Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 67

• Предыдущая
• 67/75
• Следующая

Параллельно с выкорчевыванием преступной империи Бардадыма Лыков уничтожил и «этапную цепочку» Лобова. Людей Анисима Петровича без лишнего шума переводили в отдалённые тюрьмы, ревизоры областного присутствия наводили порядок в учёте. Также была перекрыта граница с Манчжурией и отставлены от службы продажные чины пограничной стражи. Сменили и начальника районного жандармского управления — за недогляд; полковник Потулов срочно заболел.

За всеми этими многочисленными и ответственными делами Алексею некогда было думать о Хогешат; он и не думал, а просто помнил о ней каждую секунду. Вареньку Нефедьеву, нижегородскую сироту и богачку, забыл совсем — и сам этому удивлялся. А чеченку помнил и мучался, и радовался, что дел сейчас так много. Первое время он ещё надеялся, что девушка вылечит Якова и потом придет к нему, скажет: «А теперь я твоя». Но куда придёт? К сыщику в командировке, который даже имени своего часто не имеет? А ещё он убил её старшего брата — на Кавказе это делает их отношения невозможными. Самое же главное: Алексей помнил, как она лечила Челубея; так хлопочут только возле любимого человека. Рослый красавец Недашевский, умный, образованный, с печатью благородного происхождения на лице, затмит в девичьем сердце трёх таких, как Лыков, и тут ничего не поделаешь… Это уже было с Виктором Таубе и Ольгой Климовой, и так, видать, будет всегда. В иную минуту Алексей даже грозил кулаком в зеркало своей заурядной физиономии.

И наконец — он обещал Богу, что сам отойдет в сторону, если Хогешат вытащит Якова с того света!

Сведя все эти соображения воедино — он пробирался тогда с отрядом казаков верхами к манчжурской границе — Лыков смирился, и ему стало легче. Чтобы ещё более полегчало, он стал выискивать в Хогешат недостатки. Вот когда она ходит, у неё чуть подрагивают щёки! Не потому, что она полная — нет, тонкая, стройная, но имеется такая особенность. В других женщинах Алексея это раздражало, в Хогешат казалось милым пустяком. А женится он на ней, попривыкнет — что тогда?

Или ещё: привезёт он её к матушке в Нижний Новгород — вот, мол, жена моя, чеченка, и братец её. Мусульмане и дети гор. Прошу любить и жаловать. То-то матушка обрадуется… Да и вообще: какие там жёны? Он, Лыков, с восемнадцати лет под пулями да ножами ходит не переставая, и долго ещё будет ходить, если повезет. А начнёт его дома супруга ждать, глядишь, научится службой манкировать, от опасностей отлынивать… Нет! с его ремеслом лучше быть одному!

С таким настроением и возвращался Алексей к староверам. Был великий двунадесятый праздник, Рождество пресвятой Богородицы.[175] В такой день хотелось чуда, и в замотанной лыковской душе теплилась слабая надежда: вот сейчас он подъедет, а Хогешат выбежит на крыльцо, подойдет, немного смущаясь, а потом обнимет, и так станет ему хорошо…

Чуда, конечно, не произошло. Случилось то, что и должно было случиться: розовый, очевидно выздоравливающий Челубей сидел на постели и сжимал в своём кулачище хрупкую ладошку чеченки. Сразу было ясно, что всё у них уже сладилось.

Увидев Лыкова в новом обличьи — без бороды, в очках и жгучим брюнетом — влюбленная парочка опешила. Алексей, серьёзный и даже суровый, сел, взглянул на Челубея; тот сразу набычился, ответил ему таким же взглядом исподлобья. Чует, гад, что девку увёл у друга; совестно…

— Мне уйти? — спросила напряжённым голосом Хогешат, сразу почуяв, что готовится какое-то важное объяснение.

— Останься; тебя это тоже касается. Ты уже догадался, Яков, кто я на самом деле?

— Автоном сказал — ты к приставу уехал. Потом пропал на десять дней. А теперь этот маскарад. Они хотят арестовать тебя за Бардадыма?

— Нет, меня не хотят арестовать. Я сам кого хочешь могу арестовать… Я — чиновник особых поручений Департамента полиции в чине коллежского асессора. «Демон», засланный в банду Лобова по личному повелению государя. Сыщик.

Челубей поверил сразу и отшатнулся к стене, словно от удара. Но вскрикнул от боли — резкое движение было ему ещё не по силам. Он потрогал осторожно рану, а сам при этом, не отрываясь, смотрел на Алексея. Тому было в этот момент необычайно трудно; он чувствовал себя словно бы предателем.

— Ты — сыщик, и пришел теперь за мной, — утвердительно и покорно произнес Недашевский. — Меня засадят в кутузку?

Хогешат молча прижалась к нему, словно утешая, что не бросит и пойдёт на каторгу следом, как пошла за братом; при этом она смотрела на Лыкова со страхом и неприязнью.

— Нет, что ты, — живо ответил Лыков. — Как я могу засадить тебя в кутузку? Ведь мы же как братья. Невозможно! Мне придётся пойти на служебное преступление — я уже решил. Но вам нужно уехать из России. Навсегда. Мы никогда более не увидимся; я приехал проститься.

Выговорив всё это одним духом, Алексей посмотрел на влюблённую парочку и печально улыбнулся им обоим.

— Куда уехать? — хрипло спросил Челубей, явно не веря тому, что его не собираются арестовывать.

— В Америку. Отсюда она ближе, чем Европа. И потом — будет следствие. Замышлялось цареубийство. Спокойно жить вам позволят только за океаном, а в Европе департамент вас достанет. Слушайте меня внимательно. Завтра я выступаю в Петербург — мои дела здесь закончены. Пристав Нерчинского района уведомлен мною, что ты, Яков, мой агент, а брат и сестра Алибековы важные свидетели. Он доставит вас под охраной в Благовещенск и вернётся; слежки за вами там не будет. Как только здоровье позволит — сразу уезжайте во Владивосток. Садитесь там на первый же пароход, и Бог вам в помощь. Езжайте втроем с Имадином. Паспорта у нас остались, шесть штук, вам их хватит.

— Было семь, — встревожился Челубей. — И ассигновка одна исчезла, пока я без памяти лежал.

— Это я забрал и паспорт, и ассигновку; отдал Саблину.

— Его ты тоже отпустил? — обрадовался Челубей. — Сыщик хренов — всех отпускаешь!

И рассмеялся, как ребенок. Вот теперь поверил…

— Молчи, дурак, а то передумаю, — цыкнул на него Лыков, и повернулся к девушке. — Прощай, дорогая, милая моя Хогешат; я всегда буду тебя помнить.

— Я тоже всегда буду тебя помнить, Алексей, и молиться за тебя, каждый день, — серьезно ответила чеченка. — Всю жизнь. Ты настоящий кьонах — достойный человек… Я не встречала таких людей никогда. Спасибо за всё, что ты для нас сделал.

— Уезжайте поскорее, пока мои начальники не спохватились. Оставаться в России вам нельзя, и на Кавказе тоже сыщут. Увы, здесь я ничем не смогу вам помочь.

— Я понимаю. Яша был здесь преступником. Но в Америке он начнет жизнь честного человека. Богаты не будем, а сыты будем… И с нами Имадин — втроем легче.

— Да, — несколько уныло поддакнул Недашевский, — придется освоить какое-нибудь ремесло. Буду ходить на службу каждый день, с десяти до шести. А по субботам пить пиво… Впрочем, я могу поступить там в их армию и стать наконец офицером! Это я люблю — у меня получится! Генерала к старости выслужу. Американского…

— Вот, это вам на первое время, — Лыков выложил из дорожной сумки в ноги Челубею увесистый кожаный мешок. — Я конфисковал у Бардадыма… Тут тридцать пять тысяч золотом. Свищёвский чекан: монеты фальшивые, а золото настоящее. Там не отличат; обменяете по курсу. Ассигновок от Лобова осталось на сорок тысяч — тоже забери себе. Подъёмные; пригодятся для обустройства.

И весь оставшийся вечер они провели вместе: сначала втроем, потом подошёл Имадин. Пили вино, говорили об Америке, Лыков рассказывал о себе. Чеченец подарил ему на память свою пуленепробиваемую бурку. Было сладостно-печально, и немного жалко себя, и чуть-чуть он завидовал Челубею…

Слегка захмелев, Лыков сказал Недашевскому:

— Перестань, наконец, сомневаться в себе. Ты же серьёзный, достойный человек, а сам до сих пор в этом не уверен. Выпрямись в свой настоящий рост!

— Таким, как ты, я никогда не стану.

— Не надо быть таким, как я. Будь самим собой. И не ленись, не бойся будней, не беги от них на поиски приключений. Не живи по правилу: что мне соха — была бы балалайка! Будни — это и есть жизнь; а каждый день жизни — подарок, данный нам Богом. Когда поймёшь это, перестанешь бояться и начнёшь жить. Ходить на службу, растить детей, ожидать потом внуков…

• Предыдущая
• 67/75
• Следующая