Журнал «Если», 2000 № 07 - Дяченко Марина и Сергей - Страница 65

• Предыдущая
• 65/76
• Следующая

— Товарищ Михайлов, мы каждый ваш новый номер берем в руки со страхом: чего еще такого вы там себе позволили?..

А я и впрямь позволял, понимая, что если даже сейчас стану вести себя тише воды и ниже травы — это уже ничего не изменит. Да и не хотел позволить сломать меня.

К концу 1966 года мне удалось добиться увеличения объема газеты вдвое, с соответствующим изменением в штате редакции. Я знал, что на обновленной газете меня не оставят: на съезде партии Латвии в отчетном докладе ЦК меня резко критиковали, и это было верным признаком.

На одном из заседаний правления, где присутствовал и пресловутый инструктор ЦК, его спросили прямо:

— Ходят слухи, что Михайлова хотят снять. Это так?

— Мне об этом ничего не известно, — ответил он.

Но тут вмешался новый первый секретарь Союза:

— Да, мне в ЦК сказали, что Михайлов больше работать не может.

После этого мне пришлось пережить, наверное, одни из лучших минут в моей жизни. Писатели, в том числе самые авторитетные, сказали:

— Мы хотим работать с этим редактором.

Однако в ЦК решение было уже принято.

Когда я пришел в издательство за трудовой книжкой, директор сказал:

— Придется тебе записать: «Как не справившегося с работой» — так в постановлении бюро ЦК.

Я ответил:

— Тираж растет, газета вышла на окупаемость — по-твоему, это значит, что я не справился?

Он развел руками:

— Ну, а что же написать?

— Напиши: «В связи с реорганизацией газеты».

Он так и сделал. И даже выплатил мне двухнедельное пособие.

Однако я был как-никак лицом номенклатурным. А это означало, что, уволив, мне должны предоставить другую работу.

И мне ее предложили: место собственного корреспондента «Литературной газеты» по Латвии.

Я отказался. Место меня не привлекало: платили там полставки, а собкор ЛГ в курортной республике в сезон отпусков являлся чем-то вроде посыльного у приезжавших на Взморье литературных генералов. Я сказал, что хочу заняться исключительно литературной работой. Благо, я был уже членом Союза писателей, а значит, имел законное право нигде не состоять в штате.

Меня уговаривали ровно столько, сколько требовали приличия.

Видимо, я далеко ушел уже от тех страхов, с какими начинал работать в журнале «Дадзис»: страхов остаться без должности и зарплаты. Теперь я полагал, что выкручусь.

Именно к началу этой моей вольной жизни относится знакомство с Киром Булычевым, описанное им в журнале «Если» почти точно. Единственное, в чем я мог бы его поправить: мою жену звали иначе. Прочее — верно; а мрачным я мог показаться потому, что все еще переживал про себя только что закончившуюся схватку с власть предержащими. Но в общении с Игорем трудно сохранять унылое настроение.

После публикаций полемических заметок Э. Геворкяна («Если» № 2) и А. Ройфе («Если» № 3) мы предложили критикам и литературоведам продолжить разговор о судьбах российской фантастики. Автор этой статьи увидел дискуссию в ином ракурсе.

Кто пишет лучше: Голсуорси или Агата Кристи? Да? А почему же тогда ее издают чаще и тиражнее?.. Можно предложить и более «здравомысленную» головоломку. Кто более велик: Пушкин или Достоевский? Чернышевский или Твардовский? Загоскин или Маринина? Мне резонно возразят: как можно сравнивать березы с гаечными ключами, холмы с пулеметами, килограммы с амперами! С точки зрения трезвого ума — невозможно. Отчего ж столь часто слышишь незамысловатые суждения о современной фантастике на мотив «кто круче» или кто пишет «правильно», а кто «неправильно»? Как-то подслушал беседу двух страстных любителей фантастики. Один мечтал: вот хорошо бы «избавиться наконец от нудных высоколобых рассуждений», а другой возражал, что его «с души воротит от коммерческих поделок».

Могут ли сосуществовать два этих взгляда на современную фантастику? Если рассматривать ее как монолитный жанр, в рамках которого действует единая система координат, то нет. Но в России за последнее десятилетие фантастическое королевство естественным образом пришло к состоянию феодальной раздробленности. Выделились полусамостоятельные герцогства и графства, каждое из них приняло собственное законодательство и форму правления. Эти стихийно сложившиеся образования назовем «кластерами», или «этажами». Каждый «кластер» имеет собственную ось координат, а по отношению друг к другу они располагаются не по принципу выше/ниже, а просто в разных местах общего здания.

Как и вся литература, фантастика делится на элитарную и массовую. Элитарной всегда меньше. Совершенно так же, как в сепараторах молочной фермы меньше сливок, чем молока. Не бывает монологической фантастики, то есть такой, где автор не желает быть прочитанным и не может быть прочитанным. В «мэйнстриме» напротив — монологические тексты принято печатать. Там могут существовать разнообразные постмодернисты и деконструктивисты, творцы суперневнятных текстов, среда обитания которых — микротиражи. Для фантастики тираж 250 экземпляров — нонсенс, уровень едва заметных фэнзинов. Тираж фантастической книги начинается с нескольких тысяч. А лучше — десятков тысяч. Отсюда вывод: даже самая заумная, самая интеллектуальная, самая элитная фантастика обязана быть увлекательной. Иначе не выживет.

Подписавшись на такие условия, российский автор получает право выбора: работает он «на умных» или «на всех». Это большое благо: в России достаточно умников, чтобы найти среди них 8 — 10 тысяч читателей самого сложного фантастического романа. Есть возможность выбора. В первом случае сочинитель обретает роль советчика, собеседника, художника, философа, а за неимением ничего лучшего — «учителя жизни». Во втором — он становится акробатом, работающим на потеху публике. Профессиональный акробат ничуть не хуже хорошего собеседника или философа. Но судить их, право, следует по разным кодексам. Исчезающе малы различия между метафорической или мистической прозой основного потока (Маканин, Пелевин) и философской фантастикой. И гораздо очевиднее разрыв между ними и массолитом — любым: будь то фантастика, детектив или дамский роман. Вероятно, автор этих строк несколько поторопился, разделив массовую и элитарную фантастику на две державы с философом и акробатом на гербовых щитах. Существует немало определений рубежа, отделяющего массолит от всего остального. Например, такое: граница проходит по тому набору методов, которым автор пытается привлечь читателя. Не по наличию и отсутствию «месседжа», не по степени вторжения философии в художественную ткань. А именно по арсеналу литературных приемов. Иными словами, разграничительная линия между массолитом и элитарностью по сути своей технологична (если читатель простит слово «технология» применительно к литературе). Многое приходится классифицировать на интуитивном уровне. И это понятно: если бы изящную словесность можно было тупо расписать по графам и квадратам, ей бы не поклонялись с такой страстью. Так что подгонка результата до цифр с нулями после запятой здесь просто невозможна. И, разумеется, немыслимо объять необъятное — в рамках журнальной статьи подробно проанализировать весь изощренный петергоф российской фантастики. Я попытаюсь выбрать наиболее ярких представителей тех или иных «этажей».

Начнем с очевидного массолита. В этих краях на протяжении 90-х годов поселилось бесконечное множество персон. Назовем лишь некоторых: В. Головачев, Ю. Петухов, Ю. Никитин, А. Орлов, Р. Злотников, Е. Сусоров, К. Бояндин, А. Бессонов… О них поговорим подробнее, поскольку до настоящего времени массолитовская фантастика при высокой тиражности получала от критиков в основном краткие насмешливые отзывы. Однако важнее понять, «как это делается», а не пинать лишний раз «маргиналов».

• Предыдущая
• 65/76
• Следующая