Сокровище альбигойцев - Магр Морис - Страница 37

Вдова Канакауды жила в одном из красивейших домов в городе, напротив церкви Сен-Назер. Я помчался по пустынным улочкам, но, плохо зная квартал, был вынужден вернуться и от этого потерял много времени.

В смутном предрассветном свете церковь Сен-Назер казалась огромным бледным призраком; каменные стены ее источали отчаяние. Двери были открыты, и непонятный сумрак клубился на хорах и в апсиде, у ног фигур двенадцати апостолов. Площадь, превращенная в кладбище, поросла крестами. По другую ее сторону, прямо напротив кладбищенского пейзажа, за каменной оградой балкона, расположенного на первом этаже дома, я увидел вдову Канакауды. Рядом с ней, на высоте груди, виднелся крест, выше всех прочих, и она, небрежно протянув руку, делала вид, что хочет сорвать его, словно это был цветок, выросший в неведомом саду.

Лицо и губы у нее были накрашены, черные пряди искусно уложены на висках, сама она призывно улыбалась. Неосознанным движением она поправила наброшенную на плечи прозрачную косынку. За ее спиной в светлой утренней дымке были видны четыре балясины кровати, золотой парчовый балдахин, прозрачное вино в графине…

Скороговоркой я передал ей распоряжение Пейре де Кабарата уходить вместе со всеми. Обнажив в улыбке зубы, она ответила, что ее почтенный супруг внушил ей, что дама из рода де Канакауда не должна ничего бояться. На миг закралась мысль о ее геройстве, и я решил, что мой долг предостеречь, рассказать, как в Безье поступили с благородными женщинами. И, покраснев, я все ей рассказал, но она всего лишь возвела очи горе и ответила, что Господь ей поможет.

Благодаря врожденной интуиции я прочел в душе ее. Она была одержима страстью, которая в разной степени присуща всем женщинам: ей нравилось отдаваться победителям. Я задался вопросом, не стоит ли мне применить силу. Внезапно меня охватила усталость, словно предательство этой женщины переполнило внутреннюю чашу моего терпения. Я больше не чувствовал человеческих страстей, бушевавших вокруг меня. Разрушение городов, религиозная вражда, убийства невинных созданий стали мне чужды. Я перестал понимать причины, толкавшие людей убивать друг друга. Посреди непостижимой пустыни я ощутил себя печальным и одиноким.

Неподалеку завыл пес. Задрав голову, я увидел птиц, летевших на удивление высоко. Несколько минут я с интересом следил за их полетом, словно эти птицы были центром мироздания. Облитые зеленоватым светом камни, из которых была сложена церковь, дома и земля выглядели непривычно. Желая поскорее заснуть, я лег головой к кресту. Все усилия казались тщетными, а прохлада, исходившая от плит под моей щекой, предвосхищала желанную смерть.

И тогда, в озаренном светом сне, словно фантастический зверь, появился осел, груженный глиняной посудой, мой осел; он медленно пересек площадь, утыканную могильными крестами, подошел к церковным дверям и, обнюхав порог, исчез в дверном проеме.

Одним прыжком я вскочил на ноги. Не знаю отчего, но появление этого осла вернуло мне силы. Где-то бесконечно далеко, в тишине восходящего солнца, зазвенел глас трубный. Я изо всех сил помчался к замку.

Площадь перед замком была пуста. Влетев внутрь, я стал прислушиваться к глухому звуку, исходившему из-под земли. Сбежав по выщербленным ступенькам лестницы, я натолкнулся на еврея Натана. Он руководил рабочими, разбиравшими кладку подвального свода, чтобы этими камнями заложить входное отверстие.

— Еще минута, и было бы поздно, — сказал он мне, качая головой, словно речь шла о каком-то пустяке.

Я рванулся в подземную галерею. Балки, поддерживавшие ее стены, были вышиблены на протяжении по крайней мере ста метров. На большом расстоянии друг от друга стояли фонари. Жуткая вонь напоминала, что недавно по этому коридору проследовала огромная толпа. Местами с потолка сочилась вода. Впервые я нутром ощутил: солнечный свет не только желателен, но и необходим для жизни.

Я шел довольно долго, пока не достиг подножия бесконечно длинной каменной лестницы. Многие ступеньки отсутствовали, и приходилось помогать себе руками. Казалось, я карабкаюсь уже много часов, невольно подумалось, что такая длинная лестница может быть построена только в чреве горы. Внезапно вокруг заклубился розовый свет. Лестница резко сворачивала в сторону. Я шагнул вперед и упал на землю. Тут же вскочил на ноги, непроизвольным движением стряхивая с волос землю. У входа в подземелье стояли три ослепительно красивые женщины и приветливо протягивали мне руки…

Честно говоря, я давно слышал о них. Слухи об их красоте дошли до войска крестоносцев. Как-то вечером на берегу Роны невзрачные рыцари из Бургундии и заросшие волосами бретонцы в моем присутствии вели о них вольные речи. Они даже разыграли их в кости, пытаясь определить, кому они достанутся, — будто бы богини доступны вожделениям козлов и кабанов.

Их было три, по числу башен в замке Кабардез, и башни носили их имена. Брюнисенда была женой Пейре де Кабарата, Нова была его дочерью от первого брака, а Стефания вышла замуж за старшего сына сеньора де Кабарата, скончавшегося на следующее утро после свадьбы. Волосы Брюнисенды темнели, словно склоны Черной горы по вечерам. Волосы Новы золотились, словно вересковая пустошь под лучами солнца. Улыбчивая Стефания напоминала фигурку, выточенную из янтаря гениальным скульптором. Все три одевались в одинаковые, сверкавшие чистотой льняные платья. Ходил слух, что, будучи пылкими сторонницами веры катаров, они дали обет непорочности.

Жители Каркассонна затерялись на просторах лангедокских земель… Пейре де Кабарат оставил у себя в замке только несколько семей, а также воинов, необходимых для защиты этой неприступной крепости, окруженной потоками Орбьеля. Я, разумеется, был в их числе. После долгого пути по пустынному краю всегда ждешь, как за очередным пригорком перед тобой наконец предстанет радующий взор городок, с чистой водой и трактиром. Вот и мне на уготованном судьбою пути воина открылась восхитительная картина, и я, покоренный ею, замер.

Помещение, отведенное для ночлега мне и еще нескольким рыцарям из Каркассонна, располагалось рядом с банями. Однажды утром, выйдя во двор, я увидел три очаровательных создания, исполненные истомой, присущей женщинам после бани. Их мокрые волосы ниспадали почти до самых пят. Губы Брюнисенды были плотно сжаты. Нова хлопала глазами, Стефания с трудом сдерживала улыбку. Прекрасная троица проследовала мимо. Но любовь, вспыхнувшая в ту секунду, была предопределена свыше. В тот день я полюбил всех трех, любовь загадочным образом отождествляла их. В моих снах у них было одно лицо, и лицо это почему-то обладало чертами Эсклармонды де Фуа. Отныне в сердце своем я поклонялся единственной красоте, принявшей три человеческих облика.

Я обучал крестьян метать камни при помощи пращи и обращаться с арбалетом. Во главе небольшого вооруженного отряда сопровождал телеги с зерном и фуражом, ехавшие с соседней фермы. Когда я оборачивался, в окне одной из башен или на крепостной стене почти всегда появлялась фигурка в льняном платье, и взор ее был устремлен на меня. Я не знал, была ли это Брюнисенда, Нова или Стефания. Меня переполняла радость, даруемая состоянием влюбленности.

В замке Кабардез все исповедовали альбигойскую веру. Вход в замковую часовню преграждала толстая балка. Часовня располагалась на маленькой площадке, откуда открывался вид на окрестные деревни. Каждый вечер, отправляясь туда гулять, я с удовольствием наблюдал за вихревым полетом ночных птиц и слушал, как с отвесных склонов с журчанием сбегают воды Орбьеля.

А когда в замке воцарялась тишина, старый седой солдат, сопровождавший Пейре де Кабарата на Восток, приходил к часовне и опускался на колени. Недвижный, словно статуя, он долго молился и уходил так же тихо, как приходил.

После вечерней трапезы три прекрасные кабардезки имели обыкновение совершать обход крепостных стен. Однажды они припозднились и, проходя мимо часовни, увидели коленопреклоненного старого воина и меня, облокотившегося рядом о балюстраду.