Венера с пистолетом - Лайл Гэвин - Страница 34
- Предыдущая
- 34/61
- Следующая
Она внимательно посмотрела на меня.
– Не забывайте, что мы здесь по серьезному делу.
– Если я забуду, то Фаджи напомнит.
Она снова осмотрелась вокруг и произнесла с известным благоговением:
– Я знала, что он большой человек, но не знала, что настолько большой.
Скорее всего, старый плут хотел, чтобы именно так она и подумала. Оставьте покупателя дожидаться среди первоклассных произведений искусства, разбросанных как попало, чтобы показать, что у вас нет времени ими заниматься, и у него сложится впечатление, что вы большой человек. Важный и богатый. После этого покупатель вряд ли станет упорно торговаться.
– Кстати, – спросил я, – теперь мы стали гордыми собственниками гравюры Дюрера?
– Да, – сквозь зубы процедила она и поджала губы.
– Я так и думал, что мы ее приобретем. Было чертовски умно с моей стороны обратить на нее внимание, вы не думаете?
– Как вы уже сказали: Дюрера узнает каждый.
Именно в этот момент молодой человек вернулся и сказал, что мэтр готов с нами встретиться.
Комната мэтра оказалась небольшим кабинетом на первом этаже; в нем царил беспорядок и он был слишком загроможден книжными шкафами. Стеллаж для картин без рам позади большого старого письменного стола; в одном углу картина в раме на подставке. Дневного света в комнате не было; пыльные старые темные занавеси оставались задернуты круглый год.
Фаджиони был маленьким, старым и толстым, и сутулился, хотя как он умудрялся сутулиться с таким животом, я не понимал. Все на нем – и коричневый костюм, и тонкие седые волосы, и даже сигарета, торчавшая в испачканных взъерошенных усах, – было в полном беспорядке. Он выглядел примерно на пять лир и был похож на использованный автобусный билет.
Поднявшись нам навстречу из-за письменного стола, он посмотрел на нас поверх очков, а затем принялся изучать визитную карточку Элизабет. Еще один трюк старого психолога.
– Вы – мисс Уитли? Я счастлив. – Он протянул пухлую бледную руку. – Когда-то мне доводилось встречаться с вашим знаменитым отцом.
Он убрал руку назад – видимо, та не хотела слишком долго висеть в воздухе – и похлопал по книжной полке.
– Я читал все его труды. Было так грустно узнать о его смерти.
Затем он взглянул на меня.
– Привет. Рад новой встрече, – сказал я.
– Джильберт! Я более чем счастлив. Мы не встречались с…
– С того момента, как я отдыхал за счет государства. Три года назад.
Он покачал головой.
– Это было просто ужасно. Я не могу представить, как…
– Я могу.
Элизабет с любопытством посмотрела на меня. Но потом решила ничего не предпринимать.
Фаджи снова повернулся к ней.
– Синьорина, вы покупаете картины?
– Мне было бы интересно посмотреть, – осторожно ответила она.
– Или собираете для кого-то коллекцию?
– Для одного – двух клиентов. В Соединенных штатах. Это дает мне возможность посмотреть здешние музеи.
Он кивнул настолько, насколько позволяли его подбородки; все это время он не вынимал изо рта сигарету.
– У меня кое-что есть. Не слишком много. Я теперь уже не так интересуюсь этим. Я умираю.
– Да? – искренне удивился я.
Он покосился на меня, затем вынул сигарету изо рта, долго и хрипло откашливал мокроту, сплюнул на ладонь и посмотрел. Потом снова проглотил.
Я почувствовал, как стоявшую позади Элизабет передернуло.
Фаджиони вновь посмотрел на меня.
– Умираю, – твердо заявил он. – Так сказали мои врачи.
– Тогда наймите врача, который скажет, что вы не умираете. Вы можете себе это позволить.
– Деньги не имеют значения. Я раздаю их. Я умираю. Мои картины – я их раздаю. Берите все, что нравится. – Он похлопал рукой по стопке картин позади письменного стола. – Заплатите мне столько, сколько захотите. – Укоризненно посмотрев на меня, он сделал еще одну попытку откашляться.
Элизабет решительно обошла вокруг стола.
– Тогда можно я взгляну?
Он резко выдернул картину.
– Каналетто, конечно, ранний.
Это была простая, немножко романтизированная сценка где-то в Венеции.
Она взяла ее, немного покачала из стороны в сторону, сказала:
– Да, – и положила обратно.
Он вытащил другую.
– Караваджо.
Женщина из среднего класса с множеством замысловатых складок на одеждах, подчеркнутых глубокими резкими тенями. Она мельком взглянула на картину.
– Может быть.
Они продолжили и дальше в том же духе, тратя не больше времени, чем понадобилось бы на пересчет чистых полотенец. Казалось, психологические приемы старого жулика не давали должного эффекта; Элизабет действовала быстро, эффективно, отвечала уклончиво. Если не считать случая, когда он протянул ей квадратную доску с выцветшим изображением женской головки.
– Рафаэль, – сказал он.
– Ни в коем случае, – ответила она.
Он посмотрел на нее, потом пожал плечами и печально улыбнулся, – Вы дочь своего отца. – После этого положил Рафаэля обратно. – Хотите посмотреть галерею?
– Если можно.
Старик достал из письменного стола большую связку ключей и нажал звонок. Через несколько секунд молодой человек в белом пиджаке открыл дверь. Фаджи вышел.
Я уже видел эту галерею, поэтому не был удивлен, но все же на пару минут остановился в растерянности. Это было похоже на дом, построенный ребенком, и уж ни в коем случае не умным ребенком. Комнаты были расположены как попало, немного на разных уровнях, и соединены ступеньками, идущими вверх или вниз. Из каждой комнаты путь шел в следующую, и молодой человек отпирал нам каждую дверь, а потом запирал ее за нами. И во всем доме не было окон; может быть, их заложили, а может быть комнаты галереи не имели наружных стен – определить это было невозможно. Наконец мы дошли до как следует оборудованных комнат. Их стены были свежевыкрашены и чисты, картины и скульптуры расположены надлежащим образом и освещены небольшими лампами, установленными под потолком.
Дом просто не мог быть построен таким образом; должно быть, Фаджи сам его переделывал. Скорее всего, в целях безопасности. Грабитель, оказавшись один внутри этого дома, потратил бы неделю на то, чтобы выбраться наружу.
Элизабет задавала темп; она смотрела все, но некоторые вещи удостаивала только беглого взгляда, у некоторых вежливо сосредотачивалась, что требовало несколько большего времени, а некоторые внимательно рассматривала. Фаджи вначале называл имена, но было совершенно очевидно, что она его не слушает, поэтому он замолчал и только раз или два принимался кашлять, чтобы напомнить нам, что умирает.
Наконец, пройдя три или четыре комнаты, она всерьез заинтересовалась. Я мог понять, почему: это была довольно большая картина, размером вдвое превышавшая те, с которыми я прежде имел дело, изображавшая костюмированный пикник, гости на котором были в дешевых, взятых напрокат костюмах. Всего лишь бронзовый шлем, кусок драпировки, переброшенный через плечо, одно или два копья, и все – а их было примерно полдюжины – веселились, не обращая внимания на пол. Плюс парочка херувимов, изображавших в верхнем правом углу схватку «спитфайеров» и «мессершмитов». Явно картина для донны Маргариты.
Фаджи сказал:
– Это Пуссен.
Она согласилась.
– Я тоже так думаю. Очень ранний, – и прижала нос к холсту вплотную.
Когда она отступила назад, я снял картину со стены и перевернул ее. На задней стороне была небольшая металлическая табличка. Я взглянул на Фаджи.
– И какая там дата?
Элизабет нахмурилась.
– Возможно, 1632. Или около этого.
– 1966, – сказал Фаджи.
– Что?
– Она была ввезена, – сказал я. – Если вы ее регистрируете, ее фотографируют, прикрепляют табличку и выдают сертификат. Это означает, что вы можете снова ее вывезти, не уплачивая таможенных пошлин или каких-либо других налогов в течение ближайших пяти лет. Если вы купите эту картину, то я вам не понадоблюсь.
Она кивнула.
– В любом случае мне кажется, она для вас немного велика. – Затем взглянула на Фаджи. – Возможно, я могла бы поговорить об этой картине. У вас есть ее фотографии?
- Предыдущая
- 34/61
- Следующая