Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 22

• Предыдущая
• 22/75
• Следующая

Из лавки с надписью «Мастерская ретирадников привилегированных систем» вышел плотный мужчина в синем картузе, бросил мельком взгляд на Лыкова с Челубеем, повесил на дверь объявление «Закрыто». Стукнул кулаком в ворота, они тот час же приоткрылись и мужчина скрылся во дворе. Это был Антон Решетов, помощник Степана Горсткина, заменившего убитого Буффало-Ратманова на должности начальника секретной службы Рогожской общины австрийского согласия.

Медлить было некогда. Лыков тронул вожжи, заехал во двор; ворота сразу же закрыли изнутри на дубовые засовы. Решетов стоял на крыльце, дожидался.

— Здорово, Антон Прович! Вот, встречай гостей. Это — Яков.

— Антон, — мужчины обменялись рукопожатиями, внимательно посмотрели друг на друга. Решетов был на турецкой войне командиром конных разведчиков Киевского гусарского полка. Под Горным Дубняком со своим разъездом захватил трёх важных «языков», за что получил Георгия. Это был смелый, опытный и надежный человек, вместе с Лыковым «работавший» недавно на коронации.

— Где Горсткин?

— Ждем через час. У нас тут происшествие вышло: приказчик Якунчиковых взломал кассу на шесть тыщ и убег, дурак, в фекальный колодец. Сейчас его оттуда вынимают. А у вас что за случай?

— Нам надо вернуться в Питер, незаметно. Так сложилось, что мы остались с Яковом без денег и без документов, а нас ищут… анчуткины люди ищут.

— Анчуткины? Эвона как… — протянул задумчиво Решетов. — Ну, пусть ищут. Нас это не касается, и вас теперь тоже. Гостей мы не выдаем. Проходите в лавку, сейчас самовар поставим, колбаса есть немецкая, хорошая.

Алексей с Яковом облегченно вздохнули и пошли внутрь.

Через четверть часа, когда все трое сидели за самоваром, из сеней раздались энергические шаги и в горницу влетел Степан Горсткин: высокий, чернявый, жилистый и быстрый. Он был в кожаном костюме из дорогой опойки и пропитанном озокеритом плаще, в болотных сапогах, по пояс выпачканный в вонючей буро-зеленой жиже. «Сейчас!» — крикнул он, дружески махнув на ходу Лыкову рукой, и скрылся в кухне. Следом за ним там же исчез и Решетов — предупредить, в какой роли находится Алексей сегодня.

Через пять минут Степан вышел, переодетый в сухое и умытый, но все еще пахнувший нечистотами. Радостно обнял Лыкова, поздоровался с Челубеем и сел за стол.

— Что, поймали пловца по дерьму?

— Куда он денется от Горсткина? Горсткину любое дерьмо по колено. Ну, может, по пояс, — весело ответил начальник секретной службы. — Вы-то как? Я, пока ехал, кое-что услышал насчет «Ада». Когда узнал, что Коську-Сажень убили голым кулаком, сразу подумал, что знаю только одного человека, кому такое по силам. Не ошибся, значит?

— Не ошибся.

— А на кой ляд вы его, дуралея-то нашего, Анчутку?

— Я поступил в Питере на службу к человеку по фамилии Лобов. Слыхал?

— Представление имею.

— Ну вот. От него мы с Яковом урок и получили, насчет Анчутки.

Челубей толкнул под столом ногу Лыкова, но тот только отмахнулся:

— Брось, Яков! Мы здесь помощи просим, от них сейчас наши жизни зависят; нечего темнить. Я этих людей знаю, дальше них не уйдет, а они должны понимать, чем рискуют, нас с тобой выручая.

И он рассказал Степану и Антону о засаде на постоялом дворе.

— Теперь все понятно, Алексей Николаич. Человека, который вас так хитро хотел сократить, зовут Михаил Мячев; он правая рука и голова покойного господина Ещина.

— Это тот Мишка, что с ним в подвале сидел?

— Мишкой-то его один Беспятый и кликал, и докликался, а для всех остальных он Михаил Ильич. У него даже клички отродясь не было. Давно уж я ждал, что уволит он своего дурковатого начальника без прошения. Мячев весьма умный человек. Ему бы надо быть, по совести, московским «королем», только ходу ему среди «иванов» не было, потому как он ни разу не сидел. Некогда было ему сидеть… Однако сейчас, полагаю, он кого-то уберет, кого-то купит, кого-то сдаст полиции и коронуется. Деньги у Михаила Ильича уже не малые — прорвется!

— Спасая нас от него, чем вы рискуете?

— Ничем, — уверенно ответил Горсткин. — Я же сказал: он умный. Через нас, а если точнее, то лично через меня, он помещает свои деньги в торговые операции. Доход там хороший, терять его Мячеву не с руки. Кроме того, он покупает сейчас, с нашего согласия, большой пай в золотоволочильной фабрике Вишнякова. Ну и в третьих, с начала года он же поставляет на наши кожевенные заводы квебраховое дерево и кору мимозы, из которых добывают потом дубильные вещества. Тут вообще огромные обороты! Ссориться с Рогожей Михайле сейчас весьма не с руки. Я поговорю с Арсением Ивановичем, получу его согласие на вашу защиту и повстречаюсь потом с Мячевым. Все ему объясню. Ему же не просто так вас убить надо, из злобы какой — он следы заметает. Мы с ним… э-э… поищем другое решение. А вы покудова живите тут, на улицу чтоб носа не высовывать. Антон! срочно вызови сюда пять человек с оружием, пусть караулят, пока дело не разрешится. Их могли засечь, пока они разъезжали… Я к Арсению Ивановичу.

— Степан, — остановил его Лыков. — Найди, пожалуйста, время, заскочи вечерком к Триандафилову. Отыщи того пацаненка, что нас спас, и дай ему секретно сто рублей; буду тебе должен.

— И от меня еще сотню, — попросил Челубей. — Как приеду в Питер, вышлю денежным пакетом. А может, и вещи наши можно будет выручить? Пальто там совсем новое…

— Об голове своей думай, а не об вещах, — строго ответил ему Горсткин. — А деньги отдам, ладно. Только уж не обессудьте, они будут говнецом попахивать, потому как я их от якунчиковской пачки отберу — других, извините, нет-с. Ну, да парнишка не обидится. Ох, одне убытки мне от вас…

И, мерзко хихикая, удалился. Вернулся Горсткин через два часа, довольный.

— Арсений Иванович Морозов простерли над вами свою защитительную длань. Это первое. Второе: когда Анчутка давеча шмальнул в вас из коляски, тяжело ранил в портерной одного выпивоху. А тот оказался незаконным сыном нашего вице-губернатора; вся полиция сейчас поставлена на уши, велено к утру сыскать, доставить, в общем, колесовать на месте. Поэтому сейчас Мячев своих ребят с улицы уберет и будет сидеть неделю тише воды, лишь бы его самого не тронули. О как! Везет тебе, Лыков, что черту!

— Да уж. И чего меня, такого справного, девки не любят? — философски вздохнул Алексей, и попросил Решетова послать кого-нибудь за корзиной пива. Теперь можно было отдыхать…

Через час Лыков сидел у окна с бутылкой пецольдовского и, на всякий случай, поглядывал за улицей в щелку между занавесками. Наверное, этого можно было и не делать: Мячеву стало не до них, Арсений Иванович взял под крыло, скоро появятся пятеро угрюмых мужиков для охраны… Но привычка делать все, как положено, превозмогла, и Лыков решил перепровериться. Высовывалась же из-за угла чья-то борода…

Тикали меланхоличные ходики, похрапывал за стенкой уставший от волнений Челубей. Вдруг внимание Алексея привлек парнишка лет пятнадцати, появившийся на другой стороне улицы. Одетый не по-русски, в дорожную куртку с накладными карманами, с пластроном вместо галстука, он внимательно смотрел в бумажку и при этом непрерывно что-то жевал. За версту видать американца! Лыков насмотрелся на них в Швейцарии, когда следил за террористами, и даже видел уже парочку в Петербурге. Самоуверенные и шумные, с вечным кубиком подслащенной камеди[73] во рту, они удивляли европейцев своей наглой бесцеремонностью. Что тут делает этот заморский недоросль?

Вдруг парнишка выплюнул свой кубик и повернул голову в сторону сыщика. Лыков отшатнулся от окна, словно увидел призрак; бутылка со звоном слетела на пол. На него с той стороны улицы смотрел — Буффало!

Конечно, это не мог быть он, отчетливо осознал Алексей в ту же секунду. Вот уже два года его верный товарищ лежит на Рогожском кладбище. Но подросток не просто был очень похож на Федора Ратманова — так может проявляться только родная кровь! Это встречается иногда: черты у человека как будто бы другие, но глаза, излом бровей, очертания носа дают узнаваемый эскиз родительского лица, и это не спутать ни с чем.

• Предыдущая
• 22/75
• Следующая