, солдафон, куда пошел? – делает жест в сторону танцпола, и из темноты вырастает человек-шкаф-для-одежды. Его лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций. – Старика ты можешь оскорблять, а вот как насчет моего боевого товарища?! Я жалею о том, что решил встретиться тут. О том, что решил поговорить с Львом Соломоновичем из вежливости. О том, что вообще родился на свет. Здесь и сейчас будет такое, что в дурном сне приснится немногим.

Никифорыч, что есть сил, пытается вырваться из моих цепких рук, одновременно достает из-за пояса пистолет. Я постоянно удивляюсь, каким образом у него получается везде проносить с собой оружие. Охранник Льва Соломоновича хватает стул. Сам виновник происходящего продолжает кричать:

– Ах ты, падла! Не забыл еще свои ментовские привычки! – он прыгает где-то позади человека-шкафа-для-одежды и продолжает: тут тебе приличное место! Ну-ка, брось пукалку и давай на кулаках!

Но эти слова не имеют никакого значения: лицо Никифорыча каменеет. Я прекрасно знаком с этой его гримасой. Столько бедолаг пало его жертвой. Сквозь коду техно-обработки «Back in USSR» я слышу щелчок предохранителя и зажмуриваюсь до боли в щеках.

Меня разбудили слова, доносящиеся из ванны: «Я звезда!» Это Татьяна повышает самооценку, развивая личность. Быть может, мне следует попробовать делать так же? Интересно, если я каждый день буду говорить своему отражению в зеркале: «Саша, ты красавец!», – я превращусь в Алена Делона? Обязательно, как раз в тот момент, когда Татьяна станет звездой.

Что происходило вчера, я помню с трудом, но боль под глазом освежает картину. Угораздило же меня полезть разнимать этих идиотов! Я закрываю глаза и вижу себя, повисшего на плечах Никифорыча, хотя это бессмысленно, ведь у него в руках пистолет. Новенькая блестящая семизарядная Берета, готовая открыть огонь в любую секунду.

И да, выстрел был. Всего один короткий хлопок, и кто-то закричал. Слава Богу, что пуля попала в потолок, а в следующую секунду я уже выбивал Берету у Никифорыча из рук. Тот рефлекторно отмахнулся и попал мне аккурат под правый глаз. От удара я потерял равновесие, взор помутнел. Вскоре тело мое благополучно приземлилось на пол, но еще какое-то время я находился в сознании и наблюдал за схваткой между Никифорычем и человеком-шкафом-для-одежды. Все кончилось быстро: Лев Соломонович, вовремя подсуетившись, опустил со всей силы противнику на голову литровую бутылку ледяной «Столичной». Последнее, что я видел перед тем, как силы покинули меня, – это густая кровь, разбавленная водкой, стекающая с плеч Никифорыча. А Лев Соломонович продолжал кричать: «Вот тебе, сука!»

Помню, я еще успел подумать: «Как подло». Затем подбежали охранники, скрутили нас, вызвали милицию и скорую помощь.

Домой я вернулся где-то между тремя и четырьмя часами утра, так как пришлось еще давать показания в отделении. Нас всех отпустили по домам – это Никифорыч сумел решить все вопросы с законом еще до того, как была написана первая буква моих свидетельских показаний. К счастью, когда я вышел из кабинета дежурного опера, остальные участники драки уже разъехались. Получилось удачно, ничего не скажешь.

Татьяна давно привыкла к тому, что я могу вернуться поздно ночью или спустя день или спустя неделю. Моя жена давным-давно ничему не удивляется, ее больше заботят проблемы самореализации, чем фингал мужа.

Я сажусь на кровати и тру лицо. Похоже, мое здоровье успело принять не один удар Никифорыча, а несколько. Татьяна заходит в комнату и говорит:

– Проснулся? – она улыбается и продолжает: давай, собирайся быстрее. Мы должны быть через полтора часа на похоронах. Не забыл?

– Нет, – только и отвечаю я, хотя, ясное дело, забыл. Самое смешное, что на похоронах будут все участники вчерашней вакханалии: и я, и Лев Соломонович, и Никифорыч. Драка, кстати, может повториться, но тут уж найдется, кому разнять. Я буду молча сидеть в углу и накачиваться водкой вкупе с компотом из сухофруктов. Что за традиция: есть на поминках ложками и пить компот?

Проходит несколько минут, я умываюсь, и вот мы с Татьяной разместились за кухонным столом, пытаемся позавтракать. Одна из немногих возможностей поговорить друг с другом, которой я постоянно пренебрегаю, а моя жена, наоборот, наслаждается.

Она говорит, намазывая хлеб маслом:

– Как дела, Саша? Что вчера произошло?

– Да, все хорошо, – отвечаю я и рассказываю: сидели в «Сетях» с Никифорычем, разговаривали, а затем он что-то не поделил с Герингом. Началась стрельба, драка, стулья полетели в разные стороны. Ну ты в курсе, да?

Татьяна смеется, наливая чай. Говорит:

– Да уж, знаю. Но ты не дал им убить друг дружку, верно? Ты такой смелый, – гладит меня по плечу. – Именно поэтому я вышла за тебя замуж, – вдруг она меняется в лице, пытаясь изобразить крайнюю озабоченность, и спрашивает: а как там Инна?

На самом деле причина нашей свадьбы кроется в ином. Просто на тот момент у нее не было других вариантов, а возраст уже поджимал. Лучше ведь жить с квазимодо, но с толстым кошельком, чем состариться в одиночестве под аккомпанемент собственных страданий.

– С Инной все в порядке, – вру я. – Был у нее недавно. Надеюсь, она поправится.

– Можно, я съезжу с тобой в следующий раз? – говорит Татьяна и объясняет: все-таки она когда-то была мне подругой.

Хорошей подругой, думаю я. Она ведь подарила тебе мужа, которого могло и не быть вовсе. Такое не забывают, ценят.

• Предыдущая
• 18/51
• Следующая