Лунный камень - Коллинз Уильям Уилки - Страница 56

• Предыдущая
• 56/118
• Следующая

— Друзилла, — сказала она (если я еще не упомянула, что мое христианское имя Друзилла, то позвольте сообщить об этом теперь), — вы коснулись — без всякого умысла, я в этом уверена, — тяжелого предмета.

Я тотчас поднялась с места. Деликатность оставила мне лишь один выход: сперва извиниться, а потом уйти. Леди Вериндер остановила меня и настояла, чтобы я опять села.

— Вы случайно узнали тайну, которую я доверила только своей сестре, миссис Эблуайт, и своему стряпчему, мистеру Бреффу, и никому другому. Я могу положиться на их скромность и уверена, что, когда я расскажу вам все обстоятельства, смогу положиться и на вас. Свободен ли у вас сегодняшний день или вы обещали где-нибудь быть сегодня, Друзилла?

Излишне говорить, что я тотчас отдала все свое время в полное распоряжение тетушки.

— Если так, останьтесь со мной еще на часок, — сказала она. — Я вам сообщу кое-что и думаю, что вы выслушаете это с огорчением. А потом я попрошу вас оказать мне услугу, если только вы не против.

Бесполезно говорить, что я отнюдь не была против и чрезвычайно желала ей помочь.

— Подождемте мистера Бреффа, он должен приехать в пять часов. И вы сможете быть одной из свидетельниц, Друзилла, когда я подпишу мое завещание.

Ее завещание! Я вспомнила о каплях в ее рабочем ящике. Я вспомнила о синеватом оттенке ее лица. Свет не от мира сего — свет, пророчески засиявший из невырытой еще могилы, осветил мне мысли. Тайна моей тетушки перестала быть для меня тайной.

Уважение к бедной леди Вериндер не позволило мне даже и намекнуть ей, что я угадала печальную истину, прежде чем она раскрыла рот. Я молча ждала, пока она вздумает заговорить.

— Уже несколько времени, как я серьезно больна, Друзилла, — начала тетушка, — и, странно сказать, я сама об этом не подозревала.

Я подумала о тысячах и тысячах погибающих существ, которые в эту минуту больны духовно, сами не подозревая об этом. И я очень боялась, что моя бедная тетушка может быть в их числе.

— Да, дорогая, — произнесла я грустно, — да.

— Вы знаете, что я привезла Рэчел в Лондон посоветоваться с докторами, — продолжала она. — Я сочла нужным обратиться к двум докторам.

— Да, дорогая, — опять повторила я, — да.

— Один из двух докторов, — продолжала тетушка, — был мне незнаком. Другой был старый друг моего мужа и всегда принимал во мне искреннее участие ради моего мужа. Прописав лекарства Рэчел, он сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине. Я, разумеется, думала, что он даст какие-нибудь особые наставления, касающиеся лечения моей дочери. К удивлению моему, он с серьезным видом взял меня за руку и сказал: «Я гляжу на вас, леди Вериндер, с участием не только друга, но и медика. Я боюсь, что совет врача гораздо нужнее вам, чем вашей дочери». Он задал мне несколько вопросов, которым я не придавала никакого значения, пока не заметила, что мои ответы огорчают его. Кончилось тем, что он условился приехать ко мне со своим другом, также доктором, на следующий день, в такой час, когда Рэчел не будет дома. Результаты этого визита были очень мягко и осторожно сообщены мне. Осмотр показал обоим врачам, что потеряно было много драгоценного времени, которое уже нельзя вернуть, и что болезнь моя стала уже недоступна их искусству. Более чем два года я страдаю болезнью сердца, которая, не проявляя симптомов, способных напугать меня, мало-помалу гибельно разрушила мое здоровье. Я могу прожить еще несколько месяцев или умереть раньше, в течение сегодняшнего дня, — на этот счет доктора не могут, или не решаются, сказать ничего определенного. Не стану утверждать, моя милая, что я не переживала тяжелых минут, узнав о своем настоящем положении. Но сейчас я уже покорилась своей участи и всеми силами стараюсь привести в порядок свои мирские дела. Я беспокоюсь лишь об одном — чтобы Рэчел не узнала правды. Если она ее узнает, она тотчас припишет мою болезнь беспокойству по поводу алмаза и станет горько упрекать себя, бедняжка, за то, в чем нисколько не виновата. Оба врача согласны, что болезнь началась года два, если не три назад. Я уверена, что вы сохраните мою тайну, Друзилла, — я вижу искреннюю горесть и сочувствие на вашем лице.

Горесть и сочувствие! О, не этих языческих чувств следовало ожидать от христианки и англичанки, глубоко преданной христианской вере!

Тетушка и не воображала, какой трепет набожной признательности пробежал по моим жилам, когда она приблизилась к концу своего печального рассказа. Что за полезная деятельность открывалась передо мной! Возлюбленная моя родственница и погибающая ближняя стояла на краю великой перемены, совершенно не приготовившись, и благость провидения заставила ее открыть свое положение мне! Как я могу описать радость, с какой я тотчас вспомнила, что драгоценных друзей среди церковных пастырей, на которых могла бы в этом деле положиться, я насчитываю не единицами, а десятками! Я заключила тетушку в свои объятия — избыток переполнявшей меня нежности не мог теперь удовлетвориться ничем меньшим, нежели объятие.

— О, — произнесла я набожно, — какой невыразимый интерес внушаете вы мне! О, какую пользу намерена я принести вам, прежде чем мы с вами расстанемся, душечка!

Подготовив ее двумя-тремя серьезными словами, я предложила ей выбор между драгоценными духовными пастырями, которые все занимались делом милосердия с утра до вечера в этих окрестностях и одинаково блистали неистощимым красноречием и одинаково готовы были пустить в ход свои дарования по одному моему слову. Увы! Я не встретила должного отклика. На лице бедной леди Вериндер выразились недоумение и испуг, и она отвечала на все, что я могла сказать ей, чисто мирским возражением: она слишком слаба физически для встреч с посторонними людьми. Я уступила — разумеется, на первое время. Огромная опытность чтицы и проповедницы подсказала мне, что это был случай, когда еще требовалась подготовка путем соответствующего чтения.

У меня была маленькая библиотечка, целиком подходящая к данному случаю, рассчитанная на то, чтобы пробудить, подготовить, просветить и подкрепить тетушку.

— Вы не откажетесь прочитать, дорогая моя, не правда ли, — сказала я самым умильным тоном, — не откажетесь прочитать, если я принесу вам мои собственные драгоценные книги? Листы загнуты в надлежащих местах, тетушка. А карандашом сделаны отметки там, где вы должны остановиться и спросить себя: «Применимо ли это ко мне?»

Даже такая простая просьба — столь сильно нечестивое влияние света! — как будто испугала тетушку. Она ответила, бросив на меня удивленный взгляд, который было и поучительно и вместе с тем страшно видеть:

— Я сделаю, что могу, Друзилла, чтобы доставить вам удовольствие.

Нельзя было терять ни минуты. Часы на камине показали мне, что я едва успею сбегать домой, запастись первой серией избранных книг (скажем, всего лишь дюжиной) и вернуться вовремя, чтобы застать стряпчего и расписаться как свидетельница на завещании леди Вериндер. Дав слово непременно вернуться к пяти часам, я поспешила по моему благотворительному делу.

Когда дело идет о собственных моих интересах, я смиренно довольствуюсь омнибусом. Вы получите полное представление о моей преданности интересам тетушки, если узнаете, что в данном случае я разорилась ка кэб.

Приехав домой, я выбрала и покрыла отметками первую серию для чтения и вернулась на Монтегю-сквер с дюжиной книг в саквояже, подобных которым не сыщешь в литературе никакой другой европейской страны. Я заплатила кучеру только то, что ему следовало. Он взял деньги с ругательством, а я немедленно протянула ему один из моих трактатов. Если бы я приставила ему ко лбу пистолет, этот негодяй не обнаружил бы большего испуга. Он вскочил на козлы и с нечестивыми восклицаниями недовольства ускакал во весь опор. И совершенно напрасно — могу вам сказать это с радостью: я таки успела посеять добрые семена, вопреки ему, бросив второй трактат в окно его кэба.

• Предыдущая
• 56/118
• Следующая