Осенними тропами судьбы (СИ) - Инош Алана - Страница 48

«Вы кто… куда вы меня везёте?» – пробормотала она.

Чернобородый нахмурился.

«Сначала ответь на мой вопрос!»

Ждана отвернулась и сжала зубы. Пусть хоть что делают… Хоть бьют. Она им ничего не скажет.

И не сказала.

Её не били, напротив – обращались терпеливо и не грубо, хотя она пыталась кусаться и лягаться. Одному высокому и статному голубоглазому богатырю руку прокусила даже до крови, когда он поднёс ей кружку с водой, но он её не ударил, только белозубо засмеялся. Ждана прищурилась, узнавая… Фигура в синем тумане у водопада… Похож! Ожесточённо скалясь, она сплюнула кровь на доски палубы, а молодец, зализав место укуса, тоже сплюнул розовую слюну, продолжая незлобиво усмехаться. От этого жеста сердце Жданы странно ёкнуло… Вспомнилась первая встреча с Младой и то, как она зализывала себе порез. И вообще, этот дюжий детина до оторопи напоминал Ждане женщину-кошку – формой и отчасти цветом глаз, бровями, взглядом и улыбкой. Чисто выбрить ему лицо и выкрасить русые кудри отваром скорлупы желудей в чёрный цвет – и будет почти не отличить… Ну, если не раздевать, конечно.

«Меня Доброданом зовут, а тебя как?» – как ни в чём не бывало, спросил он.

«Ждана», – пробормотала девушка. Это было единственное слово, которым она перемолвилась с похитителями за всю дорогу.

Эта осень забросила её далеко от родных краёв – в загородную усадьбу князя Вранокрыла под Зимградом. Недавно овдовевший властелин Воронецкого княжества загорелся дерзкой идеей передать кровь дочерей Лалады своим потомкам, а для этого ему нужно было добыть белогорскую деву, чтоб та родила ему наследника. Долголетие и сила, несокрушимое здоровье и неувядающая красота – вот те качества, которые привнесла бы уроженка Белых гор в княжеский род. Все дети князя умерли в младенчестве, в живых пока оставалась лишь одна шестимесячная дочь, а он мечтал о сыне.

Но со Жданой вышла оплошность: она не была белогорской девой. Казалось бы, какие тут сомнения: место похищения, красота, наряд – всё сходится, ан нет. Промолчав всю дорогу, Ждана не поспособствовала разъяснению недоразумения, и ошибка обнаружилась намного позже – уже в усадьбе князя, когда девушке всё же пришлось заговорить. В ярости Вранокрыл занёс руку, чтобы ударить Ждану, но голубоглазый молодец Добродан, лучший княжеский ловчий, перехватил запястье владыки.

«Не надо, княже, – сказала он. – Девица-то ведь не виновата, что ошиблись мы».

«Мы? – взвизгнул Вранокрыл. – ВЫ, псы поганые, ошиблись, ВЫ! Слепцы, глупендяи, недоноски!»

Долго князь ругался и поносил своих дружинников, но на повторную дерзость его не хватило – скорее всего, оттого что в глубине души он был трусоват и опасался последствий такого набега.

Только осенний дождь знал, что Млада в момент похищения лежала у себя в домике, от тоски по Ждане упившись крепким мёдом, и только спустя два дня нашла кольцо. Вторжение произошло на её участке границы, и на сей раз Млада не отделалась лишь выговором. Отстранение от службы на пять лет и тяжёлая работа в железном руднике в течение того же срока помешали чернокудрой женщине-кошке сразу отправиться на поиски Жданы: её руки были закованы в особые кандалы без цепей, волшебной силой ограничивавшие свободу передвижения. Пресловутых вороных кудрей, к слову, на эти пять лет она лишилась: выходя ежедневно из рудника, она подставляла дождю и ветру выбритую голову с пучком волос на макушке. Но вот срок наказания истёк, удар молота – и кандалы упали с её рук. Млада вернулась на службу, кудри отросли… И только берёзовая роща видела, как чёрная кошка, притаившись за кустами, неотрывно следила за играющей девчушкой, узнавая на её личике знакомые и любимые глаза.

Только падающему снегу было известно, как безутешные родители, прочтя записку, искали тело дочери в пруду, но не нашли. Нигде. Снегу довелось падать на крышу каменной гробницы, которую отец всё-таки построил там, где просила Ждана… Гроб в ней пустовал недолго: в него Ярмолу Гордятича вскоре и положили – седовласого и состарившегося от горя. Снег растаял, а потом снова пошёл, падая на восково-бледное лицо Томилы Мировеевны, которую несли, чтобы положить рядом с мужем.

Листопад был свидетелем того, как Ждану выдали замуж за Добродана. Князь распорядился пленницей по своему усмотрению, не очень-то интересуясь её согласием… То, что она – не белогорская дева, разочаровало его, и владыка отдал девушку своему ловчему, о чём впоследствии жалел: Ждана запала ему в душу. Женившись повторно, долгожданного сына он так и не получил: при родах умерла и новая княгиня, и ребёнок – к слову, снова девочка. Уже много позже, укачивая на руках наследника, рождённого ему Жданой, он счастливо воскликнул:

«Ну, вот и кончилось проклятье!»

Лишь потрескивающее пламя свечи пролило свет на историю, которую он поведал Ждане, желая облегчить душу. Когда-то в юности он снасильничал красивую простолюдинку, и девушка бросила ему проклятье – чтоб не было у Вранокрыла отпрысков мужского пола, и чтоб на нём род пресёкся. И вышло по слову её… Что могло быть хуже для князя, чем отсутствие наследника престола? Ни одной из двух жён владыки не удалось победить этого проклятья, а Ждане удалось.

Но всё это случилось потом, а пока осенние листья падали на её зябко дрожавшую на ветру свадебную фату. Войдя в дом княжеского ловчего молодой женой, она сказала:

«Зря ты меня взял. У меня нет сердца: оно осталось в Белых горах».

Тот добродушно засмеялся:

«Как это нет? А это что тогда бьётся? – и приложил большую тёплую руку к груди Жданы. – Дурёха ты…»

И правда – стукнуло сердце. А имя у Добродана было под стать его характеру: не видела Ждана от него никакого зла. Стерпелось, слюбилось…

И вот, снова листопад стал свидетелем их встречи в резной деревянной беседке, окружённой пожаром калиновых гроздей. Следы бед и горестей густо посеребрили косы княгини Воронецкой, а титул и парчовый блеск одеяния были плохим вознаграждением за всё перенесённое… Ухмыляющаяся волосатая харя с жёлтыми глазами, вынырнув из кустов, сказала:

– А вот и наша пташечка… Попалась!

Вспугнутой птицей трепыхнулась мысль: «Дети». Подросшие Радятко с Малом и трёхлетний княжич Яр были под присмотром и защитой слуг, но надёжнее ли эта защита, чем материнское крыло? Не успела Ждана отшатнутся вглубь беседки, как послышался холодный властный голос:

– Рыкун, дурень, пшёл прочь!

Харя с хриплым придурковатым «гы-гы-гыыы…» скрылась в кустах, на прощание помахав толстыми когтистыми пальцами, а перед обомлевшей Жданой из зловещего сумрака возникла рослая и могучая, одетая во всё чёрное фигура – только галуны на кафтане тускло золотились. Полы плаща колыхались на ветру, развеваясь крыльями летучей мыши, а на смуглом безбородом лице из-под низко надвинутой шапки мерцали пристально-безжалостным жёлтым отсветом глаза.

– Не узнала меня, княгиня?

Глядя в это чужое бритое лицо, Ждана с потусторонним ужасом постепенно узнавала знакомые черты, словно опалённые, но не солнцем, а каким-то иным жутким светилом. Перед ней стоял её муж – теперь уже бывший и пугающе изменившийся.