Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис - Страница 23

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая

– Ричи, когда шайка юных дебилов, возомнивших себя нацистами, гонится на машине за одним-единственным чернокожим мальчуганом в Говард-Бич и сбивает его, это воспринимается как национальная трагедия. Да так оно и есть – это и вправду национальная трагедия. Но когда в Фенвее белому пареньку его ровесники-негры нанесли восемнадцать ножевых ран, никто даже и не заикнулся о расизме. Газеты сообщили об этом и назавтра забыли, а дело квалифицировали как обычное убийство. Никакой «расовой ненависти». Вот и скажи мне, Ричи, что это такое?

Пристально глядя на меня, он вытянул руку вперед, потом поднял к голове, помассировал себе затылок, потом опустил на стол, рассматривая так, словно не знал, что с ней делать. Он несколько раз принимался говорить и сбивался, но вот наконец спокойно, еле слышно произнес:

– Как ты полагаешь, троим чернокожим юнцам, зарезавшим белого парня, крепко достанется? Ну, отвечай! Отвечай как на духу!

– Ну, разумеется, им солоно придется. Даже если найдут хорошего адвоката, то все равно...

– Нет. Об адвокатах сейчас речи нет. Если они попадут под суд присяжных, их признают виновными? Дадут в самом лучшем случае лет по двадцать?

– Дадут. Можно не сомневаться.

– А если белые мальчики убьют чернокожего парня, и этот случай не будет назван «инцидентом на расовой почве», и газеты не раструбят о национальной трагедии, что с ними сделают?

Я кивнул.

– Я спрашиваю: что с ними сделают?

– Вероятней всего, отпустят на все четыре.

– Именно так! – Он плюхнулся на стул.

– Видишь ли, Ричи, – сказал я. – Эта логика не имеет отношения к обывателю, к среднестатистическому прохожему на улице, и тебе это известно не хуже меня. Некий Джо из южных штатов видит, что гибель черного превращается в трагедию, а гибель при аналогичных обстоятельствах белого представлена как заурядное убийство. И он говорит себе: «Э-э, это неправильно. Это лицемерие. Налицо двойной стандарт». Можешь ли ты осуждать его за это?

Ричи со вздохом провел ладонью по волосам:

– Черт побери, Патрик... Не знаю. Нет! Я не могу осуждать его за это! Но в чем же альтернатива? Неужели следует ликвидировать квоты на рабочие места для представителей меньшинств, всякие там льготы и привилегии для них же?

Я налил себе и показал ему бутылку. Ричи протянул мне свой стакан.

– Нет, – ответил я, наливая ему. – А впрочем... Нет, не знаю...

Криво улыбнувшись, он откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. Питер Габриэль допел и теперь лишь время от времени слышался рев пролетавших внизу машин. Повеяло прохладой, и, когда в комнату залетел ветерок, я почувствовал, что атмосфера несколько разрядилась. Не совсем, конечно, но все же.

– Знаешь, что значит «действовать по-американски»? – спросил Ричи. По-прежнему глядя в окно, он взбалтывал виски в стакане, так и не поднеся его ко рту.

Да, я ощущал, что, чем выше был уровень алкоголя в крови, тем меньше становилось злобы. Виски словно растворяло ее.

– Нет, Рич, не знаю. Расскажи.

– Действовать по-американски – значит найти кого-нибудь и обвинить его в своих бедах. Работаешь, предположим, на стройке и роняешь себе молоток на ногу? Подавай в суд на компанию. Вполне можешь слупить с нее десять тысяч. Ты белый и не можешь устроиться на работу? Обвиняй квоты для нацменьшинств. Черный – вали все на белых. Или на корейцев. Или на японцев – японцев только ленивый не винит. Целая страна несчастных, невезучих, сбитых с толку людей, и ни у одного не хватает мозгов, чтобы честно разобраться в своей ситуации. И еще твердят, что прежде, до того как появились СПИД и крэк, уличные банды и средства массовых коммуникаций, спутниковое телевидение, самолеты и глобальное потепление, было проще и легче, – как будто можно вернуться в те времена! И не в силах понять, отчего они по уши сидят в дерьме, эти люди начинают обвинять кого-нибудь, все равно кого – евреев, белых, черных, арабов, русских, сторонников абортов, противников абортов.

Я ничего не ответил. Трудно спорить с очевидными фактами.

Ричи поднялся и начал прохаживаться по комнате не слишком уверенными шагами.

– Белые обвиняют таких, как я, потому что свое место якобы я получил по квоте. Половина из них читает по складам, но уверена, что вполне справится с моей работой. Политики-сволочи, развалясь в кожаных креслах в квартирах с видом на реку Чарльз, внушают своим олухам избирателям, будто все проблемы проистекают оттого, что я лишаю их детей куска хлеба. Чернокожие твердят, что я им больше не брат, ибо живу на «белой» улице в практически «белом» квартале, и что я пытаюсь протыриться в средний класс. Вот именно – протыриться! Как будто если ты черный, то должен до гробовой доски оставаться на Гумбольдт-авеню, среди тех, кто, получая пособие, немедля тратит его на крэк. Протыриться! – снова воскликнул он. – Гетеросексуалы ненавидят педерастов, а те в последнее время уверяют, что готовы дать им... не что-нибудь, а отпор, хотя сам черт не знает, что они при этом имеют в виду. Лесбиянки ненавидят мужчин, мужчины – женщин, белые – черных, черные – белых, и каждый ищет, кого бы обвинить в своих бедах и неудачах. И в самом деле, на кой дьявол смотреть на себя в зеркало, если ты непреложно уверен: вокруг толпами бродят те, которые – ты в этом непреложно уверен – тебе в подметки не годятся?! – Он взглянул на меня. – Ты понимаешь, о чем я, или это пустое сотрясение воздуха?

Я пожал плечами:

– Каждому по той или иной причине надо кого-нибудь ненавидеть.

– Этот каждый слишком глуп, – сказал он.

– И слишком зол, – добавил я.

Мы помолчали, потом, все так же, не произнося ни слова, налили еще и выпили – на этот раз помедленней. Минут через пять Ричи спросил:

– Как ты, кстати, чувствуешь себя после сегодняшней передряги?

Сговорились они все, что ли?

– Нормально, – отвечал я.

– Правда?

– Правда. По крайней мере, мне так кажется. – Я поглядел на него, и мне почему-то захотелось, чтобы наши взгляды встретились. – Дженна была хорошим человеком. Порядочным человеком. И всего-то навсего... ей захотелось – раз в жизни, – чтобы об нее не вытирали ноги.

Ричи посмотрел на меня и, перегнувшись через стол, протянул стакан:

– Ты заставишь их заплатить за ее смерть, Патрик?

Я подался к нему. Мы чокнулись.

– С большими процентами. И пусть не обижаются.

Ричи ушел в первом часу ночи, а я вместе с бутылкой перебрался из офиса в квартиру. Не обращая внимания на моргающую красную лампочку автоответчика, включил телевизор, рухнул в свое кожаное кресло и, потягивая из горлышка, стал смотреть Леттермэна, но каждый раз, когда в кадре возникал приспущенный флаг, передо мной представала дергающаяся в пляске смерти Дженна. Обычно я не злоупотребляю горячительными, но на этот раз высосал «Гленливет» до донышка. Мне хотелось отрубиться и обойтись без снов.

Ричи сказал, что имя Сосия ему откуда-то знакомо, но – не более того. Я прикинул, что же мне известно. Куртис Мур – член шайки «Рэйвенские святые», Дженну он убил, вероятней всего, выполняя чье-то поручение, и поручение это дал ему Сосия, муж – или бывший муж – Дженны. Сосия состоял с сенатором Брайаном Полсоном в столь дружеских отношениях, что они фотографировались вместе. При нашей первой встрече сенатор шарахнул по столу кулаком, прибавив: «Это не шутки, Кензи!» Да уж, какие тут шутки. Дженну расстреляли. Больше – и значительно больше – сотни уличных головорезов, смерти не боящихся точат на меня зубы. Хороши шутки. Завтра предстоит ланч с Малкерном и его командой. Здорово я набрался. Дженна убита, Куртис Мур остался без ноги. Я пьян. Призрак в пожарной каске склубился из тьмы в углу за телевизором, экран стал расплываться перед глазами. Бутылка была пуста.

Герой ударил меня пожарным топором по голове, я вздрогнул и выпрямился в кресле. Тускло мерцал экран. Я осоловело поглядел на часы – четверть пятого утра. Жидкий огонь разливался где-то на уровне диафрагмы. Топор, снеся мне полчерепа, оголил нервы. Я выбрался из кресла и побрел в ванную, где меня долго выворачивало. Я спустил воду в унитазе и лег на холодный кафель пола. Комната насквозь провоняла «Гленливетом», страхом, смертью. Второй раз за трое суток меня тошнит. Может, это булимия?

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая