Голос крови - Границын Владимир "Сидорыч" - Страница 22

Меж тем, рос я смирным, если не сказать, робким ребенком. Знания, которые давал обрусевший французик, схватывал я с легкостью, а к забавам мальчишек был полностью равнодушен. Книжки, обнаруженные в матушкиной библиотеке, были зачитаны мною до дыр, и всей душой я, благодаря ненароком найденной книжке Ломоносова, грезил о славе Лавуазье и Бертолле. Мечтал я учиться в большом городе, в Петербурге иди Москве, где, как мне казалось, только и можно было постичь всю глубину естественных познаний. Однако же батюшка решил по-иному. Другого пути, кроме такого, как его собственный, папаша не мыслил, и в 1846 году я был отдан в Полтавский пехотный полк, тот самый, в котором он сам прошел свой героический путь, и к которому я был приписан с детства.

Командир полка, проверив мои знания и признав их достойными, определил было меня унтер-офицером в строевое подразделение, но скоро понял свою ошибку. Я был, впрочем, этому рад и лелеял мысль, что вскоре и вовсе буду списан по состоянию здоровья, ибо уже тогда имелись к этому предпосылки. Чего греха таить, думал я и о наследстве, которое должно было когда-то достаться мне от батюшки. Я рассчитывал продать поместьеце и пустить все денычгш дальнейшее образование, научные изыскания да поиски матушки, коли она была еще жива. Судьбе же суждено было распорядиться по-иному.

Спустя два года после начала службы пришли сведения о кончине папеньки от приступа, случившегося по пьяному делу, а с ними и известия, что жизнь в мое отсутствие он вел беспробудную, поместье заложил, и оно полностью ушло за долги.

Я к тому времени получил подпоручика, был уж год как переведен в помощники полкового лекаря и неожиданно получил удовольствие от возможности исцелять людей, чему немало способствовало увлечение естествознанием. Так вот и получилось, что деваться из полка мне было некуда.

Меж тем служба до поры проходила без боевых действий, но в 1849-м наш полк выступил в Венгерский поход в составе корпуса генерал-фельдмаршала Паскевича. Я не буду здесь останавливаться на военных событиях, скажу лишь, что сражались наши солдаты героически, мадьяр мы побили, но и работы у меня после битвы под Дебреценом было немало. Близился конец июля, по всему казалось, что война идет к завершению, но тут в Прикарпатье неожиданно взбунтовались словаки. Командование отправило на подавление мятежа отряд, в который откомандировали одну из рот нашего полка н меня в качестве отрядного костоправа.

Возглавил отряд полковник Дибич, балагур и любимец солдат. Мы довольно быстро преодолели неблизкий путь и уж к середине августа усмирили бунт по всему течению речки Ваг. Основные наши силы, заняв господствующую высоту, остановились на отдых в городке Тренчин. У меня на попечении было всего двое солдат — легкораненый да артиллерийский возница со сломанной ногой. Работы, словом, немного.

И вот как-то вечером, на пятый день постоя, вызывает меня командир отряда. Прихожу я в дом, где он изволил квартировать, докладываю, а сам кошусь на молодого господина, видимо, из местных.

— Тут такое дело, голубчик,— говорит мне полковник, помешивая угли в камине,— как и объяснить, толком, не знаю. С неделю назад оставил я небольшой гарнизон в Чахтице. Чтобы не стеснять местных жителей, приказал разместиться пока в старом замке. И вот, понимаешь ли, пропал отрядец. Послал я туда вестового, так и от него ни слуху, ни духу. А сегодня вот прибыл господин Матьяшко, сын местного старосты, и рассказывает, что третьего дня ночью исчезла дочь одного доброго крестьянина. В ходе поисков, аккурат возле замка, нашли ее платье. Жители вбили себе в голову невесть что, похватали вилы и пошли на штурм...

Дибич усмехнулся, а тихо сидевший в углу молодой человек густо покраснел.

— Так вот, не оказалось в замке наших солдатиков. Ни единого из целого десятка. Тогда селяне обыскали всю округу, но никого не нашли, ни живых, ни мертвых. Вчера же ночью, на этот раз совершенно бесследно, пропали еще две девушки. Такая вот непонятная история. Да, забыл сказать, командовал гарнизоном поручик Соболев.

Дибич внимательно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, все понятно. Соболев был мне немного знаком — родом не из дворян, он главной целью жизни считал получение обер-офицерского звания. Заподозрить Соболева в каком-нибудь пьяном загуле, беспутстве, а тем паче в дезертирстве было абсолютно невозможно.

— Слышал я о вас, подпоручик, как о весьма разумном человеке с пытливым складом ума,— продолжал меж тем командир,— так кому, как ни вам, и разобраться в этой истории. Давайте-ка, собирайтесь в дорогу и найдите наших людей, а по возможности, и пропавших девушек. Господин Матьяшко укажет вам путь. Да, и возьмите солдат. Не меньше полувзвода, пожалуй.

Так и получилось, что ночь я встретил во главе неболь¬шого отряда, где унтером был Семеныч — старый вояка, знававший еще моего батюшку. Я и господин Матьяшко ехали верхами, а солдаты — позади на трех подводах. Молодой словак бывал по своим делам в Петербурге, неплохо знал русский язык и забавлял меня в пути местной легендой, смутно вспоминаемой мной по одной из прочитанных в детстве книжек.

В XVI веке замком в Чахтице владела графиня Эржбета Батори, двоюродная сестра короля Стефана Батория. Вместе со своим мужем, мадьярским графом Надоши, она повадилась покупать девочек и молоденьких девушек, якобы для услужения. Вскоре в замке стали происходить несчастные случаи, и похороны случались чуть не каждый день. И вот однажды местный священник отказался отпевать сразу девятерых девушек, якобы погибших под обвалившимся потолком. После того случая собаки начали разрывать в лесу человеческие конечности, а иногда и головы молодых женщин. На останках почти всегда имелись следы ужасных пыток. Слух об этих событиях разлетелся по округе, и среди местного населения, дотоле покорно сносившего мадьярское притеснение, стал эреть мятеж. Власти в Братиславе вынуждены были начать расследование, тем более что и граф Надоши, известный полководец и гроза турок, к тому времени пал в бою. Прибыв в Чахтицу, специально назначенная комиссия обнаружила в спальне Эржбеты тела трех истерзанных женщин. Говорят, все стены в почивальне были забрызганы кровью и мозгом. В ходе дознания был найден дневник графини, который поведал ужасные подробности. Пытки ее носили изощренный характер — одной девушке ока отрезала губы и щеки и заставила их съесть, Другой, за плохо поглаженное платье, отрубила пальцы и сожгла лицо утюгом. Оставшиеся в живых поведали, что прислуживали в замке исключительно обнаженными подвергаясь постоянному насилию со стороны графини и ее покойного мужа. Производились же все эти издевательства с единственной целью — заполучить как можно больше крови молодых женщин, питье и ванны из которой, как надеялась Эржбет, должны были продлить ее молодость. После того, как священник отказался отпевать убиенных, графиня лично расчленяла трупы и заставляла прислугу закапывать останки в лесу. Факты, полученные комиссией, были неоспоримы: более трехсот девушек стали жертвами кровавой красавицы и ее мужа. Публично казнить представителя столь знатного рода было совершенно невозможно, а поэтому Эржбет замуровали в башне собственного замка, оставив лишь узкий проем для передачи пищи. Там она спустя три года и скончалась. Замок же после ее смерти остался заброшенным.

Такую вот историю поведал мне господин Матьяшко, заметив, однако, что с тех пор никаких таинственных событий в их местности не случалось, лишь в пору ветров доносились иногда из замка завывания, которые неграмотные крестьяне считали стонами графини Эржбет.

За легендой и другими разговорами мы добрались до места раньше задуманного, когда ночная тьма стала немного сереть, превращаясь в предутренний сумрак. В деревне во многих домах горел свет, но я решил не беспокоить селян до утра, а для начала осмотреть развалины.

За околицей дорога вышла на берег речки, с темной воды которой поднимался августовский туман, скручиваясь в причудливые фигуры. Помню, в этот момент я обратил внимание на совершеннейшую тишину, вдруг окутавшую нас,— ни крика ночной птицы, ни журчания воды не было слышно. Видимо, заметили это и мои товарищи: солдаты примолкли, а проводник опасливо озирался по сторонам, не пытаясь даже скрыть своего испуга. Помимо прочего, у меня возникло ощущение, что из придорожного леса за нами кто-то пристально наблюдает, и настроен этот кто-то отнюдь не дружелюбно.