На старой мельнице - Козлов Вильям Федорович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/27
- Следующая
Он даже не заметил, как с ходу налетел на человека, идущего навстречу. Человек схватил Митьку и легко поднял в воздух.
– Пусти-и! – засучил тот ногами и умолк, заметив колючие рыжие усы дяди Гриши.
– Из дому? – спросил Харитонов. Он заглянул в Митькины глаза и поставил его на землю.
– Мать? – коротко спросил он.
Митька покачал головой.
– Кто?
Митька промолчал. Дядя Гриша взял его за руку, подвёл к поваленной у самой просеки сосне. Зашуршав плащом присел. Был он без ружья, и сапоги на нём были не охотничьи.
– Садись, – сказал дядя Гриша, – в ногах правды нет.
Митька, запахнув курточку, сел и сбоку посмотрел на дядю Гришу. Хмурый он нынче. Глаза колючие, на обветренных щеках обозначились скулы. В зубах зажата потухшая папироска.
– Пойду я… – заёрзал на сосне Митька. – Холодно.
– Сиди, – сказал дядя Гриша. Встал, стащил с широченных плеч брезентовый плащ и накрыл им Митьку с головой.
– Выкладывай, друг, всё начистоту, – помолчав, сказал он. – Что там у тебя дома?
– Ничего… Живём помаленьку.
– Не крути! – ещё больше нахмурился дядя Гриша. – Валяй выкладывай… И про чертей не забудь, что по ночам пляшут на мельнице.
Дядя Гриша сидел совсем близко. Такой большой, сильный. И пахло от него табаком-самосадом, свежескошенной травой и ещё чем-то неуловимо знакомым… Митька вспомнил отца. Покос. Вот так же рядом полулежали они на молодой душистой копёнке, а внизу сонно бормотала река, резво всплёскивала рыба, вокруг уха
плели
тонкую звонкую паутину комары. За лесом на неподвижных обугленных тучах полыхали бледно-жёлтые вечерние зарницы. Там, где прокос упирался в зелёную волнистую стену травы, торчали две косы: одна большая с длинным, как сабля, жалом; другая маленькая, Митькина. На отцовской косе сидела черноголовая синица, вертела хвостом и верещала. Где-то внизу, у самой реки, паслась стреноженная лошадь. Когда она передвигалась, до них доносился звон бубенчика. Отец, намахавшийся за день косой, молчал. И Митька молчал…– Ну? – Твёрдая рука дяди Гриши растрепала Митькины волосы. – Охмурили тебя, брат Митрий?
«Брат Митрий» он произнёс с ударением и невесело улыбнулся.
Митька рассказал всё: как крестили его в реке, как заболел он после этого и как вопят и ползают на мельнице во время молитв сектанты.
– И я тоже молюсь, – помолчав, добавил Митька. – Вместе с мамой. Только у меня не получается. Этот… дух святой почему-то в меня не хочет влезать. А потом, когда все трясутся и орут, мне боязно. Ух, как боязно! Какие-то они становятся чумные!
Митька умолк. Харитонов пристально смотрел на толстую берёзу. Редкие листья на ней чуть заметно шевелились и испускали холодное мерцающее сияние. «Говорил, расскажи да расскажи, а теперь серчает…» – подумал Митька.
– У меня чирей, – сказал он вслух. – Громадный.
Хотел пощупать свой чирей и… не нашёл его. Шея была липкой, но чирья не было.
– Лопнул? – радостно удивился Митька. – Дядя Егор сказал, что если не буду как следует богу молиться, то чирей вырастет с мою голову.
– Из-за леса, из-за гор прибыл дядя к нам Егор… – угрюмо произнёс председатель сельсовета. – Гнать его надо было в три шеи, а вы пригрели…
– Старший брат он, – сказал Митька. – Самый главный. Он умеет угадывать, что у кого в голове.
– А гвозди и тарелки глотать умеет?
– Не… Может зараз сколько угодно блинов съесть.
– Тёмная личность – этот твой дядя Егор! – зло заговорил дядя Гриша. – Околпачил твою мать и тебя туда же… Эх ты, пионер! Говорил он тебе, – мол, бросай учёбу?
«Будешь учиться, горб, – говорит, – вырастет».
– А газеты, книжки не велел читать?
Митька промолчал.
– А зачем тебе говорят всё это, не сообразил?
«Зачем? – подумал Митька. – Галстук не велел носить: мол, бог ничего красного не терпит… Как будто бог – это сельский бык Мишка! А где бог? Врут, наверное, что он в них входит. В них входит, а в него, Митьку, не входит… Зато этот святой дух забрался в дядю Егора и в тётку Лизу и не вылезает из них. То-то их трясёт больше всех… А может быть, притворяются?»
– Дядя Егор говорил, что книжки и газеты грех читать, – сказал Митька. – Очень не нравится богу такое дело. Не угодно. Богу угодно, чтобы все библию читали и молились. И он тогда сам войдёт в тебя и научит всему на свете. Даже может научить немецкому и английскому языку. Тётка Лиза говорит, что уже научилась. Я сам слышал, как она во время святых молитв шпарит не по-нашему.
– Комедианты! – покачал головой дядя Гриша.
Митька придвинулся к нему вплотную, схватил за рукав и зашептал:
– Боязно мне там… Трясутся, того и гляди головы у них поотскакивают. И мне велят. А я не умею!
– Дурачок ты, – обнял его за худые плечи председатель. – Выздоровел? Ну, и иди в школу… Ай-яй-яй, мать-то, она о чём думает?
– Она день и ночь молится… А в школе ребята дразнят. Потом дядя Егор говорит, грех учиться.
– Экий ты цыплёнок!.. Дразнят!
– Я бы дал кому хочешь в ухо, да дядя Егор говорит, драться грех.
– Плохи твои дела, – усмехнулся Харитонов. – Не парень ты теперь, а монашка чёрная. Этот прощелыга не советовал тебе юбку надеть?
– Что я, девчонка? – обиделся Митька. – И никакая не монашка я.
– Монашка, – серьёзно сказал дядя Гриша. – В школу не ходишь, с мальчишками не в ладах, богу молишься… Кто же ты такой?
Митька вывернул голову из-под руки дяди Гриши и отодвинулся.
– Не монашка я! – сердито сказал он. – Монашка это женского рода, а я мужчина.
– Какой ты мужчина?!
Митька исподлобья посмотрел на председателя. Лицо у Харитонова серьёзное. Не шутит.
– Усы у вас рыжие… Сбрили бы, – сказал он.
– Не хочу, – слегка улыбнулся дядя Гриша. – Мне с усами сподручнее… Между прочим, у Чапая тоже были рыжие усы. А вот у тебя никогда усы не вырастут.
– Почему?
– Потому что ты – монашка,
Митька спрыгнул с сосны и, запутавшись в плаще, упал.
Вскочив на ноги, подобрал плащ и швырнул дяде Грише.
– Возьмите! – Мальчишка кинулся было к дому. Но тут кто-то громко и визгливо крикнул. Митька вздрогнул и остановился.
– Как противно орёт, – сказал он.
– А ты знаешь, кто это? – спросил дядя Гриша.
– Ну да. Сатана это.
Дядя Гриша встал, надел плащ.
– Хочешь, покажу тебе сатану?
Большой, грузный, он легко шагал впереди, осторожно раздвигая ветви. Опять хохотнуло. Совсем близко. Дядя Гриша остановился. Сквозь ветви толстой осины просвечивало звёздное небо.
– Здесь! – одними губами сказал дядя Гриша.
Лес насторожённо молчал. Луна освещала макушки деревьев. Дядя Гриша сделал ещё несколько бесшумных шагов и поманил Митьку. С минуту, задрав вверх головы, стояли они под осиной и вглядывались в ветви.
– Сидит, ушастый разбойник, – прошептал дядя Гриша. – Видишь? Да не туда смотришь. Вон, на суку!
Митька с трудом рассмотрел среди ветвей большой ком перьев. На нём комок чуть поменьше, круглый. Вот он повернулся, и Митька увидел два светящихся зелёных глаза и две кисточки вместо ушей. Под ногой хрустнул сучок. Глазастая и ушастая голова быстро-быстро завертелась.
Митьке показалось, что она сейчас открутится. Но голова не открутилась. Она остановилась, скрипуче щёлкнула горбатым клювом, и филин, сорвавшись с сука, пропал в темноте. Чуть погодя далеко над вершинами деревьев ночное небо ещё раз чиркнуло широкое крыло.
– Жалко, ружьё не взял, – сказал дядя Гриша. – Капут был бы твоему сатане…
Они вышли к реке. Возле берегов Калинка была тихая, тёмная, а посередине играла, светилась. Вниз по течению плыли мерцающие звёзды. В кустах тоненько пискнула, захлопала крыльями птица и затихла. Видно, филин приснился. Вдали над водой и кустами неясно вырисовывалась мельница. Тень от старого дуба наполовину скрыла её из глаз. Мшелая дранка под луной мягко серебрилась. Окно в Митькином доме светилось. На белой занавеске отпечатались две головы и неестественно огромная самоварная конфорка. Головы двигались, а самовар стоял неподвижно и пускал в потолок пар. Дядя Егор и мама уже пришли. Чай пьют.
- Предыдущая
- 20/27
- Следующая
