Мир Приключений 1963 г. №9 - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 43

— Никто.

— Не может быть!

— Мы, по крайней мере, не заметили никого. Наверно, фонарики зажгли для проверки. Через минуту или две они погасли.

— И это было близко от вас?

— С полкабельтова, не больше.

— А грохот барабанов? Прекратился?

— Не прекращался ни на минуту.

— Да, непонятно.

— А чем непонятнее, тем опаснее! Я так и сказал капитану. “Пойду-ка я к машинам, — сказал я. — Не нравится мне это. Мои совет: разворачиваться и уносить ноги поскорее!” — “Согласен с вами, — говорит капитан. — Да ведь тут развернуться не просто. Я пошлю помощника промерить глубины. Не сходите ли за компанию с ним?”

Забыл сказать, что наш старший помощник валялся у себя в каюте с приступом малярии, руки не мог высунуть из-под одеяла. Ну, а на второго, сами видите, надежда была плоха.

“Понимаю, — говорю я. — Ладно! Схожу за компанию!”

Спустили ялик. Помощник сел на корму. Я взялся за весла. Стали окунать в воду футшток.

Перекаты были в нескольких местах, но ближе к правому берегу. Держась левого берега, почти у самых камышей, можно было свободно пройти.

Я начал было уже разворачивать ялик, собираясь вернуться на корабль, вдруг вижу — камыши расступились, оттуда выдвинулось что-то длинное, черное.

“Оглянись!” (Это я помощнику — шепотом.)

Он оглянулся и чуть не выронил от неожиданности футшток.

Аллигатор? Ну нет! Штука пострашнее аллигатора: индейский челн!

Он медленно скользил по воде прямо на нас.

Пустой? Да, как будто.

Но индейцы, я слышал, иногда применяли уловку: ложились плашмя на дно челна, подплывали на расстояние полета копья и лишь тогда поднимались во весь рост.

Помощник вытащил пистолет. Я приналег на весла.

С мостика, верно, заметили, что мы гоним изо всех сил. Пароход начал разворачиваться.

Я не сводил глаз с камышей. Каждую минуту ожидал, что они расступятся и оттуда вырвутся на плес другие челны, целая флотилия челнов.

“Никогда не участвовал в человеческих жертвоприношениях, — думал я, сгибаясь и разгибаясь над уключинами. — Но, кажется, придется…”

Однако камыши были неподвижны.

И челн, который выплыл из зарослей, не преследовал нас. Течение подхватило его и понесло, поставив наискосок к волне.

“Хитрит индеец, хитрит! — бормотал помощник. — Прячется за бортом!”

Но я начал табанить. Потом быстро развернулся, погнался за челном и, зацепив его веслом за борт, подтянул к ялику.

Помощник был нрав: на дне челна неподвижно лежат человек!

Я занес над ним весло. Помощник с опаской потыкал его в спину дулом пистолета.

“Мертвый?”

“Дышит. Но без сознания. Вся спина в крови”.

Мы отбуксировали челн к “Камоэнсу”.

Раненый оказался индейцем. На нем был: только холщовые штаны. Когда мы перенесли его в каюту и положили на койку, то увидели, что спина у него, как у тигра, в полосах, но кровавых!

Ему дали вина. Он очнулся и забормотал что-то на ломаном португальском.

Но я поспешил к своим машинам.

“Вот что, красавцы! — сказал я кочегарам. — Хотите участвовать в человеческих жертвоприношениях? Я — нет! Вы тоже нет? Тогда держать пар на марке! Выжмем все, что можно, из нашей землечерпалки!

И мы выжали из нее все, что можно.

В ту ночь у топок не ленились, поверьте мне на слово! От адского пара глаза лезли на лоб! Но сверху, с мостика, то и дело просили прибавить обороты. “Ну еще, еще! — бормотал капитан. — Ну хотя бы чуточку!” Как наш котел не взорвался, ума не приложу.

Под утро я поднялся на мостик.

Влажное тело обдало ветерком от движения корабля.

“Камоэнс” показал невиданную в его возрасту прыть. Только искры летели из трясущихся труб. Он мчался вниз но реке без оглядки, суетливо двигая плицами, как бегущая женщина локтями.

Капитан мрачно сутулился рядом с рулевым.

“Как наш новый пассажир?” — спросил я, закуривая.

“Умер”.

“Да что вы! Жаль его!”

Капитан посмотрел на меня исподлобья:

“Самим бы себя не пожалеть! Напрасно мы взяли его на борт”.

“Почему?”

“За ним была погоня. Он сам сказал это. А теперь гонятся за нами”.

“Кто гонится?”

“Его хозяева”.

“Не понимаю. Индейцам нас не догнать”.

“При чем тут индейцы?”

“Но ведь он сбежал из-под ножа! Разве не так? По-моему, его собирались принести в жертву богу войны”.

“Он бежал не от индейцем, a от белых”.

“Каких белых?”

“Он считал, что это немцы”.

“А! Фольксдойче?”

“Не фольксдойче. Я так и не понял до конца. Он потерял много крови, приходил в себя на короткое время. Бормотал о белых, которые не хотят, чтобы видели их лица, и поэтому ходят в накомарниках. Правда, в зарослях, как вы знаете, уйма москитов и песчаных мух. Но между собой эти люди разговаривали по-немецки”.

“А он понимал по-немецки?”

“Немного. Когда-то работал у фольксдойче. Но он не сказал своим новым хозяевам, что понимает немецкий. Кем, по-вашему, он работал у них?”

“Носильщиком? Добытчиком каучука?”

“Он состоял при машине, которая забивает сваи! По его словам, люди в накомарниках строят среди болот капище своему богу”.

“Капище?”

“Ну, так, наверно, это выглядит в его дикарском понимании, — с раздражением бросил капитан. Он говорил коротко, отрывисто, то и дело оглядываясь. — Черт их там знает, что они строят! Рабочих очень много, он говорил. Индейцы. Платят им хорошо. Но они не возвращаются домой”.

“Как?!”

“Их убивают, — пробормотал капитан, всматриваясь в сужавшийся за кормой лесной коридор. — Расстреливают”.

“Расстреливают собственных рабочих?”

“Так сказал этот индеец. Он сам видел. Вдвоем с товарищем рубил кустарник на дрова, углубился в лес. Вдруг слышит выстрелы. Второй индеец хотел убежать, но наш заставил его подобраться ближе. В зарослях была засада! Люди в накомарниках подстерегли рабочих, которые, отработав свои срок по контракту, возвращались домой. Они были перебиты до единого!”

“В это трудно поверить!” — с изумлением сказал я.

“Но зачем было индейцу врать? Они с товарищем так испугались, что решили бежать, не заходя в лагерь. Однако по их следу пустили собак, догнали, подвергли наказанию. Второй индеец умер под плетью. Нашему индейцу удалось обмануть сторожей. И тут вы заботливо подобрали его и приволокли на пароход!” — Капитан со злостью прокашлялся, будто подавился ругательством.

“На таком большом строительстве, — в раздумье сказал я. — вероятно, есть мотоботы”.

“А! Разве я не сказал вам? У этих в накомарниках есть нечто получше мотоботов. Индеец говорил: “Длинный, очень большой челн, которым может нырять и…”

“Подводная лодка?!”

“ Они называли ее между собой… Да, вы же знаете немецкий. Как по-немецки “Летучий голландец”?”

“Дер флигенде Холлендер”.

“Вот именно! Второе слово индеец не мог понять. Он не знал, кто такие голландцы. Но первое слово запомнил хорошо: “летающий, летучим”. “Но это не самолет! — бормотал он; самолеты, по его словам, видел в Манаосе. — Это очень длинный челн, который…” И так далее”.

“Летучий голландец”, понятно, прозвище, — сказал я. — Зачем немцам база подводных лодок, если эта база так далеко от устья Амазонки?”

“А вы это у Деница

[14]

“Должно хватить!”

В тех местах пароходы по мере надобности пополняются не углем, а пальмовыми дровами. Но ведь мы не пополнялись дровами на очередной пристани — второй помощник, как вы помните, спутал устья рек.

Я спросил капитана, думает ли он, что за нами послали в погоню подводную лодку.

“Не знаю. Не вижу ничего. Чувствую погоню спиной”.

“Но индеец, беглец, уже умер!”

“Люди в накомарниках не знают об этом. И мы стали им опасны. Побывали на самом краю какой-то важной тайны. А разве заткнешь рот всем этим?” — Он презрительно показал вниз.