Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 68
- Предыдущая
- 68/98
- Следующая
— Вот они! — Гребень первым заметил две знакомые лодьи — те самые, Вольгины, которые теперь лежали на берегу под холмом. — Здесь Вольга!
— Только ты… Если драка выйдет, Вольгу-то насмерть не убей! — предупредил Велема осторожный Тешата. — Не хватало еще, чтобы потом князь Судислав с нас его кровь взыскивал.
— Да уж оно конечно, — отозвались парни, неоднократно пившие и гулявшие вместе с плесковичами, а совсем недавно вместе с ними бившиеся против руси. — Они люди-то почти свои, вот их угораздило! Как леший попутал!
— Да тут подерешься! — бросил Нежата. — Вон людей-то сколько! Весь Словенск собрался. А если все словенские за них, тогда как?
— Пусть попробуют! — злобно бросил непривычно мрачный Велем, который в эти дни совсем не пел и почти молчал. — Нет такого закона, чтобы кровным родичам похищенную девку не отдать! Пусть-ка не отдадут — боги в своем же святилище их проклянут!
А в Перыни разворачивалось торжество, которого священная гора не видела уже около семидесяти лет. Когда сама Дева Ильмера пожелала видеть плесковского княжича Вольгу, его к ней проводили немедленно — он с самого рассвета околачивался возле столбов-рожаниц. К его приходу Дивляна уже сидела на лавке. На ней все еще была исцельная рубаха, но она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы встать, умыться и переплести заново косу — правда, в этом ей помогла Тиховея. Беглянка еще не совсем окрепла, однако при виде Вольги ахнула и попыталась встать. Вольга немедленно бросился к ней и крепко обнял девушку, поднявшуюся на ноги при его приближении. Обхватив его руками и крепко прижавшись, Дивляна чуть не плакала от радости, а Вольга, торопливо покрывая поцелуями ее лицо, только бормотал:
— Искорка ты моя… Ласточка моя небесная…
Добролюта, глядя на них, кивнула сама себе. Все ее догадки подтверждались: эти двое бежали от родни девушки, причем по взаимному согласию. И это даже хорошо, что сбежали. Если бы Вольга увез Дивляну из дома по всем правилам, отпущенную, благословленную родом и соединенную с ним, как подобает невесте, то ей было бы гораздо сложнее занять место Девы Ильмеры. Сейчас же она оставалась просто девушкой, незамужней и необрученной. Все права на нее оставались у ладожского отцовского рода, и Вольга ни в коей мере не был властен решать ее судьбу.
Вольга и Дивляна тем временем, сидя на лавке в обнимку, шепотом торопливо пересказывали друг другу свои приключения. Вольга рассказал, что собирался делать и как этому помешала неожиданная огласка, а Дивляна поведала, каким образом вышло, что ее провозгласили Девой Ильмерой.
— Что теперь-то? — спрашивал Вольга. — Меня, пока ты сама не позвала, и пускать к тебе не хотели — уж как я рвался, как эту мать умолял! — Он мельком кивнул на Добролюту. — Ни в какую! Но чего они от тебя-то хотят? Чтобы ты тут, в Перыни, навек осталась?
— Навек, не навек! Прежние Девы Ильмеря замуж все выходили. Побудут немного — и замуж. Запрещать никто не станет, нельзя же Леле вечно в девках оставаться, надо Ладой становиться и плоды приносить. А я вот что думаю! — Рядом с Вольгой Дивляна совсем ожила, и у нее появились вполне разумные мысли. — Ярушку люди замуж не пустили, потому что она — Дева Альдога. А раз теперь я — Дева Ильмера, то и меня поди не пустят! Как же так — семь десятков лет словеничи ждали свою Деву Ильмеру и теперь должны к полянам ее отослать, за край света? Не позволят люди такого!
— Поляне полянами, и леший бы с ними. Но я-то как же?
— Послушай сперва! Я стану Девой Ильмерой. Тогда поляне пусть хоть шишигу болотную своему князю сватают, а меня им не видать. Поживу тут годик-другой, а потом и сватайся. Удерживать не станут. Вот у нас все и сладится. — Дивляна даже засмеялась от радости, видя, что нашелся такой хороший путь к разрешению всех сложностей.
— Ого! Годик-другой! — Вольгу ничуть не обрадовала мысль о такой долгой отсрочке. — Да я к той поре седеть начну!
— Но все лучше, чем никак! Вольга, соколик ты мой! — Дивляна поцеловала его и ласково провела пальцами по спутанным в дороге русым кудрям, которым, конечно, седины ждать предстояло еще очень долго. — Ну, выходит, повременить нам придется. А иначе — нагонят нас мои или сами словеничи меня назад родичам отошлют. А так — никто нас не тронет, а мои еще обрадуются, что у них две дочери — богини. Сейчас первое дело — чтобы поляне восвояси уехали. А там, может, — она почти прижалась губами к его уху и горячо зашептала, — а там, если даст Лада, я понесу, тогда меня сразу отсюда отпустят, потому что молодуха в тяжести Лелей уж никак не может быть! Нам с тобой только полянское сватовство переждать. Потерпи немного, и тогда мы с тобой навсегда вместе будем.
Вольга без охоты смирился с отсрочкой своего счастья, которая могла растянуться на несколько лет, но это все же было лучше, чем отпустить Дивляну в Киев и потерять навсегда. Он больше не возражал, и Дивляна объявила Добролюте, что согласна принять на себя имя Огнедевы. Добролюта сообщила об этом прочим жрицам и словенской старейшине. Вспыхнуло обсуждение: старейшины, возглавляемые Вышеславом, требовали немедленно провести обряд и возложить на Дивляну золотое ожерелье Огнедевы. Жрицы не склонны были так торопиться: ведь полной властью над дочерью Домагостя обладал ее род и даже посвящать ее богам без согласия рода чужие люди не могли. Как знать, чем оно обернется? И если Домагость явится с требованием вернуть ему дочь, придется ее вернуть, Огнедева она или нет. Вышеслав же уверял, что Словенск ни за что не отдаст свою Деву Ильмеру, а про себя думал, что таким образом получит в руки заложницу от ладожской старейшины, что еще лучше, чем просто обретение Девы Ильмеры.
Но поскольку сама Дева Ильмера изъявляла согласие, Добролюта в конце концов сдалась. Высокие костры пылали во всех восьми лепестках рва, народ собирался, у подножия холма кипела пестрая толпа, которая все росла и росла, чтобы вот-вот хлынуть наверх, как в могучее половодье, и затопить вершину.
Больше нельзя томить людей слухами, нужно показать им Деву Ильмеру. И Добролюта решилась.
Новообретенную богиню попарили в бане и одели в рубаху, обильно вышитую священными узорами. Эту рубаху приготовила для своей будущей преемницы еще Благочеста, и с тех пор она хранилась в ларе целых семьдесят лет. Но хорошему плотному льну время нипочем, к тому же рубаху порой проветривали, так что теперь ее только окурили очищающими травами и поднесли новой долгожданной хозяйке. Волосы ей распустили и расчесали, украсили венком. Потом покрыли белым шелковым покрывалом, вроде того, что носила в Ладоге по священным дням Яромила-Леля. Два старших сына Вышеслава, подпоясанные свадебными полотенцами, на руках принесли девушку к идолу Лели. Народ, заполнивший площадку святилища и склоны холма, встретил Деву Ильмеру громким ликующим ревом, ибо при ее приближении хворост, заново сложенный на жертвеннике, вновь вспыхнул сам собой! Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что боги избрали ту, что отныне несет в себе благословение, избрали Деву Ильмеру!
Дивляну поставили перед жертвенником, но не прямо на каменную вымостку, а на широкое белое полотно, тоже нарочно для этого случая изготовленное и хранившееся долгие годы вместе с рубахой. Квадратное, оно было покрыто знаками защиты, обращенной на все четыре стороны света, знаками единения начал и зародыша, который воплощает богиня Леля, и прочими священными узорами. В самой середине был вышит знак Огнедевы и четырех сторон света — именно на него встали ножки новой избранницы богов, словно рассылающей свою силу по всем направлениям.
Пока народ тянул шеи, пытаясь разглядеть свою Огнедеву, почти до самых пят укрытую белым непрозрачным покрывалом, вперед вышел Твердовек, кощунник. Одетый в нарядную длинную рубаху, предназначенную для священных праздников, в руках он держал гусли, украшенные резным изображением Ящера, с бронзовыми позолоченными струнами. Лет тридцати, с длинными светлыми волосами и такой же бородой, он, потомок волхвов-кощунников, обладал красивым голосом и знал много сказаний, исполняемых по разным случаям. Его руки, бережно державшие гусли, немного дрожали. Песнь о золотом ожерелье Огнедевы он заучил у своего наставника, старого кощунника Мыслеслава, или деда Мыслени, как его чаще называли. Дед Мысленя умер в возрасте почти семидесяти лет — песнь об Огнедеве он выучил в юности, но ни разу за долгую жизнь ему не пришлось ее спеть! Твердовек еще не видел найденной в лесу девушки и сейчас, усевшись на принесенную для него резную скамеечку и проверяя струны неверными от волнения пальцами, бросал на белую фигуру под покрывалом изумленные и любопытные взгляды. Не только ему, но и всем собравшимся здесь словеничам девушка с закрытым лицом казалась настоящей богиней, и люди с благоговением и почти страхом ожидали того мгновения, когда паволока будет снята.
- Предыдущая
- 68/98
- Следующая
