Голос крови - Границын Владимир "Сидорыч" - Страница 21

Но Эррензи перешагнул через тело и привлек Тику к себе. Мгновение он просто смотрел на нее, а потом поцеловал, крепко, и на губах у него был вкус свежей крови, вкус святотатства и силы.

Таблица 3

Город Урук горе постигло.

Жрица Иннаны, Иннана-Мириту,

Не может священный обряд провести.

Убита она, и душа отлетела.

В ужасе люди столпились пред храмом.

«Демоны жрицу Иннаны убили!

Пьющие кровь,

Что живут близ Урука!» —

Так говорили.

Царь тогда вышел, встал пред народом.

«Их я своею рукой уничтожу! —

Так говорил он.—

Если всех их убить.

Беда обойдет ли Урук стороною?»

Гадание начали именем Ану,

И к вечеру только явился ответ.

«Тебе, царь и жрец,

Повелитель Урука,— тебе это слово!

Должно тебе провести очищенье.

Женщину-демона камнем сковав —

Так отведешь ты беду от Урука».

* * *

В полдень земля и воздух раскаляются так, что трудно дышать, и невозможно даже помыслить о работе. Хочется укрыться в тени жилища, разум и тело ищут прохлады. Когда солнце пылает над головой, города затихают, и не видно работающих в поле. Людей й богов одолевает сон, и они засыпают, чтобы вечером вновь приняться за дела, охоту и войну.

Демонов, пьющих кровь, не опаляло солнце. Но привычками они были подобны богам и людям, и потому тоже укрылись в полумраке старого дома. Они заснули в объятиях друг друга на поду, на шерстяных одеялах.

Тику проснулась на закате, одна. Воздух был неподвижным и тяжелым, ни дуновения ветерка. В доме уже сгустилась темнота, но она не была помехой для пьющих кровь. Тику окинула взглядом комнату. Одеяла и циновки на полу, расписные кувшины под окном, масляный светильник на низком столике... Ее собственная одежда и украшения, в беспорядке сброшенные у стены.

Ей хотелось позвать Эррензи, мысленно или вслух, но она знала — не стоит этого делать. Хозяин не так далеко, она чувствовала его, словно огонек, трепещущий на ветру. Возле реки, или у западного канала... Он скоро вернется. Хозяин никогда не оставлял Тику надолго.

Она улыбнулась и отбросила покрывало. Не спеша оделась и собрала украшения. Надела их одно за другим: ожерелье, серьги, браслеты и кольца. Нигде не найти прохлады, даже металл был теплым. Золото, серебро, медь и небесное железо...

Отыскав костяной гребень, Тику села у входа. Глядя, как отражается в каналах закат, она расчесывала волосы и улыбалась, ни о чем не думая. Щебень скользил медленно; волосы ее были волнистымм и густыми, она не стригла их уже много лет.

Она почувствовала приближение людей, но не удивилась. Люди всегда приходят, чтобы умилостивить демонов. А теперь они будут бояться нас еще больше,

Эррензи тоже возвращался. Тику чувствовала его приближение, но он был еще далеко, не виден — лишь мыслью можно дотянуться.

Что ж, я сама встречу этих людей. Тику отбросила гребень, поднялась и ступила за порог.

Оки поднялись на холм, двое, высокие, одетые, как воины. В кожаных доспехах, с луками, с колчанами, полными стрел. У обоих были распущены волосы, и закатное солнце пылало в глазах. Но на одном было золотое ожерелье и пояс с бахромой, спадающей до колен, и на поясе висела печать.

Царь, подумала Тику. Кольнуло предчувствие, но еще сильнее было удивление. Царь Урука пришел к нам? Царь шагнул вперед и поднял руку.

— Именем Ану, тебя породившего! — сказал он, и Тику не сумела ответить ни слова.

Мир расплылся, и звуки отдалились. Несколько бесконечных мгновений она еще слышала слова заклинания, но и они уже рассыпались, распадались на осколки. Кровь застывала в жилах, и тело замерзало, теряло чувства. Тику хотела закричать, хотела позвать, но даже мысли ее уже не слушались. А потом свет рассеялся миллионом искр. Езде миг — они угасли, и наступила темнота.

Таблица 4

Сестру мою в камень они заковали,

И отправились в путь — Пьющих кровь убивать. Поклялись, что очистят всю землю От демонов этих, Вселяющих страх.

Я же пришел в этот заклятый дом,

С сестрою проститься.

Но войти не посмел я туда.

Демон там был,

Чьи волосы цветом, как кровь.

Тику он звал и пытался сломать

Печать бога Ану.

Но чары крепки, одолеть их не смог он,

И прочь он ушел. Видел меня или нет —

Я не знаю.

Но горе его человеческим было.

Но демонов нет среди нас с этих пор.

Говорят, кто-то жив и избегнул расправы,

Прочь убежав.

А сестра моя. Тику,

Все спит под камнями.

Это заклятье не пробуй разбить, Обряд очищенья свершен над Уруком,

Я же жертву за душу сестры принесу. Близка моя смерть, Потому оставляю здесь эти слова.

Да хранит тебя Ану!

Тику смотрит на голубое неба на окна, сверкающие в лучах солнца, и думает: Прошу, найди меня.

Она берет лист бумаги и складывает самолетик, как ее научили. На его крыльях буквами чужого языка она пишет: «Эррензи». Прижимает самолетик к груди и мгновение стоит, ни о чем не думая. Потом размахивается и бросает самолетик в окно.

В етер подхватывает его и несет прочь, над улицами, над крышами домов. И вот он уже скрылся из виду, а Тику все стоит и смотрит ему вслед.

ИЛЬЯ ГУСАРОВ

ПОДВОДЯ ЧЕРТУ

Спустя сорок лет подробности истории, изменившей мою жизнь, чуть сгладились в памяти, и я решил нарушить обет молчания.

Думаю, рассказ мой окажется небезынтересным для читателя, чей ум склонен к изучению событий неизведанных и, с точки зрения прогрессивного ХIХ века, не поддающихся логическому объяснению. Смиренно прошу прощения за некоторый сумбур, с которым столкнется всякий, читающий эти строки — никогда не замечая за собой литературных способностей. До сего дня сочинил я лишь пару статеек для «Медицинского вестника», да и они, надо признаться, не имели успеха.

Чтобы было понятно, кто перед вами; придется остановиться на некоторых подробностях моей жизни. Рассказец этот вряд ли вызовет особый интерес и может показаться читателю скучным, а хуже того — нудным, но без него трудно разобраться в душе человека, которому суждено было стать героем описываемых событий.

Батюшка мой в 1800-м году был рекрутирован, в 1809-м за заслуги в Финляндскую кампанию произведен в унтера, за храбрость в Отечественную — в первый офицерски чин, а в 1827-м вернулся в родную деревню майором, что давало тогда право на потомственное дворянство. Родные о нем уж и не вспоминали, да и мало кто выжил, ибо деревня находилась в Смоленской губернии, аккурат там, где прошло наполеоновское нашествие.

Родителю моему было уж под пятьдесят, перспектив, казалось бы, никаких, ан нет, в соседней деревеньке сыскалась молоденькая помещица, которой и суждено было стать моей матушкой. Мне неведомо, как сошлись пожилой майор и совсем юная дворянка хоть из бедного, но старинного шляхетского рода, но дошел до моих ушей слушок, мол, не от батюшки меня мать понесла. Теперь, оглядываясь назад, кажется — слухи те не были лишены почвы. Из детских воспоминаний самыми сильными остались для меня слезы матушки, убегавшей от озверевшего отца, пытавшегося побить ее за какой-то пустяк. Пропала мама, когда мне было семь лет, и отец, до того отличавшийся строгим, а порой свирепым поведением, вдруг присмирел. Я же, несмотря на юный возраст, долго еще бегал в лес в надежде отыскать маменьку, не понимая, как могла она бросить кровинушку — так ока меня звала. Видимо, с тех пор и засела во мне мысль сыскать ее, когда стану взрослым.