Берендеев лес - Срибный Игорь Леонидович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/41
• Следующая

                   - Нет в душе твоей покоя, - вдруг промолвил отшельник, будто прочитав его мысли. – Мается душа твоя, ибо переполнена печалью великой. Гасишь ты огонь, молитвами спасаешься от боли, да только не слышит тебя Господь. Не пришел ты доселе в состояние, в коем Бог услышит тебя, и врата свои отворит для слова твоего. Зело печален ты, воин Света… Долог путь твой был по шляхам войны, оттого сердце озлобилось непомерно, жалость и страх, и соболезнование ты потерял в пути. Долго лишен ты был радости общенья с людьми, от тебя  - воина отличными. Разучился ты понимать их, ибо простых чувств человечьих был ты долго лишён, воюя, кровь свою да чужую проливая без меры…  В битвах сражаясь, совсем ты голову потерял. Страшною злобою налилась, напиталась душа твоя. Весь мир подлунный стал вражьим для тебя…  Да только не видел ты, что сам породил в себе злобу и ненависть великую. Сам пошел по дороге, в ад души твоей ведущей.  А доколе не будет смирения в душе твоей, не услышит тебя Господь. Руку, душевный покой дарующую, не протянет тебе, сыне мой…

                  Степан, пораженный до глубины души, сидел, опустив взор долу, силясь уразуметь слова, сказанные старцем святым. Да только бились они о твердь разума его, не проникая в отдаленные уголки. Не находя отражения в тайниках сознания. И хоть внимал Степан скрытому, потаенному смыслу их, должного разумения не находил. Мертвыми остались слова в душе его. Не нашли отклика…

                  - Да ты не печалься, сыне мой, – опять заговорил старец. – Я ведь не гоню тебя прочь. Поживи со мною, охолонь маленько. Ибо не готов ты пока к общению с Господом… А я чем смогу, помогу тебе покой в душе твоей мятущейся обрести.

                  - Да я ведь и шел к тебе, Отче, дабы смирению научиться и боль свою душевную превозмочь, - ответил Степан. – Нет нужды мне покидать тебя, хворь свою не излечивши…  Разумею, что в сообщество людское без злобы лютой и ненависти испепеляющей мне воротиться надобно. Так я мыслю…

                  - Верно мыслишь, сыне мой. Верно. Ибо не сможешь жить ты без покоя душевного средь людей. Чужд ты им будешь и враждебен. От того все беды твои проистекать будут во множестве. И суженая твоя не явится к тебе, ибо страшен ты будешь ей и непонятен во злобе своей…

              И потянулись дни, наполненные трудом простым, постом и молитвой. Рано поутру уходили Степан с Мефодием в лес – травы целебны собирали, ягоды лесные да плоды, дикий мед из бортей качали. Волк их всегда в походах сопровождал, оберегая от зверя лесного.

              К осени выкопал Степан погреб у скита, обил стены его жердями да ляду крепкую дубову вытесал, ко входу приладил.  Все припасы туда и сложили на зиму.

              Ужо и дождики зарядили осенние, древа стали лист, пожелтевший изрядно, с веток скидывать, лужицы по утрам стали ледком схватываться, когда пришел к Мефодию купец из земли Владимирской с сыном. Отрок, годов четырнадцати от роду, телом крепок был, статен, да только на мир смотрел глазами пустыми, в улыбке дурной зубы скалил. Не разговаривал он с малых лет, родню свою в горе непосильное ввергая… Паче того, был он в родине купецкой единым сыном…

              Долго Старец говорил с купцом, да и порешили они обоюдно отрока до весны в скиту оставить, ибо хворь его душевная в длительном лечении нуждалась.

              Купец оставил им пару тулупов овчинных, отрез холстины, хлебов десяток ржаных, два топора, две пилы, две лопаты, вилы, гвоздей полпуда…  Хотел было, сала кабаньего оставить, ибо отрок приучен был к блюдам мясным, да воспротивился тому Мефодий. Наотрез отказался от пищи животной. С тем и убыл купец, чтоб по весне будущей за сыном вернуться.

              Степан сбил из теса дубового полати, коими почти весь сруб занял, и зажили они втроем, все тяготы жизни лесной, скупой на радости малые людские, меж собою поровну разделяя.

              Студено стало по утрам, дерева уж совсем голые стояли. Иногда срывался с неба мрачного, нахмаренного  снежок крупой. Печурку лесные жители топить стали, отчего приютно и тепло было в хатенке хоть и тесной, да крепкими узами товарищескими наполненной. В это время стал отрок, коего Никитой звали, отдельные слова произносить. В очах его осмысленный блеск проявился. До полудня каждодневно Мефодий с ним занимался: отварами трав поил, молитвы читал да долги беседы вел, растолковывая чего-то. Степан в это время брал волка, с которым весьма дружен стал, и в лес уходил. Грибна была осень и не скупа на дары свои. Степан полну корзину всяких припасов из лесу приносил, да погреб набивал, к зиме суровой готовясь.

              Об эту пору и явилася беда великая из лесу дремучего…

              В месяце жовтне за Мефодием пришли сельчане из недалекого села Михайловского. Все почему-то мечами опоясанные, с пиками да колчанами с луками и стрелами за спиною. Слезно просили Старца с ними пойти, ибо старосту сельского медведь поломал так, что едва смогли до избы донести его из лесу. Шибко маялся бедолага… Почитаем был староста в селе, и нельзя было его без помощи оставить, оттого и явилися селяне к старцу, пригнав с собою стадо малое, из трех козочек да козла бородатого состоящее.

              Они-то и поведали лесным жителям о том, что появились в степу «желтолицые»… Потому и шли селяне в лес числом немалым да с оружием.

              - Это кто ж такие? - спросил удивленно Степан, ничего прежде не слышавший о таком народе, как желтолицые.

              - Желтые плосколицые людоеды, - за селян ответил Мефодий. – Язычники, богу своему рогатому поклоняющиеся. Берендеями их еще называют, оборотнями. Люди сказывают, что в медведя они обращаться могут, и в обличье медвежьем на людей нападают…  В энтим годе по весне в селе Крюковом они всю родину Власа Сироты сожрали. Лишь косточки их нашли…

             - Вот-вот, - подтвердил селянин михайловский. – А вчерась у нас двое детишков пропало. На околицу лишь вышли… и сгинули, будто и не было их вовсе… Вы тута смотрите, братцы, они скрозь шастают с шаманом своим Дударом.

             - Да ты их видел ли? Желтолицых-то? – спросил Степан, который в своих краях, Диким Полем звавшихся, никогда о таком не слыхивал, чтоб люди людей поедали.

             - А то?! – сказал селянин, и передернулся от воспоминания своего жуткого. – Однова разу сам едва ноги унес от них. Тикал так, что от конного желтолицего убег-то. Палицу он мне в спину кинул, так что я потом ишо месяц полный разогнуться не мог. А соседа мово – Микулу, ими со двора скраденного, мы всем селом искали да в речке замоченным нашли, едва живого…

             - Энто как же так, в речке замоченным?... – все еще пребывая в полном недоумении, спросил Степан.

             - А они пред тем, как съисть человека, в речке али в ручье его замачивают, чтоб, значить, сочнее был.

             Степан взглянул на Мефодия, все еще не веря в только что услышанное, но Старец был серьезен, как никогда. Видно было, что весть о желтолицых берендеях всерьез встревожила отшельника.

             Старец собрал котомку, уложив в нее травы и мази, необходимые для лечения старосты, и обнялся с товарищами своими, покидаемыми им на срок немалый.

             Распрощавшися, Мефодий внимательно посмотрел в глаза Степану и молвил:

             - То, Стёпушко, не шутка-прибаутка, о берендеях-то. Сам я их видал в лесу, годов эдак с пять тому. Едва схорониться успел под корягою. Человек пять их было. Шли без шума, ни одна веточка не хрустнула, ни одна травинка не шелестнула. Все в шкурах медвежьих… Да на головах то ль головы медвежьи выпотрошены, то ль вправду в медведя они оборачиваться могут. Не смог я толком разглядеть, ибо ужас животный члены мои сковал, дыханье перехватил… Одно скажу: жестоки они безмерно. Храбры безмерно да жестоки. Оттого и опасны боле, чем звери дикие. Сторожко тута живите, не дайте себя им врасплох застать, коли явятся…

• Предыдущая
• 2/41
• Следующая