Берендеев лес - Срибный Игорь Леонидович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая

             С тем и ушел Старец с селянами…

             Степан, чтобы руки да разум занять, в лес отправился жердей нарубить. Волк, было, за ним увязался, да не пустил его Степан, охранять скит велел. А Никите строго наказал молиться, пока он в лесу ходить будет.

             Нарубив вязанку жердей, Степан на поляну их принес и снова ушел, ибо жердей много нужно было, чтобы загон для живности приобретенной соорудить. Да только топором застучал, жерди сухи вырубая, волк вдруг примчался, язык в клочьях пены, вывалив.

             Смекнул Степан, что беда приключилася в скиту, стремглав сквозь бурелом кинулся. Упыхавшись, на поляну выбежал, топор крепко в руке сжимая…

             Под навесом сидели и стояли человек пятнадцать татар в воинском убранстве…

             Взглядом выхватив седоусого степняка, Степан поклонился ему, но тот кивнул на молодого воина в кожаном панцире:

             - Десятник.

             - Кто ты? – спросил тот по-русски.

             - Степан, -  ответил лесовик. – Живу здеся с отшельником Мефодием и с отроком Никитою.

             - Гляди, Степан, - сказал десятник, - в округе берендеи появились. В кочевье нашем, верстах в десяти отсюда уже трое детей пропало и девушка. Мы их ищем. По следу плосколицых до лесу шли, а тут следы их потерялися. Да! Одного мальчика мы в ручье нашли на опушке. Чтобы, значит, полакомиться ввечеру приготовили… Потому знай, Степан, где-то рядом они…

             Десятник поднялся с чурбака и кивнул своим наянам.

             - Оружие-то есть у тебя? – спросил он, обернувшись.

             - Топор вот только, - ответил Степан. – Да вилы трезубые…

             Десятник кивнул седоусому.  Тот безмолвно отцепил от пояса свою кривую саблю и нож, в кожей обтянутых ножнах, и бросил оружие к ногам Степана…

             Наяны безмолвно растворились в чаще, оставив после себя запах конского пота и шкур бараньих.

             Степан смахнул пот со лба и шагнул в скит…

             Никита, прижухнув словно мышонок, сидел, забившись в угол у двери.

             - Испужался, Никитушко? – ласково спросил Степан.

             Никита испуганно закивал головою. Из глаз его брызнули слезы. Вскочив на ноги, отрок кинулся на шею Степану…

             - Не бросай меня боле одного, дядя Степан! – вдруг залопотал он, захлебываясь слезами. – Уж так боязно мне стало, как татары[1] пришли, так боязно…

             - Э-э, да ты заговорил, братец! – опешил Степан, памятуя, что лишь сегодня поутру, Никита едва мог три-четыре слова вымолвить. – Вот радости-то Мефодию будет! Что ж, Никитушко, утирай слезы и айда городить загон для козлятушек!

             До темна они провозились у скита, пристраивая к с боковине закут для живности. И лишь когда солнце свалилось за край леса, до пояса вымылись ключевою водой и отправились в скит.

             Помолившись, лесовики потрапезничали ягодами с медом, и устало завалились на полати.

             Вдруг Степан встрепенулся, что-то вспомнив, вскочил на ноги и вышел на двор. Воротившись, он положил у изголовья нож, а у двери поставил саблю, выдернув ее из ножен. Только после этого, успокоенный, улегся на бок, накрывшись с головою холстиной…

                       Засыпая, Степан услышал, как скрипнули кожей петли двери, дохнуло холодком. На поляне вдруг сдавленно тявкнул волк…  «Неужто Мефодий так скоро обернулся?» Еще была эта мысль в голове, когда кто-то чернее тьмы, телом немытым смердящий, скользнул к нему, навалился тяжелым телом, хватая за руки. Ошеломленный, он позволил схватить их, но вскрикнул Никита, и тогда разом пробудилася в его теле хватка воинска, подзабытая, ужо было, в тихой размеренной жизни в скиту… Ударом колена он отбросил нападавшего, схватив нож, мгновенно откатился с ложа и услышал, как рядом ударил в полати кинжал. Угадав врага по звуку, он ухватил его за руку, рывком вывернул ее и услышал, как рука хрустнула в суставе. Раздался пронзительный вопль. Степан ударил ножом, словно перерезав страшный крик. Рванулся в угол, где продолжал кричать Никита. Выброшенной пред собою рукой натолкнулся на чужого, ощутив сильное тело и тот же резкий, задушный запах. Тут же, без замаха ткнул в бок скользким от крови кинжалом, вызвав короткий смертный стон, круто оборотился, прижался спиной к стене, выставил вперед нож.

                     - Тихо, Никита, замри! – и, сдернув отрока на пол, под полати отскочил в сторону, ближе к выходу, опасаясь удара на голос. И заметил, как мелькнула в смутном проеме двери человеческая фигура, выбегая из скита. Пока Никита  лежал на полу, он мог бить всякого, кто приблизится, не гадая, - тут его преимущество пред врагами. Никита молчал, тихо шмыгая носом. Ничем не проявляли себя и нападающие. Степан ждал, весь напружиненный, боясь громко дышать: враг мог таиться в одном шаге. Застонал раненый... Грубые приглушенные голоса раздались за дверью, там вспыхнул огонек... Отсвета его Степану хватило, чтобы различить на полу две человеческие фигуры в звериных шкурах шерстью наружу, и скрючившийся комок под полатями – Никита. Он нашарил в углу саблю и, ухватив рукоять, облегченно вздохнул…

                    «Значит, нападало трое, - подумал Степан, - и один, напуганный  криком смертным, бежал. Сколько ж их там, за дверью?" Степан шагнул к полатям, с трудом выдернул чужой нож, вбитый в холстину, бросил Никите.

                    - Держи, Никита! Ежели свалят меня - бей, да в меня не попади! - с саблею в руке он чувствовал себя почти всесильным. Но что с волком? Почему не предупредил? Неужто убит?..

                    Свет приблизился. В проеме двери появился горящий факел, но тот, кто держал его, не высовывался. Наверное, другие издали заглядывали внутрь освещенной хатенки. Броситься бы вперед, выбить факел, проложить дорогу саблею да ножом вострым... Но  что тогда станет с Никитой?..

                    Факел вдруг отстранился, отошел вбок и на его месте возникло… Нет, это было не лицо, но это не была и маска. У Степана на голове зашевелились волосы, мертвящим холодом оковало члены, и он понял с ужасом, что не сможет поднять саблю,  если э т о  войдет в скит и двинется на него. Может,  о н о  и имело рога, но их скрывало громадное подобие медвежьего малахая, а под малахаем начиналось серо-желтое, плоское, без бровей и ресниц, без бороды и усов лицо… Лишь две щелки, словно пропиленные в сером железе, открывали свирепые кабаньи глазки. Но взгляд осмысленный – взгляд существа с человеческим разумом. Громадные вывернутые ноздри плоского носа подрагивали, как у зверя, почуявшего кровь. Серые губы узкого рта пошевеливались… И все это покоилось на широченных плечах без шеи, прикрытых грязной лохматой шкурой.

                    Вскрикнул приглушенно и умолк Никита. Словно подброшенное этим криком, неведомое существо вдруг выросло, перешагнуло порог. Горбоватое, наклоненное вперед тулово едва достало бы до подбородка Степану, но в каждом его движении, в покатом развале плеч, в отсутствии шеи, в руках, достающих до колен, а главное – в сверкании свиных немигающих глазок угадывалась осознающая себя звериная сила, пред которой ничто и смелость, и богатырская мощь человека. Это – как если бы медведю, или вепрю вложили в голову человеческий мозг. Но, в тот момент, когда  о н о  сделало первый шаг по полу, Степан потерял в тени его отвратительный завораживающий взгляд, и рука сама поднялась.

                    Пришелец тоже поднял руку, в коей была зажата пудовая дубина из витого корня, окованная каким-то металлом, и неслышно шагнул к Степану своими короткими ногами. Замахнувшись, он так и застыл с поднятым оружием. Торжествующе-злой воинственный клич, словно молния, разорвал тишину ночи, грохотом копыт обрушился на поляну лесну; разом смешались испуганные крики людей, конское ржание, глухие удары и лязг.

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая