Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 50

• Предыдущая
• 50/92
• Следующая

– Ничего не надо объяснять, – подтвердил Бобби. – И родителей уговаривать не придется.

Саша пробормотала слово, которого я никогда от нее не слышал.

– Брат, – сказал Бобби, – кажется, у конструкторов автомобильных и авиационных двигателей есть термин, означающий «тест на разрушение».

– А, понимаю, куда ты клонишь. Да, я уверен, что в некоторых биологических исследованиях есть то же самое. Проверка на то, сколько может выдержать организм, пока не разрушится.

Саша прошипела то же слово, которое я только что слышал, и повернулась к нам спиной, словно не хотела ни видеть, ни слышать нас. Бобби сказал:

– Может быть, самый быстрый способ понять, почему тот или иной объект – в данном случае один из этих малышей – имеет иммунитет к вирусу, заключается в том, чтобы заражать его лошадиными дозами инфекции и изучать реакцию организма.

– Пока не убьют его, да? – гневно спросила Саша, снова поворачиваясь к нам. Ее прелестное лицо раскраснелось так, словно она наполовину наложила грим для пантомимы.

– Пока не убьют окончательно, – подтвердил я.

– Мы не знаем этого наверняка, – попытался утешить ее Бобби. – У нас нет данных. Это всего лишь полусумасшедшая гипотеза.

– Полусумасшедшая, однако правдоподобная, – уныло сказал я. – Но при чем тут эта дурацкая ворона? Мы посмотрели друг на друга. Ответа не было.

Бобби снова подозрительно уставился в окно. Я спросил:

– Брат, что там? Ты заказал пиццу?

– Нет, но город кишит анчоусами.

– Анчоусами?

– Рыбообразными типами. Вроде тех зомби, которых мы видели сегодня ночью, когда ехали из Уиверна к дому Лилли. Типов с мертвыми глазами в седане. Я видел и других. У меня такое чувство, что готовится какое-то выдающееся паскудство.

– Худшее, чем конец света? – спросил я. Он бросил на меня удивленный взгляд, а затем усмехнулся.

– Ты прав. Хуже не бывает.

– Да уж, – мрачно буркнула Саша. – Хрен редьки не слаще.

Бобби обернулся ко мне и сказал:

– Я знаю, за что ты ее любишь.

– За то, что она мое личное солнышко, – ответил я.

– Ходячая добродетель, – сказал он.

– Пятьдесят пять кило меду, – сказал я.

– Пятьдесят, а не пятьдесят пять, – уточнила она. – И забудьте о том, что я называла вас Карли и Ларри. Для Ларри это оскорбление.

– Значит, мы Карли и Карли? – спросил Бобби.

– Она думает, что она Мо, – сказал я. Саша ответила:

– Я думаю, что хочу спать. Но боюсь, что от таких новостей не уснешь.

Бобби покачал головой.

– Это единственное, что я мог сделать, – промолвил он и вышел.

Я запер дверь и смотрел Бобби вслед, пока он не уехал.

Расставание с другом заставило меня нервничать.

Может быть, я нытик, невротик, параноик. Но в данных обстоятельствах только это спасало меня от безумия.

Если бы мы всегда сознавали, что дорогие нам люди смертны, что их жизнь висит не на волоске, а на паутинке, возможно, мы были бы более добры к ним и более благодарны за их любовь и дружбу.

Мы с Сашей поднялись наверх, легли в постель, взялись за руки и помолчали.

Мы боялись. Боялись за Орсона, за Джимми, за Стюартов, за самих себя. Чувствовали себя маленькими и беспомощными. Однако через несколько минут заговорили о наших любимых итальянских соусах. Едва не победил песто с орехами, но в конце концов мы сошлись на марсале, а затем снова умолкли.

Едва я решил, что Саша задремала, как она сказала:

– Ты плохо знаешь меня, Снеговик.

– Я знаю твое сердце. Этого достаточно.

– Я никогда не рассказывала тебе о своей семье, о своем прошлом, кем я была и что делала до того, как пришла в «Кей-Бей».

– Хочешь рассказать это сейчас?

– Нет.

– Вот и хорошо. А то у меня нет сил.

– Неандерталец.

– А ты кроманьонец. Именно этим и объясняется твое превосходство.

Она помолчала и ответила:

– Может быть, я никогда не расскажу тебе о своем прошлом.

– Даже завтра?

– Ты действительно не хочешь этого знать?

Я сказал:

– Я люблю тебя такой, какая ты есть. И уверен, что любил бы тебя такой, какой ты была. Но мне нравится то, чем я владею сейчас.

– Ты относишься к людям без предубеждения.

– Я праведник.

– Я серьезно.

– Я тоже. Праведник и есть.

– Задница.

– Нехорошо так говорить о праведниках.

– Ты единственный человек из всех, кого я знаю, кто судит людей только по их поступкам и прощает их, когда они исправляются.

– Ну да. Нас таких двое. Я и Иисус.

– Неандерталец.

– Осторожнее, – предупредил я. – Можно навлечь на себя кару небесную. Огненные стрелы. Кипящую смолу. Чуму на всю эту местность. Дождь из лягушек. Геморрой.

– Я смущаю тебя, да? – спросила она.

– Да, Мо, смущаешь.

– Крис, все, о чем я говорю, составляет твою особенность. Именно это отличает тебя от других. Не ХР. Я молчал. Она сказала:

– Ты изо всех сил ищешь реплику, которая заставит меня снова сказать тебе «задница».

– Или хотя бы «неандерталец».

– Это тоже твоя особенность. Спокойной ночи. Она выпустила мою руку и легла на бок.

– Я люблю тебя, Саша.

– А я тебя, Снеговик.

Несмотря на темные маркизы и плотно закрытые шторы, края окон окаймляли полоски слабого света. Даже это пасмурное утро было прекрасно. Мне до ужаса хотелось выйти наружу, встать, поднять лицо к небу и начать разглядывать облачные фигуры и животных. Хотелось стать свободным.

Я сказал:

– Гуделл…

– М-мм?

– Твое прошлое.

– Да?

– Ты ведь не состояла в банде, правда?

– Задница.

Я облегченно вздохнул и закрыл глаза.

Тревога за Орсона и троих пропавших детей должна была лишить меня сна, но я уснул сном праведника или тупого неандертальца.

Когда четыре часа спустя я вернулся, Саши в постели не было. Я оделся и пошел ее искать.

К двери холодильника была магнитом прикреплена записка: «Ушла по делу. Скоро вернусь. Ради бога, не ешь на завтрак сырные энчиладас. Возьми хлопья с отрубями. Мо».

Пока сырные энчиладас разогревались в духовке, я прошел в столовую, которая теперь стала музыкальной студией Саши, так как ели мы на кухне. Обеденный стол, стулья и другую мебель мы перенесли в гараж, и в столовой разместились ее электронная клавиатура, синтезатор, подставка с саксофоном, кларнет, флейта, две гитары (одна электронная, другая акустическая), виолончель с табуретом, музыкальный центр и столик для записи нот.

Кроме того, мы переоборудовали кабинет на первом этаже в гимнастический зал. Вдоль стен расположились велотренажер, тренажер для гребли, гантели, а в центре лежал мат. Саша всерьез увлекалась гомеопатией, поэтому полки были уставлены тщательно рассортированными пузырьками с витаминами, минералами, травами, а также, насколько я знаю, толченым крылом летучей мыши, маслом из жабьего глаза и мармеладом из печени игуаны.

Ее впечатляющая библиотека занимала в прежнем доме всю столовую. Здесь же Сашины книги заполонили весь дом.

У нее было множество увлечений: кулинария, музыка, аэробика, книги и я. Вернее, я знал только о них. Я никогда не спрашивал, какое из увлечений является для нее главным. Не потому, что боялся оказаться на пятом месте из пяти. Я был бы счастлив оказаться пятым и даже вообще попасть в список.

Я обошел столовую, потрогал гитары и виолончель, взял саксофон и сыграл несколько тактов из старого хита Гари Ю. С. Бонда «Квартет на троих». Саша учила меня играть. Не могу сказать, что я добился выдающихся успехов, но получалось неплохо.

Честно говоря, я взял сакс не для практики. Можете считать это романтичным или отталкивающим-, но мне хотелось прикоснуться губами к тому месту, которого касались губы Саши.

На завтрак я съел три пышных сырных энчиладас и запил их ледяным пепси. Если я доживу до нарушения обмена веществ, то в один прекрасный день пожалею, что не признавал правил здорового питания и относился к еде как к развлечению. Но, слава богу, пока я нахожусь в том счастливом возрасте, когда никакие излишества не в состоянии испортить талию в семьдесят восемь сантиметров.

• Предыдущая
• 50/92
• Следующая