Око вселенной - Экштейн Александр Валентинович - Страница 26

Фотограф принес удостоверение убитой, упакованное криминалистами в целлофановый пакет.

— Сунгоркин, — прочитал Игорь Баркалов сквозь пленку, — Свирид Иванович, экономический обозреватель газеты «Ночная газета». Это не баба, — меланхолично сообщил он Степе Басенку, — мужик.

— Ну да, — удивленно посмотрел на них Листопад, — а я разве не говорил вам об этом?

— Я думаю, — к ним подошел Эльмир Кречугин и прикурил от зажигалки свой «Казбек», — что смерть наступила не от травмы головы. У него характерное для передозировки героином западание языка, но это, конечно же, предварительный результат.

— Похоже, — почесал затылок Игорь Баркалов, — тут дебилами и не пахнет.

— Пахнет, — не согласился с ним Степа Басенок. — Еще как пахнет, тут шабаш дебилятины был, но вот работали, ты прав, профессионалы.

Николай Стромов обходил соседствующие с местом преступления квартиры, благо их было немного, и везде задавал один и тот же вопрос: «Что вам известно о происшествии?» Эта часть города была не просто старой, а исторически старой, дома смотрели фасадом на акации и каштаны улицы Греческой, позади них был крутой склон и вид на Азовское море. В доме, где снимала квартиро-комнату журналистка, Стромов еще не знал о странной половой метаморфозе потерпевшей, было всего четыре квартиры, и в каждой ему сообщили имена, фамилии, клички и «приблизительно вон в том доме живет» людей, посетивших журналистку вечером накануне убийства. Все названные пришли около восьми вечера и ушли чуть позже десяти.

— Женщина, — прямолинейно заявил Стромову плотного телосложения пятидесятилетний отставной прапорщик, — по-моему, мужик. Были у нее четверо пацанов, от двадцати до тридцатника возрастом. Пришли тихо в 20.45 и ушли тихо в 22.32 минуты. Больше никого, я бы заметил. А они все поблизости живут.

Тело убитого увезли в морг, а Степа Басенок, Игорь Баркалов и только что подошедшие Николай Стромов и местный участковый Вениамин Моржаков остались в комнате. Моржаков оторвался от чтения составленного прапорщиком списка и бодро заявил:

— Прапорщик Боль — мой агент, так что можно идти и всех брать, я знаю этих негодяев, сволочи, еще поискать надо, мрази, жаль, что я их раньше нормальными людьми считал.

— Погоди, — перебил его Степа Басенок. — Кто такие?

— Бербер, — ткнул пальцем в список прапорщика Моржаков, — музыкант, на трубе в джазе когда-то лабал, сейчас женился и запил, в смысле алкоголем увлекся, Степик, автомеханик, свою мастерскую держит, тоже алкоголиком заделался после женитьбы. Суржик, этот хотя и молодой, но гад конченный, студент РИСИ (ростовский инженерно-строительный институт), Фелюга, браконьер, золотые руки, хороший мужик, а вот ведь, — удивился участковый, — сволочью оказался. — Я уже разучился людей понимать. Вроде сегодня и завтра хороший, а через месяц, глядишь, уже денег много, и сразу вопрос возникает, если он такой хороший и законопослушный, то откуда у него деньги? С людьми уже поговорить нельзя, все только о деньгах и думают. — Моржаков, зажав в кулаке список прапорщика, размахивал им, словно оратор на трибуне. — Что делать с этим будем?

— Сдается мне, — усмехнулся Степа Басенок, — что мы по этому списку не брать, а собирать будем.

— Что? — не понял его Моржаков.

— Трупы, — объяснил ему Степа.

— Хочешь, я откажусь. — Сергей Иванович Байбаков еще не определил, как вести себя с Аскольдом Ивановым, и поэтому был предельно искренним и обаятельным. — Меня пихнули на должность твоего вице, не спросив, я ведь зависим. Ты же знаешь, что за мной куча дерьма, я на крючке. Так что, Аскольд Борисович, не обессудь, я чиновник-тихушник, но честный в делах. А за то, что тогда в Сочи случилось, я…

— Все, — шагнул навстречу Байбаку Аскольд Иванов. — Хватит об этом, Каранда. Я знаю, что на тебя давили, еще неизвестно, как бы я повел себя в той ситуации.

Они пожали друг другу руки и обнялись. «Да ты сентиментален, — подумал Сергей Иванович, похлопывая по спине обнявшего его Аскольда. — Ну тогда я тебе покажу, кто из нас главный по жизни».

«Конченный гад», студент РИСИ Суржик, Суржиков Павел Егорович 1984 года рождения выбрал хотя и не оригинальный, но действенный способ ухода от уголовного преследования — он умер. Еще на подъезде к одноэтажному «бывшедворянскому» коммунальному дому, в котором проживал Суржиков, Степа мрачно произнес:

— Я становлюсь Кассандром.

Возле парадной стоял микроавтобус желтого цвета с жизнеутверждающей надписью «Реанимационная кардиологическая помощь».

— Да ладно, — заерзал на заднем сиденье участковый Моржаков, — это, наверное, к бабке его, она старая. Да и вообще, может, не к ним, а к соседям…

Оставив оперативный «жигуленок» на улице, оперативники направились в глубь двора, где уже стояла толпа соседей и окрестных бабушек.

— Что за сборище? — поинтересовался Моржаков. — А ну, не мешайте работать, разойдитесь по домам!

— А мы дома, — объяснила старуха в сиреневом стеганом халате и черном берете морского пехотинца без эмблемы.

В этот момент двери подъезда распахнулись, фельдшер и водитель стали выносить носилки. Во дворе сразу же затихли, а после секундного молчания стали раздаваться причитания. Тело на носилках было накрыто с головой белой простыней. За носилками, мрачный как туча, шел известный всему городу врач-кардиолог Васильков, рядом с ним, в стареньком халате и в шлепанце на одной ноге, шла худенькая, явно ничего не понимающая седая женщина и озабоченно спрашивала у него:

— Вы его, видимо, хотите к аппарату «искусственная почка» присоединить? Как это ужасно, доктор, придется мне исхлопотать мальчику академический отпуск. Учеба столько сил отнимает.

— Он умер, понимаете, Валентина Юрьевна, — видимо, уже не первый раз пытался сообщить об этом женщине несчастный доктор, — умер, и все.

И тут же Игорь и Степа даже вздрогнули, причитания во дворе приняли форму откровенного плача.

«Реанимационная кардиологическая помощь» слишком дорогое удовольствие, чтобы пользовать ею мертвых, даже не каждому живому она по карману. Но на этот раз доктор сделал одолжение для умершего, решил сам его доставить в больничный морг, не вызывая менее навороченную «скорую помощь».

— Куда жмурика хотите везти? — шепотом поинтересовался Степа Басенок у Василькова.

— Я так и знал, — узнал Басенка доктор, — что это криминал какой-то. У меня за всю двадцатилетнюю практику это первый случай смерти от инфаркта в восемнадцать лет.

— Тогда доставьте его в судебно-экспертизный морг, — посоветовал Степа доктору. — И вот, — он подмигнул Моржакову, — участкового с собой возьмите.

— Участкового давайте, — согласился Васильков, — а умершего я повезу в наш морг, он скончался в тот момент, когда я оказывал помощь, инфаркт развился в моем присутствии, теперь нужно отчитываться.

— Ну и хорошо, — обрадовался Степа, — участкового берите, и вперед, нам главное результат вскрытия. И не казнитесь вы так. На мой взгляд, парень умер бы в любом случае, даже если бы лежал посередине ЦКБ в палате для президента.

— К вашему сведению, — с иронией посмотрел на Степу Васильков, усаживаясь на свое место в микроавтобусе, — в такой палате он не умер бы, даже если бы умер. На том уровне, от рождения до шестидесяти лет, на тот свет не отпускают без заявления «по собственному желанию». А на нашем уровне, — доктор похлопал по чемоданчику с портативным оборудованием и необходимым минимумом лекарств, — не хочешь — заставим.

Бербер, Мукасей Изольд Иванович, который «лабал» на трубе в местном джазе, а потом «женился и запил», на самом деле не просто лабал, а был настоящим профессиональным трубачом. Послушав запись Мукасея, присланную ему кем-то из почитателей таланта Изольда Ивановича, сам великий Ренди Брекер якобы сказал: «О, это настоящий серебряный звук, доступный только гению». Впрочем, это была версия самого Изольда Ивановича.