Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 23

• Предыдущая
• 23/75
• Следующая

На той стороне Никитниковского переулка стоял и глядел по сторонам сын покойного Буффало, и в этом не было никаких сомнений. Парню на вид четырнадцать-пятнадцать лет, одет он и ведет себя, как американец. А как раз в то время Федор обживался за океаном. Мог он там сойтись с женщиной и зачать с ней ребенка? Конечно, мог!

Тут парнишка — Буффаленок, как сразу же мысленно окрестил его Лыков — сверился еще раз с бумагой, что держал в руках, и двинулся дальше. Упускать его было никак нельзя: необходимо разобраться, что он тут делает. Неужели ищет отца?

Алексей схватил со стола револьверы, сунул их сзади за ремень, накинул сюртук и выбежал на улицу, успев сказать оторопевшему Решетову, чтобы остался на месте и охранял спящего Челубея. Отпустил подростка саженей на пятьдесят и двинулся следом по другой стороне улицы. И очень быстро обнаружил, что не он один наблюдает за мальчишкой. Двое мужчин, одетых так же по-заграничному, шли по пятам, довольно умело маскируясь в вечерней толпе. Рослые дядьки лет тридцати пяти, рожи чисто русские, несмотря на платье, и вполне бандитские. Что еще за маскарад?

Лыков удвоил осторожность. Задержался у лотка с барменским товаром, зашел в цепную лавку[74] фабрики Сиу, постоял за чьим-то экипажем. Так они прошли вчетвером до Новой площади, миновали Лубянку и приближались уже к Трубе, на которой Алексею, после недавнего побоища, появляться вовсе не следовало. Что делать? Сейчас мальчишка свернет на Грачевку и через десять минут окажется возле «Ада».

Лыков заколебался, еще больше увеличил дистанцию. Идти прямо в пекло было безумием, но и бросать Буффаленка нельзя, потом всю жизнь себе не простишь, если потеряешь. Отца погубил, хоть сына защищу, решил Алексей, и упорно шагал следом.

Неожиданно у переулка, где во дворах сгрудились самые грязные на Москве публичные дома, мальчишка развернулся кругом, быстро подошел к своим преследователям и сердито крикнул:

— Что вам надобно, сволочи?

Бородачи сначала смутились, но, оглянувшись по сторонам, мигом схватили подростка под руки и потащили в ближайшую подворотню. Тот пытался сопротивляться — для своего возраста Буффалёнок был крепким и высоким, но что мог он сделать с двумя взрослыми мужчинами? Закричал было «помогите!», но на Грачевке не принято помогать… Лыков понял, что ему пора вмешаться.

Мужики, получив сзади тычка по шее, свалились на колени, выпустив подростка. Но оказались оба на драку не слабые и весьма быстрые — почти мгновенно выхватили револьверы. Ударом ноги в челюсть Лыков свалил одного окончательно, однако второй успел взвести за его спиной курок. Алексей уже бил и его с разворота, но запаздывал: черный зрак ствола сорок четвертого калибра нацелился ему в лоб. И тут вдруг мальчишка очень ловко пнул бандита под ухо — тот смешался, а следом и лыковский кулак подоспел… Даже не охнув, здоровый детина завалился на спину без чувств.

— Бежим! — Алексей потянул подростка за рукав в сторону Лубянки; надо было как можно быстрее вернуться обратно в убежище в Никитниках. Но тот смотрел на своего спасителя недоверчиво и идти с ним никуда не собирался.

— Ты Ратманов?

Мальчишка опешил, потом кивнул, хотел что-то сказать, но Лыков не дал.

— Я был другом твоего отца. Ты очень похож на него… Но сейчас прошу тебя — бежим; здесь нам обоим оставаться опасно!

Буффаленок сразу поверил и резво припустил бок о бок с Алексеем.

— Где он сейчас? Он… жив?

Но ответить Лыков не успел: из-за угла на них вышел бородач в дешевом полукафтане из древесной шерсти[75], тот, что высовывался давеча из-за угла. Выследили!

Он хотел сначала прорваться, но следом за «древесным» появились еще четверо, на ходу вынимая ножи. С подростком на руках, драться с ними Алексей не решился.

— Кто это? — спросил Буффаленок, увидев, как его спутник переменился в лице. — Еще русские американцы?

— Нет, это уже по мою душу. Говорить теперь некогда; делай, как я!

Лыков, а следом за ним мальчишка бросились в ближайшие ворота. Алексей снес с дороги кинувшегося было им наперерез дворника. Они обежали дом, потом каретный сарай и, ловко забравшись на крышу помойного выгреба, спрыгнули в соседний двор. Выскочили через калитку на улицу и снова побежали в сторону Лубянки, но тут навстречу им вылетела пролетка с новыми преследователями. Их умело отсекали от спасительных Никитников и загоняли на Трубу.

Алексей быстро осмотрелся — затравленно, но не испуганно. На той стороне улицы заметил вывеску: «Ф. Пшениснов — духовный портной». Годится!

Они ворвались в мастерскую, перепугав хозяина с работником до смерти — те решили, что это налет. Дверь заперли изнутри на засов, и вовремя: снаружи ее уже через несколько секунд принялись увлеченно ломать.

Так Лыков с Буффаленком оказались в осаде. Алексей первым делом спустил мирное население в погреб, чтобы не пострадало в случае штурма, и закрыл черный ход. На окнах мастерской были решетки, двери и засовы крепкие — оборона обещала быть упорной. С двумя заряженными револьверами он в любом случае продержится до прихода полиции, но лучше было обойтись без нее. Той же точки зрения придерживались и анчуткинские люди, поэтому уже через минуту вступили через форточку в переговоры с Лыковым.

— Слышь, лешман, нас тут восемь человек. Все одно долго не продержишься. Сейчас приладим веревку и вырвем дверь лошадью; лучше так выходи. Удавим на гашнике[76], и всех делов. Мальчонку мы не тронем…

— Ты, шерстяной, поговорил бы с теми своими ребятами, кто жив остался — хотят они со мной знаться, или лучше убегут, — внушительно отвечал Алексей. — Сразу видать дурака… А чем дверь ломать, сбегай спервоначалу к Мячеву и скажи ему: Степан Горсткин об нас разговор имеет. Запомни — Степан Горсткин.

— Ах, ты, песья лодыга! — осерчал «шерстяной». — Михайла Ильич про тебя уже поручение дал. Налить как богатому до полного удовольствия[77], опосля чего в пещерку поместить в Дорогомиловских каменоломнях. А Горсткин пусть потом к тебе на могилку приходит — нам не жалко…

— Чувырло, еловая голова, — в тон ему отвечал Лыков. — В последний раз говорю: срочно вызвать сюда Мячева и Степана Горсткина! Они тебе, дурню, всё объяснят. Иначе начну стрелять, и будет у вас тогда большой некомплект!

И красноречиво щелкнул курком «веблея».

Уверенный тон Алексея, а еще больше память о том, как он обращается с револьверами, остудили пыл осаждавших. Кроме того, на стрельбу сбегутся городовые, и без того уже накрученные вице-губернатором. Разумнее показалось не шуметь и вызвать начальство — пусть оно и решает.

Потянулись минуты ожидания. Восемь «утюгов» ходили под окнами, не спуская глаз с двери. Воспользовавшись паузой, Буффаленок немедленно перевел разговор на отца, спросил, где он.

— Давай сначала выберемся отсюда, — пытался оттянуть тяжелое объяснение Лыков.

— Он жив? — в лоб спросил подросток, глядя ему прямо в глаза.

— Нет, — с грустью ответил Алексей. — Он погиб 18 февраля 1881 года и похоронен на Рогожском кладбище. Я очень любил Федора, и все отдал бы, чтобы… но ничего уже не изменить.

Лицо мальчишки сразу состарилось, глаза потухли, руки повисли, как плети. Алексею стало невероятно тяжело, как тогда, когда он нес мертвого Буффало по ледяному подвалу новоярмарочного собора… Он положил руку на голову подростку, неуклюже погладил его жесткие вихры, но тот сразу отстранился, отошел к стене.

Прошла тягостная минута. Потом сын Буффало повернулся; лицо его было уже твердым, глаза сухими.

— Кто это сделал и где он сейчас?

— Я убил того человека; его звали Гришка Отребьев. Уголовник, сволочь. Но это длинная история… Скажи — как тебя зовут?

— Федор.

— Как его. Федор Федорович Ратманов. Твоего отца помнят и любят в Москве много достойных людей. И тебе будут очень рады… А где твоя мать? В Америке?

• Предыдущая
• 23/75
• Следующая