Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 69

• Предыдущая
• 69/98
• Следующая

А Твердовек тем временем начал петь:

Поначалу голос его звучал неуверенно и даже хрипло от волнения, но потом Велес, покровитель и наставник певцов, помог — и сердце в груди будто расправило крылья, дух понесся ввысь, перед взором развернулись дивные картины. По спине побежала дрожь, передалась в пальцы, заразила слушателей, и Твердовек запел уверенно и вдохновенно, унося слушателей с собой прочь от земли, прочь от этого места и времени — туда, в тот вечный запредельный мир, где живут боги и где ежегодно, ежедневно и ежечасно повторяются деяния, благодаря которым создается вселенная.

Это было очень старое предание, но даже самые старшие из слушателей его не знали, потому что исполняться целиком эта песнь могла только перед ликом Девы Ильмеры. В песне пелось о тех исконных временах, когда Всебог-Род был единым владыкой земли, огня и воды и ни с кем еще не делил своей власти. Еще не пришло тогда время Перуна и Велеса, его сыновей или новых воплощений — среди богов это зачастую одно и то же. В долгую Ночь Богов, между Купалой и солнцеворотом-Карачуном, Всебог-Род спал глубоко под землей, в темных пещерах, куда можно войти только через глубочайший колодец на вершине Мер-Горы. В облике огромного медведя, обросшего густой черной шерстью, спал он, и в это время спала земля, не росла трава, и реки спали под покрывалом льда. А медведь-Всебог держал в лапах само солнце — словно золотое ожерелье, горячее и сияющее.

И в самый темный, самый тяжелый и холодный день в логово медведя проникла богиня Лада, мать всего живого. Не в силах больше смотреть, как страдают без тепла и света ее дети, она пришла туда, обернувшись оленихой с золотыми рогами и копытами из светлого серебра. Постаравшись не разбудить Всебога, Лада взяла ожерелье и понесла его вверх, через подземные пещеры, через глубокий колодец, на вершину Мер-Горы. И пока она поднималась, на земле становилось все теплее: чем выше возносила она золотое ожерелье, тем шире разливался ясный свет под небосклоном. Таяли снега, бушевали весенние воды и в конце концов подмочили шкуру спящего медведя. Проснувшись, Всебог понял, что его сокровище похищено. С яростным ревом кинулся он вдогонку за похитительницей, сбросил с себя медвежью шкуру, превратился в орла и на могучих крыльях устремился вверх.

В день Купалы он настиг Небесную Елень, когда она отнесла золотое ожерелье на самую вершину неба. Тогда Всебог, пылая страстью, набросился на Ладу, и животворные дожди пролились на землю от их соединения в священном браке, роняя семя, из которого вырастает все Живое. Взяв ожерелье, Всебог понес его назад, на Мер-Гору, через колодец, в свой подземный мир. По пути он вновь стал обрастать медвежьей шерстью, и на земле становилось все темнее и холоднее по мере того, как золотое ожерелье погружалось в недра. И вот Всебог, утомленный погоней, опять спит, покрывшись медвежьей шкурой и и оберегая свое сокровище, а Лада-Елень тем временем готовится в путь, чтобы вернуть его в мир… Ибо это ожерелье — и солнце, и весна, и Огнедева, их со Всебогом священное дитя и предмет вековечного спора.

Люди слушали, затаив дыхание, почти у всех от волнения и благоговейного трепета на глазах блестели слезы. Перед их взорами разворачивалась картина ежегодного обновления мира, вслед за голосом певца они спускались в мрачные глубины подземелья и на рогах Небесной Елени возносились к свету. И само собой думалось, что человек, впервые сложивший эту песнь, действительно был там — в небе, на земле, под землей. Забылось имя того могучего, мудрого и отважного волхва, сумевшего отправить свой дух по следам богов, но его подвиг не пропал даром — теперь каждый из рода человеческого может знать, на чем стоит мир, и силой своего духа поддерживать хрупкое равновесие, которое никогда не застывает в покое. Как человек делает вдох и выдох, так и сама вселенная дышит: вверх и вниз, на гору и с горы, от тьмы к свету, от холода к теплу и обратно.

И после того как умолк Твердовек и затих перезвон позолоченных струн, все взоры разом устремились к белой фигуре под покрывалом. Она, Огнедева, солнце, золотое ожерелье, предмет спора богов, стояла сейчас здесь, возникнув из слов древней сокровенной песни! Над толпой взмыл гул потрясения, передние ряды упали на колени, за ними и остальные.

Дивляна не видела этого сквозь покрывало, но и сама едва стояла на ногах. Еще в самом начале обряда она поняла, как нелегко приходилось все эти годы ее сестре Яромиле и почему та иногда проговаривалась, как мечтает о том дне, когда кто-нибудь избавит ее от чести быть Девой Альдогой и даст возможность жить обычной человеческой жизнью. Под паволокой Дивляна не видела даже земли, по которой ступала. Добролюта и Мечебора привели ее под руки и поставили: она не знала, где она и кто тут с ней, но чувствовала присутствие множества людей, и ей было от этого неловко, тревожно. Эти люди, невидимые для нее, казались тысячами бесплотных духов, обступивших ее со всех сторон. Под покрывалом, отделявшим ее от рода человеческого и от всего земного, она, казалось, утратила даже тело и стала просто душой, свободной, одинокой и насквозь прозрачной перед взорами богов.

Дивляна слушала песнь об Огнедеве, всем существом ощущая, что речь идет о ней. Это она томилась в темном мрачном подземелье рядом с могучим угрюмым чудовищем. Это ее несла вверх молодая олениха, за нее с оленихой сражался могучий орел… И вот она вновь в подземелье, снова ждет освобождения…

Миг — и покрывало взлетело вверх! Свет и воздух обрушились на Дивляну, оглушив ее, и она пошатнулась, невольно закрыла лицо руками. Ее тут же подхватили и не дали упасть, а вокруг раздался мощный многоголосый вскрик. Чьи-то руки мягко отвели от ее лица ладони.

— Погляди на людей, Огнедева, не бойся, — услышала она смутно знакомый женский голос, звучавший по-матерински тепло и заботливо. Показалось, что это говорит сама Небесная Елень, привыкшая заботиться о своей дочери, священном сокровище вселенной.

Дивляна осторожно раскрыла глаза и глянула вперед. И первое, что она увидела, было сияющее ожерелье — гривна, обруч из чистого золота, украшенный знаками огня и солнца. Гривна лежала на каравае хлеба, каравай — на вышитом рушнике, а доску с рушником держали две жрицы, Девясила и Родоча, одетые в торжественные наряды с высокими рогами, почти как у той оленихи.

— Сим даю тебе имя — Дева Ильмера! — раздался рядом голос Небесной Елени, а вернее Добролюты. Старшая жрица медленно обошла три раза вокруг застывшей Огнедевы, окропляя ее водой с пучка священных трав. — Будь солнцем нашим, храни благополучие наше, дай умножения родам нашим, приплода стадам, нивам обилья, водам тишину!

Закончив, она передала кому-то из жриц горшок с травяной водой, с благоговением взяла ожерелье и возложила его на грудь новой Огнедевы.

— запели жрицы. Народ, немного опомнившись, начал подпевать, притопывать, прихлопывать; жрицы взялись за руки и пошли вокруг Девы Ильмеры, не наступая на священное полотно, предназначенное только для нее. Словеничи тоже подали друг другу руки и повели свой круг, гораздо более широкий.

• Предыдущая
• 69/98
• Следующая