Молитва любви - Лей Тамара - Страница 40

• Предыдущая
• 40/69
• Следующая

Грей повернулась, чтобы взглянуть на служанку.

– А почему ты не сможешь? Уголки губ Мелли опустились.

– Я надеялась, что поеду к ней, как только погода улучшится, но барон решил, что будет лучше, если я побуду с вами, миледи.

Несмотря на свое удрученное состояние, Грей не могла не посочувствовать служанке.

– Тогда я понимаю, почему ты с такой неохотой согласилась прислуживать мне. Извини, что тебе пришлось выполнять такие обязанности.

Мелли пожала плечами.

– У вас есть головная повязка? – спросила она, резко меняя тему разговора и разглядывая лицо и волосы Грей, в беспорядке разметавшиеся по плечам.

Грей напряженно застыла.

– Нет, я не ношу повязку.

– Гм, – Мелли вгляделась в лицо хозяйки более пристально. – Было бы очень кстати, если бы вы прикрыли это пятно, – размышляла служанка, не обращая внимания на то, что Грей залилась румянцем. – Нам бы тогда не пришлось возиться с волосами. Знаете, я не очень ловко управляюсь с ними. Леди Лизанна не слишком часто поручала мне прически…

– Мне не понадобится головная повязка, – Грей отчеканила каждое слово.

Брови Мелли взлетели вверх.

– Как пожелаете, миледи, – пробормотала она. Стараясь взять себя в руки, Грей повернулась спиной к служанке и принялась натягивать плотные чулки. Да, мысленно призналась она самой себе, Гильберт прав. Есть у меня коготки.

Целую лигу[2] отмахали они, прежде чем Гильберт натянул поводья.

– Проклятье! – выругался он, удивляя свой отряд. Без лишних разговоров барон повернул коня обратно.

На всем обратном пути до Медланда он ругал себя за слабость, посылал проклятия небесам, и если бы Господь мог слышать его в громыхании копыт, то, несомненно, покарал бы на месте.

Черт бы побрал ее сердитые глаза, ее колдовской рот, ее изящный носик. Будь проклят изгиб ее шеи, ее теплые бедра, крепкие груди. Будь проклята ее наивность, ее обман…

Она оплела его неодолимыми чарами, сила которых не ослабела после того, как она оттолкнула его этой ночью. Нет, он все больше хотел обладать ею. Хоть и попытался удовлетворить страсть с непривередливой служанкой, но не преуспел в этом и в предрассветной мгле опять пришел в комнату Грей. Он удивился, обнаружив, что она спит нагая; лунный свет, проникавший в окно, освещал округлости ее тела, тела будущей матери.

Гильберт не смог сдержать желания положить руку на живот Грей. Она пошевелилась от его прикосновения, но не проснулась. Усевшись на край кровати, он так и не отнял своей руки, а остался в комнате, удивляясь трепетным движениям своего ребенка в чреве матери, пока – слишком быстро – не наступил рассвет. Только тогда Гильберт вышел из комнаты.

Нет, он не мог оставить ее. Не мог вернуться без нее в Пенфорк.

Ланселин, которого предупредили о приближении всадников, встретил Гильберта на подъемном мосту.

– Молчи! Ничего не говори! – потребовал барон, проезжая мимо рыцаря.

С понимающей улыбкой на лице Ланселин молча проследовал за своим лордом в замок. У главной башни Гильберт торопливо спешился и поднялся по ступенькам в холл.

Ланселин придержал его коня, ожидая появления барона. Тот не замедлил снова выскочить на крыльцо.

– Где она? – требовательно спросил он, шагая через две ступеньки. – Ей-богу, если ты позволил ей улизнуть…

Ланселин посмотрел на барона Бальмейна и сделал недовольную гримасу при виде блуждающего взгляда, растрепанных волос и краски гнева, поднимавшейся от шеи к лицу.

– В часовне, милорд, – сказал он.

– Ланселин! – прорычал Гильберт.

Тот всегда помнил, что ходит по тонкой кромке, отделяющей положение друга от положения вассала. Вот и сейчас он поднял руки ладонями кверху.

– Но я лишь повиновался вашим указаниям, милорд.

– Тогда повинуйся и этому, – велел Гильберт, – сотри эту дурацкую улыбку с лица.

Недовольно урча, он прошествовал мимо рыцаря и, припадая на больную ногу, вернулся во внешний двор.

Со дня своего столкновения с Грей он не заходил в часовню. Живые воспоминания о том разговоре заставили его помедлить, прежде чем войти.

Боже, как он был тогда жесток! Гильберт провел по лицу загрубевшей рукой, словно стирая воспоминания, ранящие, как острый клинок. Если бы можно было исправить хоть что-то из роковых ошибок того дня…

Все было как и в прошлый раз, когда он впервые вошел в часовню. Грей стояла на коленях у алтаря, но, конечно, на ней не было белого одеяния монахини.

Предпочитая свет тени, Гильберт не стал закрывать за собой дверь. Он не понимал, почему часовни должны быть обязательно промозглыми и мрачными. Ведь говорят же, что небеса лучезарны и открыты.

Прихрамывая, рыцарь прошел по центральному проходу, прислушиваясь к латинским молитвам, которые приглушенным голосом произносила Грей.

«Почему она не обернулась?» – задавался вопросом Гильберт. Ведь, конечно, она понимала, что в часовню кто-то вошел. Нахмурившись, он остановился рядом с ней и, когда Грей ничем не подтвердила, что заметила присутствие постороннего, сам нехотя опустился на скамеечку для молитв. Его нога касалась ее колена, он смотрел на ее склоненную голову и удивлялся странным словам, слетавшим с ее губ.

Обычно Гильберт не отличался большим терпением, но сейчас поймал себя на мысли, что безропотно ждет, не прерывая молитв, как бы ему этого ни хотелось.

Когда, в конце концов, Грей перекрестилась и взглянула на Гильберта, на лице ее отразилось изумление. Побледнев, она резко повернулась в его сторону.

Встревоженный Гильберт обнял ее, прижал к себе.

– Грей…

– Ты вернулся, – прошептала она, глядя на него снизу вверх большими настороженными глазами.

– С тобой все в порядке? Что случилось?

– Ты вернулся, – повторила Грей, щеки ее снова порозовели, на губах появилась улыбка.

Все хорошо. Вздохнув, Гильберт отвел прядь волос с ее глаз.

– Да, я вернулся за тобой.

– За мной? Но почему?

– Я забираю тебя в Пенфорк.

Улыбка Грей поблекла, потом исчезла. Недоверчиво моргая, она отстранилась от него.

– Я не понимаю.

Он хотел, чтобы улыбка снова вернулась на лицо Грей и, поглаживая ее подбородок, посмотрел в недоверчивые глаза.

– Ты должна быть там.

Грей ждала и молилась, чтобы Гильберт Бальмейн произнес слова, которые ей так хотелось услышать – слова, которые нашли отклик в ее сердце и разуме, когда она глянула на него и увидела, что непримиримый барон Бальмейн стоит рядом с нею на коленях. Борясь с собой изо всех сил, она любила его. Любила этого гиганта, хотя у него редко находилось для нее доброе слово.

– В качестве твоей жены? – отважилась спросить она.

Гильберт отодвинулся.

– Я хочу, чтобы мой сын родился в Пенфорке, – сказал он.

Грей сжалась, как будто ее ударили. Конечно, он вернулся не за ней, а за своим ребенком. Какая глупость с ее стороны думать, будто он когда-нибудь сможет чувствовать что-то, кроме ненависти к одной из Чарвиков. Сможет ли он забыть, что их ребенок принадлежит и ей тоже, презренной дочери Эдуарда Чарвика? Примечательно, что не гнев, а печаль можно было услышать в этих его словах.

– Ты помолишься со мной? – спросила Грей. Гильберт быстро поднялся с колен.

– Нет, – ответил он и повернулся, собираясь уходить. – Я подожду тебя снаружи.

Грей обернулась и, не вставая со скамейки, проводила его взглядом.

– Гильберт, – окликнула она рыцаря, когда тот уже стоял на пороге.

Он снова повернулся к ней. Яркий дневной свет у него за спиной не позволял разглядеть лицо.

– Да?

– Я поеду с тобой, – сказала Грей, – но пока ты не признаешь это дитя, я не лягу с тобой в постель.

Гильберт сжал кулаки:

– Я не просил тебя об этом.

– Пока еще не просил.

Тонкий силуэт белоснежного замка отчетливо вырисовывался на фоне сумеречного неба, темневшего перед наступлением ночи. Сидя перед Гильбертом на его белом скакуне, Грей порадовалась, что он не может видеть ее удивленного лица. Пенфорк совсем не похож на Медланд. По сравнению с этим замком их жилище казалось лачугой.

• Предыдущая
• 40/69
• Следующая