Медики шутят, пока молчит сирена - Горобец Борис Соломонович - Страница 44

После насильственной отставки в октябре 1964 г. Хрущев не общался, не перезванивался ни с кем из своих бывших товарищей по Политбюро. Он в основном игнорировал ведущих врачей 4-го Управления. Как пишет Е. И. Чазов, из них он имел дело только с профессором П. Лукомским, которого давно знал, «еще он признавал только лечащего врача В. Г. Беззубика и лишь ему доверял. Это был опытный, знающий, честный врач, и я был совершенно спокоен и уверен в правильности тактики лечения Н. С. Хрущева». Хрущев категорически возражал против участия Чазова в его лечении, заявляя, что не хочет, чтобы «вся эта свора (Политбюро) знала о его состоянии и обсуждала, долго он еще протянет или нет <…>.

Встретился же я <Е. И.> с Н. С. Хрущевым в необычной обстановке. Он находился в больнице на улице Грановского в связи с инфарктом миокарда. Как-то, <…> заглянув в комнату медперсонала, я увидел странную картину: дежурные сестры и санитарки сидели вокруг старичка-больного, закутанного в больничный халат, который им что-то громко доказывал и с пристрастием расспрашивал: „Ну что, вам при Брежневе лучше живется?“»

Чазов, Здоровье и власть… С. 34

«Брежнев как-то сказал: „Знаешь, Евгений, это твои проблемы, но ты должен делать все, что необходимо, чтобы не сказали, что мы его лишили хорошей медицинской помощи“. Узнав о тяжелом состоянии Хрущева, он позвонил мне и попросил держать его в курсе событий. В памяти осталось 11 сентября 1971 года. <…> Это был выходной день. Я позвонил Брежневу на дачу, сообщил о смерти Хрущева и спросил, будет ли официальная информация и как будут организованы похороны? Он ответил: „Подожди, никому, кроме родственников, ничего не сообщай“. Я жду час, второй, наконец, раздается звонок. „Можешь сообщить о смерти Хрущева в обычном порядке. Ну, а там делай все, что делаете вы в таких случаях“. Я понял, что в течение этих двух часов шло обсуждение, как объявить стране о смерти Н. С. Хрущева и где его хоронить». <…>

В первый период работы Е. И. Чазова в Кремле он вспоминает Брежнева как общительного, доброжелательного и активного, статного красавца. Леонид Ильич любил собирать у себя в доме компании близких ему лиц. Как-то в декабре раздался звонок правительственной связи. Брежнев сказал Чазову: «Ты что завтра вечером делаешь? Я хотел бы тебя пригласить на дачу. Соберутся друзья, отметим мое рождение». Так Е. И. побывал на скромной старой деревянной даче Генерального секретаря в Заречье, на окраине Москвы, где в небольшой гостиной и столовой было шумно и весело. «Отчетливо помню Андропова, Устинова, Цинева, помощника Брежнева — Г. Э. Цуканова, начальника 9-го управления КГБ С. Н. Антонова, министра гражданской авиации Б. П. Бугаева. Царила непринужденная обстановка. Брежнев любил юмор и сам мог быть интересным рассказчиком».

Приглашение Е. И. на этот День рождения было сигналом всем окружающим: начальник 4-го управления Минздрава теперь входит в ближний круг Генерального секретаря и подчиняется ему напрямую.

Е. И.: «Брежнев был скромный, общительный, простой в жизни и обращении человек, прекрасный собеседник, лишенный комплекса „величия власти“. Помню, как однажды он позвонил и попросил проводить его к брату, который находился на лечении в больнице в Кунцеве. Я вышел на улицу и стал ждать его и эскорт сопровождающих машин. Каково же было мое удивление, когда ко мне как-то незаметно подъехал „ЗИЛ“, в котором находился Брежнев и только один сопровождающий. Брежнев, открыв дверь, пригласил меня в машину». <…>

«С годами <…> вокруг появлялось все больше и больше подхалимов. Мне кажется, что в первые годы Брежнев в них разбирался, но по мере того, как у него развивался атеросклероз мозговых сосудов и он терял способность к самокритике, расточаемый ими фимиам попадал на благодатную почву <…>. Члены Политбюро, за исключением Косыгина и <…> Подгорного, не отставали от других, выражая свое преклонение перед „гением“ Брежнева и предлагая наперебой новые почести для старого склерозировавшегося человека, потерявшего в значительной степени чувство критики, вызывавшего чувство жалости».

Е. И. вспоминает, как в феврале 1978 года Брежнев говорил: «Знаешь, товарищи решили наградить меня орденом: „Победа“. Я им сказал, что этот орден дается только за победу на фронте. А Дмитрий Федорович (Устинов), да и другие, убедили меня, что победа в борьбе за мир равноценна победе на фронте». С подачи К. У. Черненко, в том же 1978 году была предложена генсеку третья Звезда Героя Советского Союза. <…>

Чазов, Здоровье и власть… С. 87

Жена Косыгина медленно погибала от рака с метастазами, которые были у нее обнаружены еще задолго до прихода Е. И. в 4-е управление. Она пропускала ежегодную диспансеризацию, и потому рак был выявлен в поздней неоперабельной стадии. Врачи делали все, что в их силах, чтобы облегчить последние дни Клавдии Андреевны. Она держалась очень стойко.

Е. И.: «Никогда не забуду прощание Алексея Николаевича с женой. Она специально пригласила его для последнего разговора, причем попросила и меня присутствовать при этом. Трудно было поверить, с какой нежностью и заботой о будущем своего мужа и семьи говорила резкая в выражениях и взглядах не только в обычной жизни, но даже и при самом Сталине К. А. Косыгина. Одним из последних слов, как я помню, были слова, обращенные уже к Председателю Совета Министров: „Ты знаешь теперь, как им тяжело (имелись в виду врачи), и ты должен им помочь“. Умерла она в день Первомая. А. Н. Косыгин срочно покинул трибуну Мавзолея, но так и не успел застать жену в живых. Когда встал вопрос, на что израсходовать деньги от Ленинского субботника, именно А. Н. Косыгин, видимо, помня наказ жены, настоял на строительстве на эти деньги крупнейшего в мире онкологического центра <Российский онкологический научный центр им. Н. Н. Блохина>».

Чазов, Здоровье и власть… С. 27

«Во многом благодаря Косыгину удалось построить и другие уникальные больницы и санатории, среди них, например, Кардиологический центр в Москве, один из лучших в мире».

В последних числах октября 1982 года Чазову позвонил Брежнев:

«Мне сказали, что Андропов тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал».

Чазов ответил, что не раз ставил в известность и Брежнева, и Политбюро о болезни Андропова. Она действительно тяжелая, но вот уже 15 лет ее удается стабилизировать применяемыми методами лечения, и его работоспособности за этот период могли бы позавидовать многие здоровые члены Политбюро.

«Я все это знаю, — продолжал Брежнев. — Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли. Согласен, что и работает он очень много и полезно. <…> Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать».

7 ноября 1982 г., как всегда, Брежнев был на трибуне Мавзолея, приветствовал военный парад и демонстрацию. Чувствовал себя вполне удовлетворительно и даже сказал лечащему врачу, чтобы тот не волновался и хорошо отдыхал в праздничные дни.

Е. И.: «10 ноября, после трех праздничных дней, я, как всегда, в 8 утра приехал на работу. Не успел я войти в кабинет, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся голос Володи Собаченкова из охраны Брежнева, дежурившего в этот день. „Евгений Иванович, Леониду Ильичу нужна срочно реанимация!“

Я вскочил в ожидавшую меня машину и под вой сирены, проскочив Кутузовский проспект и Минское шоссе, через 12 минут (раньше, чем приехала „скорая помощь“) был на даче Брежнева в Заречье. В спальне я застал Собаченкова, проводившего, как мы его учили, массаж сердца. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что Брежнев скончался уже несколько часов назад. Из рассказа Собаченкова я узнал, что жена Брежнева, которая страдала сахарным диабетом, встала в 8 часов утра, так как в это время медицинская сестра вводила ей инсулин. Брежнев лежал на боку, и, считая, что он спит, она вышла из спальни. Как только она вышла, к Брежневу пришел В. Собаченков, чтобы его разбудить и помочь одеться. Он-то и застал мертвого Брежнева».