Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины - Бело Адольф - Страница 87

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая

Крик, похожий на вой шакала, вырвался из груди Жоанна. Он пробился сквозь толпу с помощью локтей и очутился прямо перед Максом, который поднял голову.

– Наконец–то я тебя нашел! – крикнул Жоанн с мрачным смехом.

Макс, бросая вокруг растерянные взгляды, конвульсивно вздрагивал, он оперся о стену.

– Ну, – сказал презрительно Жоанн, – ты, кажется, собираешься в обморок упасть и этим славным людям придется унести тебя? – он указал пальцем на двух приближавшихся полицейских.

Эти слова напомнили Максу, какой опасности он подвергается.

– Будьте осторожны, Жоанн, – пробормотал он тихо, – если вы скажете еще хоть слово, то это будет моим смертным приговором.

– Я это прекрасно понимаю, – ответил Жоанн, – принудив меня страдать, вы ожесточили мое сердце, я не побледнев, буду смотреть, как вас повесят. – На помощь, полисмен! – закричал он, указывая на Макса. – Держите этого человека! Он убийца, каторжанин, бежавший из Сиднея!

Один из полицейских коснулся плеча Макса своей палкой. Тот был арестован.

На мгновение любовь к свободе кольнула его сердце, и лицо приняло выражение особенной жестокости, которое иногда было ему свойственно. Если бы он мог пробить себе дорогу даже ценою горы трупов, он не колебался бы. Пять или шесть полисменов приблизились к нему, словно ведомые инстинктом и заключили его в круг, прорываться сквозь него было бы безумием.

Обвиняемый и обвинитель рядом дошли до двери тюрьмы, сопровождаемые толпой любопытных.

Ничто не бывает неистовее гнева, который в конце концов вспыхивает после долготерпения в обычно кротких натурах.

Жоанн походил на тигра, который, захотев сожрать человека, наткнулся зубами на стальной панцирь.

– Я должен был убить тебя сам, – сказал он Максу, – так я лучше отомстил бы за себя.

– Должно быть, вы побоялись, что я буду защищаться, – ответил Макс, к которому вернулась вся его гордость. – Вы нашли средство более надежное и менее опасное. Вы осторожный малый, Жоанн, а осторожность у некоторых людей переходит в трусость.

– Негодяй! – закричал Жоанн, обезумев от гнева. – Я отдал бы половину крови, которая во мне еще осталась, чтобы доказать тебе обратное.

– Поберегите свое хладнокровие, вы в нем будете нуждаться для того, чтобы просить вознаграждения у судей. Вы знаете, без сомнения, что за мою голову назначена награда.

– Не разрешайте ему оскорблять меня, – заявил Жоанн в порыве ярости, – или я свершу правосудие сам.

– Я хорошо посмеюсь, если ты сделаешь это, – ответил Макс с ужасным цинизмом. – Если ты убьешь меня только наполовину, тебя повесят вместе со мной.

Жоанн был изнурен. У него не хватило сил бороться со страшной энергией этого человека.

– Как! – воскликнул он после минутного молчания, – в вашей душе нет ни тени раскаяния и вы готовы умереть, не испрося прощения у Бога! Там, напротив тюрьмы, в этом домике находится умирающая Мелида. И, зная, что она сойдет в могилу… одна или с вашим ребенком, неужели вы удержитесь от слез и сожалений?

Они должны были ступить за дверь тюрьмы, когда Жоанн произнес последние слова. Макс остановился, пристально глядя в направлении, указанном Жоанном.

– Там! Там! – повторял он, словно пораженный в самое сердце! – Она там!

В этот момент, как бы в ответ на его восклицание, на балконе появилась Бижу. Макс испустил крик и протянул руки, шепча имя Мелиды. Затем, овладев собой, он позволил себя увести.

– Следуйте за нами, сэр, – повернулся полицейский к Жоанну. – Вы должны повторить свое заявление перед судьей.

14

Верховный суд

Жоанна на несколько минут оставили одного. Гнев его остыл. Ради интересов своих друзей он даже сожалел о том, что сделал. Он подумал о последствиях, которые процесс Макса мог иметь для чести Мелиды и сказал себе: «Преследуя свою месть, я действовал, как эгоист».

Его позвали на очную ставку с Максом.

Обвиняемый вошел, пошатываясь, будто пьяный. Он был бледен и по лицу его струился пот. Он с глубоким уважением склонился перед судьями, затем, повернувшись к Жоанну, сказал:

– Я вас избавлю от труда меня разоблачать, я не пытаюсь спасти жизнь, ставшую для меня невыносимой. Все кончено для меня на этой земле. Не упрекайте себя за то, что вы меня выдали, Жоанн. Рано или поздно – я заплатил бы свой страшный счет правосудию. Если б я употребил свою энергию и ум на добро, я стал бы выдающимся человеком! Я один совершал вещи, почти невероятные. Только вдвоем я предпринял нападение на золотой эскорт, которое приписывали большой группе. Правда, что я сам убил своего сообщника, желая забрать все и опасаясь, что он меня выдаст.

При этом откровенном признании о грабеже эскорта, что было настоящим событием в колонии, судья сделал движения изумления и почти удовлетворения. Безнаказанность этого нападения вызывала горечь у всего судебного магистрата.

Макс продолжал, не подавая вида, что заметил произведенное впечатление.

– Я знаю, что не заслуживаю никакого сожаления. Мой ум и полученное воспитание должны были бы препятствовать моим дурным наклонностям, я же не пытался с ними бороться. Жалость была мне неведома. Я совершал преступления без нужды. Должно быть, мое сердце устроено иначе, чем у других людей. Я обокрал своих благодетелей, мог убить незнакомца… Жоанн знает только часть преступлений, в которых я повинен. Я расскажу вам все сам, так как если вам будет рассказывать кто–то другой, вы не поверите. Шайка грабителей золота, которая появилась на приисках Балларэта, состояла из меня и моего сообщника Резаки, убежавшего, как и я, с сиднейской каторги. Он был замечательным человеком в своем роде.

Тогда Макс начал перечислять длинный перечень краж и убийств, несколько раз слушатели этой исповеди содрогались от ужаса.

Макс остановился на минуту, вытер лоб и продолжал свой рассказ.

Дойдя до того момента, когда он познакомился с доктором и его дочерьми, он посмотрел на Жоанна, который столь же бледный, как и он, приложил палец к губам, словно умоляя его замолчать.

– Это все… – сказал Макс, опустив голову.

– Уведите арестованного, – распорядился судья. Макса отвели в его камеру: кровать, матрас из кукурузных листьев, серое одеяло составляли всю ее обстановку. Он бросился на убогое ложе и, сжав руками голову, предался мрачному отчаянию человека, который, оставшись наедине со своей совестью после того, как вел жизнь, запятнанную преступлениями, ждет в предсмертном бодрствовании, что совершится людское правосудие.

Жоанн вышел из суда, измученный волнениями. Он одновременно и желал, и боялся навестить сейчас семью доктора.

Он пересек площадь. Перед тем, как войти, он поколебался, а затем постучал в дверь, с ужасом глядя на тюрьму.

– Боже мой, Боже мой! – пробормотал он, – как скрыть от них? Лишь бы только они ничего не узнали…

– Что с вами, Жоанн? – спросил доктор Ивенс, открывая дверь. – Вы, по–видимому, страдаете?

– Нет, доктор, уверяю, я чувствую себя очень хорошо.

Подойдя к стулу, он сел.

– А я вам говорю, что вы мучаетесь.

– Пустяки, может быть, немного устал.

Через несколько минут Жоанн поднялся со стула и подошел к окну.

«Отсюда невидно ничего, – подумал он, – но из комнат верхнего этажа должен быть виден двор тюрьмы.

– Вам нужно оставить этот дом, доктор. Здесь придется наблюдать очень грустное зрелище…

– Я не гляжу в окно, – ответил доктор Ивенс. – Думаю, что мои дочери тоже.

– Увы! – пробормотал Жоанн, – можно увидеть и не желая.

– Впрочем, вы же знаете, что мы скоро уедем, – сказал мистер Ивенс, не понимавший настойчивости Жоанна, – вид Австралии пагубно сказывается на нас и, поразмыслив, я решил, что лучше быть бедным на родине, чем богачом на чужбине. Поезжайте с нами, Жоанн, мы не образуем веселого кортежа, зато вместе вернемся в Англию.

Жоанн не отвечал.

Он не мог отвести глаз от тюрьмы. Он представлял себе уже виселицу, высившуюся посреди двора. Он считал размеренные шаги часовых в красной форме, прохаживавшихся у подножия стены, и думал о том, что этой площади суждено стать местом кровавой развязки драмы, в которой семья Ивенсов и он сам являлись главными действующими лицами.

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая