Сын графа Монте-Кристо - Лермин Александр - Страница 98

• Предыдущая
• 98/106
• Следующая

— А где дитя? — спросил каторжник, взяв умирающую за руку.

— Это он! — сказала Зильда, отшатнувшись от него.

— Да, это я… я — негодяй, злодей, убийца! Прокляни меня, но ради твоего последнего часа, скажи мне, что сталось с моим ребенком?

Зильда умолкла: последнее усилие ее надломило. Ослабевшей рукой она указала на дверь смежной комнаты.

— Она! Это она? — вскричал Ансельмо.— Это моя дочь!

— Да,— прохрипела умирающая.

И с этими словами, последними словами разбитой, загубленной жизни, Зильда рухнула на пол.

Все было кончено. Она умерла.

Каторжник бережно положил ее на постель и преклонил перед ней колени…

Убийца молился над трупом своей невинной жертвы!

На рассвете Ансельмо постучал в— дверь соседней комнаты. Девочка проснулась и минуты через три вышла к нему.

— Ваша мать умерла,— произнес он.

На другой день после похорон он сказал маленькой Дженни:

— Я был знаком с вашей матушкой, которая, умирая, взяла с меня обещание, что я не оставлю вас. Согласны ли вы жить у меня?

Осиротевшая Дженни, не имевшая ни родных, ни друзей, беспрекословно последовала за бывшим каторжником.

Этот ребенок — «дитя несчастья», выросший в грязной таверне, служившей притоном для воров, мошенников и всякого рода темных личностей, бывший невольным свидетелем самых возмутительных сцен, знал все…

Дженни знала, что ее мать была падшей женщиной. И это сознание — тяжкое бремя позора — подавляло ее.

Ансельмо решил по возможности искупить свое преступление. Он уехал из Лиона и увез с собой Дженни. У него были небольшие сбережения, и на эти скудные средства он принялся за воспитание девочки.

Дженни была очень умным и способным ребенком, учение шло отлично, она развивалась, но на ее красивом личике постоянно лежало облачко печали.

Случайным образом Ансельмо узнал, что его «питомица» обладает прекрасным голосом. Он очень обрадовался этому открытию, рассчитывая на то, что из девочки выйдет со временем первоклассная артистка.

Его рассчет оправдался, и каторжник полагал, что в знаменитой певице никто не узнает дочь Зильды, скатившейся до трущоб улицы Траншефуан.

Отношение его к Дженни не изменилось. Он был с ней очень почтителен и постоянно держался на известном расстоянии. Сознаться ей в том, что она — его дочь, а он бывший каторжник, у него не хватило сил.

С каким восторгом он был свидетелем ее успеха на благотворительном спектакле и на вечере у господина де Собранна.

В этот роковой для него день он столкнулся там с Бенедетто, который узнал его. Ансельмо вспомнил о страшной ненависти Бенедетто к графу Монте-Кристо, и поэтому решился предупредить виконта.

Таинственные слова, столь смутившие молодого виконта, были сказаны им. Он так поступил потому, что сознавал и чувствовал, что Дженни и Сперо рождены друг для друга.

Ансельмо полагал, что Дженни лишила себя жизни, чтобы раз и навсегда сбросить с себя лежавший на ней позор.

Сидя на камне на берегу Сены каторжник судорожно рыдал… Вдруг он вздрогнул, услышав какой-то шум.

Кто-то бежал к берегу, это была женщина — она мгновенно вскочила на парапет набережной и, вытянув руки, бросилась в воду.

Быстрее молнии Ансельмо последовал за ней, схватил за платье, но, увлекаемый быстрым течением, скоро ослабел и крикнул:

— Помогите!

Этот крик был услышан двумя проходившими по набережной мужчинами. Они поспешили на помощь, и спасли их.

Ансельмо и незнакомка, оба в бесчувственном состоянии, были перенесены спасшими их лицами в ближайший к реке дом.

Внесеннных в теплую комнату несчастных утопленников положили на мягкий ковер. Спасенная женщина была не Дженни Зильд.

На ковре лежала старуха с побелевшими волосами и смертельно бледным лицом…

Но кто же были неожиданные спасители? Наши старые знакомые — Фанфаро и Бобишель.

Был одиннадцатый час утра.

В своем изящно-роскошном будуаре полулежала на кушетке Кармен де Ларсанжи. На ней был роскошный пеньюар из индийской кисеи, отделанный дорогим гипюром, золотистые волосы, перехваченные широкой лентой голубого бархата, рассыпались по плечам.

Красавица приподнялась и дернула сонетку. В будуар вошла камеристка.

— Где господин де Ларсанжи? — спросила Кармен.

— Барин в конторе, они сошли туда, по обыкновению, в шесть часов утра.

— А теперь который час?

— Половина одиннадцатого.

— Пошлите камердинера к господину де Ларсанжи и скажите ему, что я жду его к завтраку.

Камеристка вышла.

Четверть часа спустя де Ларсанжи вошел в будуар своей дочери и нежно поцеловал ее в лоб. Когда прислуга, накрыв на стол, удалилась, Кармен пожала плечами и сказала старику:

— Ну ладно, старый шут, оставьте эти глупости.

Банкир вздрогнул и приложил палец к губам. Отец и дочь уселись к столу и приступили к завтраку. Девушка едва прикасалась к еде, зато банкир ел за четверых.

— Кончайте свой завтрак,— сказала Кармен,— мне необходимо с вами кое о чем потолковать.

— Помилуй, милая Кармен…

— Молчите! Без возражений: я к ним не привыкла!

Ларсанжи покорно склонил голову.

Почему дочь позволяла себе таким тоном говорить с отцом?

За кофе Ларсанжи обратился к Кармен:

— Я к вашим услугам,— сказал он,— в чем дело?

— Прежде всего,— резко сказала Кармен,— скажите мне толком, кто вы такой?

— Я не понимаю вас.

— Много лет,— продолжала Кармен,— я нахожусь под тяжким бременем неизвестности. Она меня давит, гнетет, я хочу сбросить ее.

Банкир изменился в лице.

— Но разве тебе чего-нибудь недостает, моя дорогая? — спросил он.

— Я хочу знать,— неумолимо произнесла Кармен.— До сих пор вас окружала какая-то тайна, и вы всегда были олицетворением лжи. Семь лет тому назад сделалась я вашей жертвой — оставшись сиротой, попала к вам в любовницы… это случилось во Флоренции, а во Франции вы выдали меня за свою дочь! Но почему, господин де Ларсанжи, вы не женились на мне?

— Боже мой, потому что…

— Почему? Вы этого не можете открыть, и вся разыгрываемая вами комедия не более чем ширма для ваших гнусных преступлений.

— Кармен, я клянусь тебе…

— Молчите! Так я и поверила вашим клятвам.

— Но что с тобой? Еще два дня назад ты была такая кроткая…

— А теперь во мне произошла перемена. Я согласилась быть вашей любовницей, но никогда не решусь быть вашей сообщницей, и если узнаю тайну, вами скрываемую, то говорю вам: я на вас донесу!

— Ты бредишь, моя милая, я богат, и меня все уважают. Я никого не боюсь!

Кармен встала и посмотрела на него в упор.

— Так почему же вчера на балу у господина де Собранна вы испугались, когда лакей произнес одно имя?

— Ты ошибаешься! Тебе показалось!

— Нисколько! Вы изменилсь в лице, да и теперь…

На лбу банкира выступил холодный пот.

— Это имя,— продолжала Кармен,— виконт де Монте-Кристо…

— О, замолчи,-крикнул вне себя Ларсанжи и бросился к ней.

Кармен скрестила руки на груди и смерила его таким взглядом, что он отшатнулся.

— А затем, мой милый, с кем это вы говорили в саду и кто осмелился сказать вам: «Берегитесь, де Ларсанжи, вы скоро узнаете, кто я такой?»

— Ты шпионишь за мной? — вскричал банкир.

— Я вас не боюсь… но, не желая быть замешанной в ваших позорных деяниях, я постараюсь раскрыть истину, и тогда покину вас. Но если для самозащиты вы коснетесь тех, кто дорог мне, то я на вас донесу!

— Да замолчишь ли ты?

С этими словами Ларсанжи, как безумный, с ножом в руке бросился на девушку. Но в этот момент появилась камеристка.

— Ваше сиятельство, вас желает видеть какой-то господин… вот его карточка.

Кармен взяла с подноса карточку и прочла вслух:

— Синьор Фаджиано!

Затем она передала ее банкиру и сказала:

— Ну что же, отец! Уж не этот ли человек должен вам открыть, кто он такой?

• Предыдущая
• 98/106
• Следующая