Выбери любимый жанр

Долина Виш-Тон-Виш - Купер Джеймс Фенимор - Страница 85


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

85

— Это может быть Маниту индейца, но это не Бог христианина. Ты принадлежишь к народу, который молится по-другому, и тебе следует называть его именем Бога твоих предков. Даже наррагансет способен выучить эту истину! У тебя белая кожа, и твои уши должны внимать традициям людей твоей крови.

Дочь опустила голову при этом намеке на цвет ее кожи, словно не сумела скрыть от всех убийственную правду. Но не успела она ответить, как Уиталл Ринг подошел ближе и, указывая на ее пылающие краской щеки, ставшие еще темнее столько же от стыда, сколько и от жаркого американского солнца, сказал:

— Жена сахема меняет цвет. Скоро она станет как Нипсет, вся красная, — добавил он, приложив палец к той части собственной руки, где солнце и ветер еще не уничтожили первоначальный цвет. — Дух Зла влил воду и в его кровь, но она снова уйдет. Как только он станет таким темным, что Дух Зла не узнает его, он вступит на тропу войны, и тогда лживые бледнолицые смогут выкопать кости своих предков и уходить на восход солнца, а не то его вигвам будет набит волосами цвета оленя!

— И ты, дочь моя, ты можешь без содрогания выслушивать эту угрозу людям твоего народа… твоей крови… твоего Бога?

Взгляд Нарра-матты выражал сомнение, однако она смотрела на Уиттала со своей обычной добротой. А дурачок, переполняемый своей воображаемой славой, с ликованием воздел руку и жестами, которые трудно было истолковать неправильно, показал, каким способом он намеревается добыть у своих жертв обычный трофей. Пока юноша представлял отвратительную, но красноречивую пантомиму, Руфь, затаив дыхание, мучительно следила за выражением лица своего ребенка. Ей стало бы легче от одного-единственного взгляда неодобрения, от одного-единственного движения протеста или от малейшего признака того, что нежной натуре человека, столь прелестного и в других отношениях столь доброго, претит недвусмысленное свидетельство варварской практики народа, который ее удочерил.

Но ни одна императрица Рима не могла бы следить за агонией умирающего гладиатора, никакая супруга более современного властителя не могла бы читать кровавый список жертв триумфа своего мужа или какая-нибудь обрученная красавица слушать о кровавых деяниях того, кого воображение рисовало ей как героя, с большим равнодушием к человеческим страданиям, чем то, с каким жена сахема наррагансетов взирала на мимическое изображение подвигов, завоевавших ее мужу столь высоко ценимую славу. Было слишком очевидно, что представление, каким бы грубым и дикарским оно ни было, не вызывало в ее душе ничего, кроме картин, радовавших избранную воином спутницу жизни. Меняющееся выражение и сочувственный взгляд слишком явно выдавали симпатию той, кого научили восторгаться успехом бойца. А когда Уиттал, возбужденный собственными стараниями, разразился демонстрацией насилия, еще более безжалостного, чем обычное, он был откровенно вознагражден новым взрывом смеха. Нежные, по-женски изысканные звуки этого невольного взрыва радости прозвучали в ушах Руфи подобно погребальному звону над нравственной красотой ее ребенка. Подавляя эти чувства, она задумчиво провела рукой по своему бледному лицу и, казалось, надолго задумалась над опустошением души, когда-то обещавшей стать такой чистой.

Колонисты еще не отторгли все те естественные узы, которые привязывали их к Восточному полушарию. Их легенды, их гордость и во многих случаях их воспоминания помогали сохранять живое чувство дружелюбия и, можно добавить, веры в отношении к стране своих предков. Для некоторых из их потомков, вплоть до настоящего времени, bel ideal117 превосходства во всем, что относится к человеческим качествам и человеческому счастью, связан с образами страны их происхождения. Расстояние, как известно, набрасывает смягчающую пелену одинаково как на нравственное, так и на физическое видение. Голубые очертания горы, тающие на пылающем фоне неба, приятны не более, чем картины, которые фантазия подчас извлекает из вещей не столь материальных. Но, подойдя ближе, разочарованный путешественник слишком часто находит голый и бесформенный вид там, где он любовно воображал увидеть сплошную красоту. Ничего удивительного поэтому, что жители непритязательных провинций Новой Англии смешивали воспоминания о стране, все еще именовавшейся родиной, с большинством своих поэтизированных картин жизни. Они сохраняли язык, книги и большинство привычек Англии. Но иные обстоятельства, раздельные интересы и особые взгляды постепенно начали открывать бреши, которые время с тех пор расширило и которые обещают вскоре оставить мало общего между двумя народами, исключая те же формы речи и общее происхождение. Остается надеяться, что какая-то приязнь может сочетаться с этими связями.

По-особому умеренные привычки ревностных приверженцев религии во всех британских провинциях явственно противостояли простым вещам, украшающим жизнь. Искусства допускались, только если служили своим наиболее полезным и очевидным целям. Наряду с ними музыка ограничивалась молитвенными песнопениями, и еще долгое время после породившего его чувства песнопение не уводило душу от того, что мыслилось как одна великая цель бытия. Всякий стих пели не иначе, как сочетая святые идеи с радостями гармонии, и никогда в этих пределах не слыхивали звуков, приличествующих пирам. Тем не менее слова, приспособленные к этим особым условиям, вошли в обиход, и, хотя поэзия не была ни обыденным, ни выдающимся свойством души людей, приученных к аскетическому быту, она рано обнаружила свою силу в замысловатом стихосложении, всегда имевшем целью с успехом, в котором простительно сомневаться, способствовать вящей славе Господа. Это было всего лишь естественное углубление благочестивого образа жизни, дабы приспособить некоторые из этих духовных песнопений для практики воспитания детей.

Когда Руфь Хиткоут задумчиво провела рукой по своему лицу, она сделала это в мучительном убеждении, что ее власть над душой своего ребенка печально ослабела, если не утеряна навсегда. Но усилия материнской любви нелегко отторгнуть. Одна мысль мелькнула в ее голове, и она решила проверить, каков будет результат попытки, которую та подсказала. Природа наделила ее мелодичным голосом и слухом, научившим так управлять своим голосом, что редко ему не удавалось тронуть сердце. Она обладала музыкальным талантом, выражающим себя в мелодии, не ослабленной чрезмерной аффектацией, часто обременяющей ее по вине того, что смеют именовать наукой. Притянув дочь ближе к своим коленям, она запела одну из песен, тогда часто исполнявшуюся матерями колонии, причем ее голос при первых нотах едва поднимался над шепотом вечернего воздуха, но по мере продолжения постепенно обретал богатство и диапазон, которых требовал столь простой напев.

При первых тихих и живых нотах этой детской песни Нарра-матта застыла, словно ее округлая и раскованная фигура была изваяна из мрамора. Удовольствие засветилось в ее глазах, когда одна строфа сменяла другую. И прежде чем окончился второй стих, ее взгляд, поза и каждая мышца ее простодушного лица красноречиво выразили восхищение. Руфь рискнула на эту попытку не без трепета за ее результат. Чувство передалось музыке, и когда по ходу пения она в третий раз обратила взгляд на свое дитя, то увидела нежные голубые глаза, пристально и мечтательно смотревшие на ее лицо, залитое слезами. Ободренная этим несомненным свидетельством успеха, природа еще более умножила свои усилия, и заключительный стих был спет уху, приютившемуся возле самого сердца матери, как Нарра-матта часто делала в прежние годы, когда вслушивалась в эту печальную мелодию.

Контент был бессловесным, но взволнованным очевидцем этого трогательного свидетельства пробуждающегося понимания между своей женой и ребенком. Он лучше всех понял взгляд, который излучали глаза первой, в то время как ее руки с чрезвычайной бережностью обвились вокруг той, что все еще прижималась к ее груди, словно мать опасалась, что столь робкое создание может испугаться из-за какой-то внезапной или непривычной помехи. Минута прошла в глубочайшем молчании. Даже Уиттал Ринг был так убаюкан, что утихомирился. Прошли долгие и скорбные годы с тех пор, как Руфь переживала минуты такого чистого и неподдельного счастья. Тишину нарушили тяжелые шаги в соседней комнате. Чья-то рука с большей силой, чем обычно, распахнула дверь, и молодой Марк появился с лицом, пылающим от возбуждения, с выражением, явственно сохранявшим воинственную исступленность боя, и походкой, выдававшей душу, терзаемую какой-то яростной и нежеланной страстью. В руках у него был сверток Конанчета. Он положил его на стол, а затем, указав на него так, чтобы привлечь внимание, повернулся и покинул комнату так же стремительно, как и вошел.

вернуться

117

Прекрасный идеал (фр.).

85
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело