Парижский паркур - Кузнецова Юлия - Страница 3

• Предыдущая
• 3/33
• Следующая

– Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись.

Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту.

– Давай свой, Гая!

– Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я.

Никина мама защебетала:

– Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды!

– А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама.

– И развлечений! – подмигнул нам Никин папа.

– И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось.

Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование.

Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород [2].

Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет.

То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне – в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное.

А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме... Такого дурацкого дылды... Которого я все еще люблю.

Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда!

– На Лувр обязательно оставь целый день, – посоветовала мама, обнимая меня у металлической подставки, отгораживающей зону таможенного контроля, – и не забудьте о выставке Мане в соборе.

– И если что – сразу к полицейскому, – напомнил папа, взяв меня за руку.

– Мы же всего на неделю едем, – сказала я, высвобождаясь и хватаясь за ручку чемодана.

– Вот именно, – сказала мама, – день на собор Сакре-Кер, день на Лувр, день на Монмартр, день на...

– Варежки, – сказала я, снова поднимая их с пола. – Мам, может, тебе их в сумку убрать? Теряешь все время.

– И несколько дней на развлечения оставьте, – посоветовал Никин папа, обнимая дочь, – в Диснейленд, что ли, сходите.

– Или в ночной клуб, – добавила Ника.

– Что?! – возмутился мой папа. – Ночью вы должны быть в пансионе. Под присмотром мадам Пуарэ.

– Икзектли, – кивнула Ника и нацепила солцезащитные очки.

Она вообще выглядела как суперзвезда – темные очки, белая водолазка и меховая жилетка, розовые унты. И накрашена, как всегда – словно уже стоит под софитами. Даже жалко, что ей нужно будет потолстеть. Такая красавица.

– Не стойте на проходе, – попросил таможенник.

Он был бледный и небритый, весь какой-то невыспавшийся. Бедняга, начинать работу в шесть утра – это ужас, конечно.

– Проходите, – сказал он, – а то опоздаете.

– Идем, – кивнула Ника, но папа придержал меня за локоть.

– Слушай, – тихо сказал он, – только никаких историй! Хватит того, что вы едете одни! Никаких расследований, поняла?

– Я...

– Не волнуйтесь, мистер Арутюнян, – обворожительно улыбнулась Ника, приподняв очки, – мы всю неделю будем залечивать разбитое сердце вашей дочери.

– Что?!

– Вы идете или нет? – возмутился таможенник, подавляя зевок.

Помахав родителям в окошко, отделяющее зону таможенного контроля от зала ожидания (уходя в сторону эскалатора, мама все-таки выронила варежки, и никто, кроме меня, этого так и не заметил), я пробурчала:

– Обязательно было болтать про мое разбитое сердце?

– Сорри, хани, – вздохнула Ника, снимая очки, – я все забываю, что у вас с папой не такие открытые отношения, как у нас с моим. Я своему все рассказываю. Он, например, одобрил мое намерение потолстеть. Кстати, как думаешь, дьюти-фри уже открыт?

Она сняла унты и уложила их в пластиковую коробочку.

– Думаю – да, – кивнула я, вытаскивая из кармана мобильник и укладывая его рядом с ее унтами. – Ты правда будешь лопать шоколад?

– А еще марципан, багеты, бриоши...

– Хорош! Я уже есть хочу!

– А вот сейчас и ограбим дьюти. Подашь бахилы?

Я взяла пригоршню синего целлофана, но вдруг почувствовала, как мои пальцы сами собой разжимаются и я роняю бахилы на пол.

– Могла бы и в руки подать, – проворчала Ника, наклоняясь за бахилами.

– Я... Я не знаю, как это получилось.

Я села на лавочку и принялась натягивать бахилы.

Подняла глаза и столкнулась взглядом с высоким парнем в зеленом свитере. Он стоял у аппарата, просвечивающего чемоданы.

У парня были темно-рыжие волосы и такие же бакенбарды. Бледное лицо, узкие глаза, под ними – темные круги.

Он снял с движущейся ленты пластиковую коробку, вытащил из нее ноутбук и уложил его в рюкзак. Все действия парень совершал не глядя. Потому что в упор смотрел на меня.

– Ты идешь или так и будешь разглядывать этого Пушкина? – поинтересовалась Ника. – Если шоколада мне не достанется, ты будешь в этом виновата!

– Он больше на дракона Хаку [3]похож, а не на Пушкина, – пробормотала я, поднимаясь и укладывая на движущуюся ленту рюкзак, – или на волка-оборотня.

Парень уже не смотрел на меня, но я-то знала, что это он мысленно велел уронить бахилы.

Распознавать гипноз меня научил Зет.

Я покачала головой, пытаясь вытряхнуть из нее воспоминания о Зете, и вдруг подумала, что папа еще не покинул здание аэропорта, а со мной уже происходит какая-то история.

Паспортный контроль наконец-то был пройден, и мы понеслись к дьюти-фри за шоколадками.

– Вон он, – определила Ника, огибая дворик небольшого ресторана, откуда несся смех и пахло жареной картошкой.

Мы подбежали к магазинчику, однако, подергав ручку стеклянной двери, Ника скривила гримаску.

– Закрыто! – возмущенно сказала она, – нет, это кантбишно!

И она приникла к стеклянной стене, пытаясь разглядеть за щитами с рекламой, прислоненными с внутренней стороны, все шоколадки, которые за ними спрятались.

– Давай пока присядем, – предложила я, кивая в сторону кресел, – у меня есть печенье с шоколадными чипсами, папа засунул в рюкзак перед выходом.

Она уселась с недовольным видом, заложила ногу за ногу и принялась наблюдать за парой, сидевшей напротив. Он дремал сидя, она, укрытая пледом, лежала на креслах, при этом ее голова покоилась у него на коленях. Я торопливо перерывала вещи, пытаясь найти шоколадное печенье. Я еще не успела забыть встревоженное лицо Никиной мамы. Надо было поскорее накормить Нику, а то она может впасть в депрессию.

– Вот оно!

Я наконец-то нащупала на самом дне упаковку и потащила ее наверх.

– Харри ап, хани!

– Да я уже... ай! – вскрикнула я, почувствовав, что упаковка рвется у меня в пальцах об угол путеводителя по Парижу, который я прихватила с собой. – Да что же это...

Я попыталась ухватить печенья, но они высыпались, и у меня в руках осталась легкая упаковка.

– Тьфу!

Я оглянулась в поисках урны, чтобы выбросить разорванную упаковку и тут... увидела того самого оборотня! В зеленом свитере с бакенбардами! Он снова, не отрываясь, глядел на меня.

– Ника! Это все он виноват! Он меня гипнотизирует! Из-за него я уронила бахилы и рассыпала печенье.

– Ты рассыпала печенье?! Ты крейзи, хани? А что я буду есть?

– Ну, я же его не на пол рассыпала, – пробормотала я, снова запуская руку в рюкзак, – вот, сейчас поймаю парочку...

Но, как назло, печенье крошилось под пальцами и не желало вылавливаться.

Наконец я ухватила хрустящий кусочек.

– Нет уж, спасибо, – буркнула Ника, – мало ли, какая грязь в твоем рюкзаке.

– Нет у меня никакой грязи, – обиделась я, – ты сама, похоже, крейзи насчет грязи.

• Предыдущая
• 3/33
• Следующая