Клуб Мертвых - Кобб Вильям - Страница 30

— Вы понимаете, что лорд С. не может оставить в ваших руках картину, афиширующую узы, связывающие меня с вами. Вот почему мне нужен этот портрет, и я хочу, чтобы вы согласились сегодня на то, от чего отказались вчера!

Я умолял, я рыдал, я валялся у нее в ногах, я говорил ей о моей безумной страсти…

А она, по-прежнему спокойная, повторяла одно: «Я хочу»… Я подбежал к столу, схватил перо и написал несколько строк.

— Если ты так хочешь, — крикнул я, — то я отдам тебе эту картину!

— За какую цену?

…На этих словах Марсиаль запнулся и покраснел. Ему стыдно было продолжать.

— Она сама назначила цену, — сказал он наконец, — я продал ей эту картину, и она заплатила мне… той же монетой, которой должна была платить своему новому любовнику за роскошь и удовольствия.

Она ушла…

Тогда я почувствовал стыд, самый жгучий в моей жизни и самый ужасный… Я сознавал свою подлость, но что всего ужаснее, я не раскаивался!

Когда она ушла, я упал на колени, как бы желая поцеловать следы ее ножек… Когда я выпрямился, то увидел в нескольких шагах от меня что-то белое… Я протянул руки!…

Это было письмо моей матери, которую я забыл… которая задрожала бы от отчаяния, увидев своего опозоренного сына…

Я взял письмо и долго глядел на него. Инстинктивно я поднес его к губам, но поспешно отдернул… Нет, мои губы недостойны были прикоснуться к этим строкам, написанным честной женщиной!

Я даже не решался сломать печать. Мне казалось, что в нем заключается мое проклятие.

Наконец я распечатал его.

О! Если бы гром ударил над моей головой, я не был бы поражен более ужасно!

В письме было несколько слов, написанных дрожашей рукой:

«Дитя мое, дорогой Марсиаль, приезжай скорее… Мы погибли, и я умираю!»

Я вскочил, как безумный. Нет! Я ошибся! Я не так прочитал! Это невозможно. Как! В то время, когда эта презренная женщина… А моя мать умирала в отчаянии…

Что значили эти слова: «Мы погибли!…» Не все ли равно! Я не мог колебаться, надо было ехать, не медля ни минуты!…И, поверите ли вы, что неблагодарный сын должен был употребить всю силу воли, чтобы не ждать… чего?…

Того, что, может быть, она вернется еще, она, куртизанка, сто раз повторившая мне:

— Я не люблю тебя! Я не люблю тебя!

Да, я еще ждал ее, тогда как моя мать, ломая руки, звала меня! Это отвратительно!… Это исповедь…

Борьба была долгой и тяжкой…

Наконец я бросился на почту, и два часа спустя уже ехал в маленький городок, где жила моя мать…

Но прежде чем оставить мастерскую, я положил на стол, на видное место, записку:

«Жди меня, я люблю тебя!…»

Тем не менее, по дороге со мной случилась странная метаморфоза, но, увы, мимолетная! Я забыл эту роковую страсть, и все мои мысли вернулись к прошлому…

Я вспомнил об отце… И вот до чего я был поглощен своею страстью… Я даже забыл последние письма матери…

Уже восемь или десять месяцев она не получала от него никаких писем. Где он был? Она не знала, только предполагала, что он в джунглях Индокитая и что оттуда не было возможности писать.

Она ничего не говорила о своих мучениях, а я, погруженный в свою страсть, я ничего не хотел знать!

О, каким долгим казался мне путь!

Наконец на третий день утром я увидел вдали городок, в котором пришло мое беззаботное детство!… О! В эту минуту я совершенно забыл Изабеллу… Я видел только остроконечную колокольню, крытую черепицей, крест которой чернел на безоблачном небе…

Наконец экипаж остановился. Я приехал!…

Дверь отворилась. Старая Сусанна, которую мы звали просто Санна, глядела на меня полными слез глазами.

— Не шумите так!… — прошептала она. — Или вы хотите убить ее?

Сердце мое сжалось так сильно, что мне показалось, что я сейчас упаду.

Но старая Сусанна поддержала меня.

— Мать… В опасности… Скажите… Скорее! — едва мог прошептать я.

— Ах, господин Марсиаль, мы уже целые сутки ждем вас! Как вы запоздали!… Впрочем, может быть, дороги плохие… Но я боялась, что она умрет, не дождавшись вас…

Сусанна открыла дверь и подтолкнула меня вперед.

Я увидел белую постель… и на ней какую-то иссохшую фигуру… и я упал на колени:

— Мама! Мама!

Слабая рука дотронулась до моего лба.

— Ты видишь, Сусанна, — сказал тихий голос. — Он приехал.

Это «он приехал» — было упреком. Старая служанка сомневалась во мне. Я испугался и смутился в одно и то же время, мне казалось, что, несмотря на расстояние, она угадала причину моего опоздания.

Я осмелился поднять глаза на мать.

Страшная перемена произошла в ней. Сомнений не оставалось: это была смерть!

— О! Прошу тебя, — прошептала она, — поди сюда, я обниму тебя… от всего сердца… как прежде…

Она взяла меня за щеки, как ребенка, и я почувствовал на моем лбу ее холодеющие губы.

— Что случилось? — спросил я.— Ты давно больна? Почему ты не позвала меня раньше?

— Ш-ш… — прошептала она, — не говори так громко. Моя. бедная голова стала так чувствительна… не сердись на меня за это!… Но говори, только тихо… совсем тихо…

Она с трудом повернулась и сделала знак Сусанне, глядевшей со слезами на эту сцену.

— Оставь нас, моя милая, я должна переговорить с ним… а ты знаешь… я не могу терять времени…

Мы остались одни. Я ждал, не смея расспрашивать.

— Крошка, — сказала мать… (она всегда так звала меня, пока я не оставил ее). — Крошка, открой там ящик… Да, этот… Там лежит письмо с бордосским штемпелем… Дай его… положи мне на постель… Благодарю! Ах! Мой бедный Марсиаль!

Я опустился на колени около ее постели.

— Видишь ли, — продолжала она, — я должна сообщить тебе очень дурные известия… будь мужественен…

— Отец? — вырвалось у меня.

Она поспешно закрыла мне рот рукой.

— О! Нет, не это! — сказала она. — Тем не менее, обещай мне не приходить в отчаяние… Это так ужасно, что я умираю от этого… Когда я узнала… что содержит это письмо, я упала без чувств… головой… ударилась об стену… потом был бред… я ничего не понимала и ни о чем не думала… какая странная вещь — этот бред!…

Я целовал ее руки.

— Но я должна поторопиться,— продолжала она.— Выслушай меня… и обещай быть мужественным.

— Говорите, говорите!

— Вот уже скоро год, как я не получаю никаких известий о твоем отце… Сначала не очень беспокоилась, потому что он предупредил меня, что отправляется в далекую страну… кхмеров! Ты уже слышал это название… Статуя, которую он получил в ящике… ты помнишь… он сказал нам, что это… «Прокаженный король»… последний государь кхмеров… Он говорил, что уже был в этой стране… и что со стороны туземцев… без сомнения, дикарей… нечего бояться какой бы то ни было опасности… Тем не менее, от него так и не было вестей.

Я думал, что только беспокойство об отце так измучило ее, и старался ее успокоить, но она сделала мне знак замолчать.

— Если ты хочешь знать правду, — сказала она, — то я говорю тебе все это для того, чтобы отдалить минуту, когда ты узнаешь ужасную весть…

— Но, матушка, что могло случиться такого ужасного? Только бы отец был жив…

— Дело в том, — сказала она тогда, — что банкир, у которого лежали наши деньги… ты знаешь… Эстремоц…

— Ну, что же?

— Этот негодяй бежал, унеся с собой твое скромное состояние… Ты совершенно разорен!

Не давая мне произнести ни слова, она продолжала:

— Ты разорен, понимаешь ли ты это? Тебя ждет нищета… Ты умрешь от голода и холода… Я знаю, что это такое. Ты слишком еще молод, чтобы переносить тяжелые лишения… У нас больше нет ничего, ничего!…

Каждое из этих слов казалось стоном.

Итак, вот из-за чего умирала моя мать!

Ах! Я чувствовал, что все во мне переворачивалось при этой мысли… Конечно, я уже ступил на скользкий путь… Но страсть к деньгам ради денег еще не иссушила моего сердца… Что мне было за дело до этого состояния! Разорен? Ну, что же! Тем лучше!… Разве это не заставляло меня во сто крат возвратить матери то, что она дала мне? Я сказал ей все это! Как красноречиво говорил я ей о труде, славе и богатстве… Вдруг я умолк. На губах матери мелькала недоверчивая улыбка…