Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины - Бело Адольф - Страница 86

• Предыдущая
• 86/125
• Следующая

Раймонд возбужденно ходил из угла в угол, черты его лица исказились, он испытал сильнейшую душевную боль.

– Я сделал даже больше, – продолжал он, остановившись, перед женщиной, которая, сложив руки, опустив голову и закрыв глаза, будто молила о милости. – Я вам доверил свою честь. Честь, ради которой принес в жертву любовь и счастье. А что же сделали вы?

Голова несчастной женщины совсем поникла, корпус ее начал клониться вниз. Она едва держалась на стуле. Раймонд выпрямил ее почти грубым движением.

– Смотрите на меня и слушайте хорошенько в последний раз. Уезжая, я постарался окружить вас всеми заботами и доказательствами нежности, так что имел по крайней мере право хотя бы на признательность! – продолжал он, стискивая зубы в презрительной усмешке, – какие могут быть права в глазах женщин? Едва пушка возвестила об отплытии судна, увозившего меня, как ваш любовник пробрался в мой дом и упал перед вами на колени.

Он остановился. Марта сделала движение, возможно собираясь ответить, но муж сказал с горькой улыбкой:

– Я прекрасно знаю, вы хотите мне сказать, что не ждали его, что сопротивлялись… Сопротивлялись едва ли десять минут!..

– Но вы должны понять, что я вела борьбу со своим сердцем, – ответила Марта, разражаясь слезами.

– Несчастная! – закричал Раймонд в пароксизме гнева. – Разве я силой забрал твое сердце? Почему ты вышла за меня? Потому, что я богат и потому, что ты знала, что твой морской разбойник женат. Это была подлость – приносить в жертву меня!

– Раймонд, вы никогда не были таким жестоким, сжальтесь надо мной, я совершила слабость, но без всякого расчета. А вы обвиняете меня в подлости!

– Слабость! – повторил саркастически Раймонд. – Значит, это слабость, когда женщина спускает из окна по ночам веревочную лестницу любовнику и ставит на часах двух лакеев, как бы брат мужа не проведал о свиданиях. Вы называете это слабостью, но тогда надо простить вора, имевшего слабость стащить ваши деньги.

– Ах, если бы вы были здесь, Раймонд, этого не случилось бы, но я тринадцать месяцев оставалась одна, осаждаемая этим человеком, которого я теперь так же презираю, как люблю вас. Почему вы меня так терзаете, если простили?

– Если я смалодушничал и не наказал вас, как вы того заслуживаете, то лишь потому, что ваше отчаяние внушило мне страх, потому, что вы сделали мне лишь полупризнание и потому, что ваш любовник умер. Но восемнадцать лет спустя, когда я убедился, что молодой сирота, которому вы покровительствовали и которого поместили ко мне в качестве служащего – ваш сын, дитя адюльтера, принятое под супружеский кров, с которым обращаются почти как с законным ребенком, я думал, что сойду с ума и хотел вас убить. Несмотря на все ваши страдания, скрыть его пороки вы не смогли, и я сумел вам доказать, что он раз двадцать обокрал нас. Все же, считаясь с вашими просьбами и слезами, я выпроводил его, не поднимая шума, без скандала. Я удовлетворился тем, что пригрозил преследовать его, если он не покинет этот город. Я ему дал солидную сумму, чтобы он уехал, и заставил вас поклясться, что вы никогда не будете пытаться его увидеть и не станете отвечать ему, если он напишет. Вы обещали, но…

В этот момент вошел лакей, держа в руке письмо. Он отдал его хозяину и удалился.

– Вот письмо, которое мне кажется очень длинным, – сказал Раймонд, поворачиваясь к жене, которая упала на колени, – и оно адресовано «Г–ну Максу, до востребования, Мельбурн, Австралия».

Раймонд облегчил свое сердце. Пока он говорил, гнев его прошел. Он посмотрел на бледную, дрожащую жену, затем приблизился к камину, взял спичку и поджег письмо. Подойдя к Марте, он поднял ее и сказал с нежностью:

– Ну, бедная моя подруга, осушите свои слезы. Разве я делаю все это не ради вас? Неужели под моими упреками ты не разглядела мольбы? Я боюсь, как бы ты не скомпрометировала себя в глазах дочери. Марта, я хочу, чтобы тебя уважали! И, поскольку я страдал и страдаю, то имею право говорить: «Будь мужественной, наше испытание близится к концу. Думаю, что мы умрем молодыми, потому что наши сердца уже состарились.

Марта не ответила. Ее глаза были устремлены на огонь, сжигавший письмо.

– Ты прав, – пробормотала она, сжав голову руками, – я ему высказала в письме все, но может ли женщина остаться немой к просьбе сына, который заклинает ее, как свою мать?

– Марта, – отозвался растроганный Раймонд, – всегда можно ответить ему, что его мать умерла.

– Возьмите, прочтите его письмо, – сказала Марта, вынимая бумагу из ящика.

Раймонд вздрогнул, но взял письмо и пробежал его глазами.

– Ну, так кто же причинил ему все беды, на которые он жалуется? – вопросил он, возвратив письмо жене. – Если бы он порядочно себя вел, то и сейчас был бы здесь. Может ли любая мать сделать больше, чем вы сделали для него, Марта? Поверьте мне, у него дурные наклонности. Нельзя давать волю жалости, которая вас погубила бы, не спасая его. Судя по тому, что он пишет о себе сам, кто знает, в чем он виновен? Я не хочу вас больше расстраивать, – продолжал Раймонд больше с грустью, чем со злобой, – но должен сказать, что этот человек еще в детстве имел скверную натуру, и ничто, никакое его преступление меня не удивит. Ради вас самой умоляю, не отвечайте ему.

– Я не отвечу, – обещала Марта, падая на стул. Раймонд ушел. Встретив дочь, он поцеловал ее и послал к матери.

Марта, увидев ее, ужаснулась, словно Бланш могла догадаться о содержании письма, которое она конвульсивно сжимала в руке, и бросила бумагу в огонь.

Раймонд, спустившись, приказал слугам отдавать только ему письма, приходящие издалека.

Почтовое учреждение Мельбурна находилось в большом здании, отделанном сталью. Оно было одноэтажным. В те дни, когда приходило судно, перевозящее депеши и письма, почтамт буквально осаждали. Так как ни один эмигрант не знал точно, уедет он из Мельбурна или останется, все письма носили пометку «до востребования». Улица перед зданием была запружена народом. Шум и толчея здесь не поддавались никакому описанию.

Перед дверью почтамта и в коридорах дежурят много полицейских с целью поддержания порядка. Но, несмотря на их усилия и на то, что из предосторожности был установлен железный турникет, люди устремились на почтамт, толкая и давя друг друга. Каждый спешил попасть туда побыстрее.

Никогда Жоанн не видел столько народа перед почтой, как в тот день, когда он принес туда письмо Мелиды. Он пропустил вперед самых нетерпеливых. Блуждая рассеянным взглядом по толпе, он заметил человека, чья походка показалась ему знакомой. Но этот проблеск внимания был мимолетным, и на нем не задержалась его мысль. В ту же минуту его взгляд обратился на молодую пару. Юная женщина еще носила белый капор, украшенный цветами – признак, по которому в этой стране узнают новобрачную.

Она опиралась на руку мужа с нежной непринужденностью. Оба они читали письмо, а лица их сблизились, словно для поцелуя.

Жоанн с завистью смотрел на них. Ему вспомнилось его погибшее счастье. Он подумал о бедной Луизе, которая была одного возраста с этой новобрачной. «Мы могли быть также счастливы», – сказал он себе. Кровь прихлынула к его сердцу. Он поник головой, а когда вышел из своей задумчивости, молодожены уже скрылись.

«Полно! – подумал он, продвигаясь вперед. – Так судил Бог. – Затем, проведя по лицу рукой, прошептал с бешенством: «Нет, это не Бог заставил меня так страдать, это…“

Жоанн очутился перед ящиком для писем. Он машинально опустил послание Мелиды. Но тут же он отскочил назад, пожирая взглядом группу людей, собравшуюся возле окошечка. Один из этих людей нагнулся, чтобы поговорить со служащим почты. Жоанн не мог рассмотреть его так, как ему хотелось бы. Он подошел и стал прислушиваться, сдерживая дыхание. Голос, который он скорее угадывал, чем расслышал, говорил очень тихо, так как служащий заставил его повторить.

– Я спрашиваю, – произнес мужчина громче, – есть ли у вас письма на имя господина Макса.

• Предыдущая
• 86/125
• Следующая