Откровения Екатерины Медичи - Гортнер Кристофер Уильям - Страница 61

• Предыдущая
• 61/107
• Следующая

— На каждом из них белая лента либо золотой крест, — едва слышно шепнула я Бираго. — Что это за новая мода?

— Крест носят гугеноты, — ответил он, хмурясь, — а ленту католики.

Мне припомнился давний вечер в Фонтенбло, когда я безуспешно пыталась отыскать гугенотов в толпе придворных. Тогда я видела лишь пышные наряды и блеск драгоценностей, слышала только смех и шутки. Сейчас мне казалось, что сам воздух в зале вот-вот полыхнет, точно порох от искры, и все лица, на которые падал мой взгляд, были угрюмы и мрачны.

— С каких пор при этом дворе почитается необходимым публично демонстрировать свое вероисповедание? — процедила я, совсем позабыв, что рядом с нами сидит Карл. — Это неприемлемо!

— Издай указ, который это запрещает, — резко хохотнул Карл. — Но только поторопись, покуда не началась новая война. Гляди: вон шествуют наши католические вожди.

Я напряглась, застыв в кресле. В зал вступило семейство Гизов. Лицо вдовы Меченого закрывала вуаль, а ее пятнадцатилетний сын, новый герцог де Гиз, был в ослепительно-белом атласном камзоле. Во главе прочих Гизов шел монсеньор кардинал. С одного взгляда на его злобную усмешку мне стало ясно: именно он подготовил это театральное шествие, дабы напомнить нам, что Гизы вечно будут чтить память о Меченом.

— Не знала, что вы вернулись из Рима, — заметила я, когда кардинал склонился перед нами и поцеловал протянутую руку Карла. — Надеюсь, Вселенский собор прошел успешно?

— Превосходно. Его святейшество провозгласил анафему всем еретикам.

Карл сердито сверкнул глазами.

— Кровь Христова, — проговорил он, даже не потрудившись понизить голос, — и почему вам вечно нужно все испортить?

Я нервно усмехнулась, собираясь напомнить ему, что Гизы все-таки наши гости. И тут краем глаза увидела одинокую фигуру, которая направлялась к нам.

В зале воцарилась мертвая тишина.

Колиньи тоже был одет в белое. Глубокие морщины прорезали его лоб, залегли в уголках отвердевшего рта. В редеющих волосах проступала седина. Глаза, обведенные темными кругами, смотрели отчужденно и замкнуто.

— Добро пожаловать, господин мой Колиньи, — проговорила я негромко. — Вы в трауре?

— Да. Шарлотта, моя жена, скончалась после долгой болезни.

— Упокой, Господи, ее душу, — пробормотала я, борясь с прихлынувшей надеждой, к которой примешивалось чувство вины.

— Моя жена умерла, не успев увидеть, как я буду очищен от выдвинутого против меня чудовищного обвинения. — Колиньи между тем обратился к Карлу. — Ваше величество почтили ее память, вернув меня ко двору, где я смогу вновь занять место, принадлежащее мне по праву, и восстановить свое доброе имя.

Я оцепенела, уловив неявно прозвучавший в этих словах упрек. Неужели он обвинял в своем изгнании меня? Я так ждала этой встречи, так мечтала вернуть былую нашу близость… Духовную близость, не более, ибо хорошо понимала, что было бы слишком рискованно возобновлять давно прервавшуюся связь. Однако не ожидала, что Колиньи будет так холоден и станет так подчеркнуто обращаться только к моему сыну, словно меня здесь вовсе не было.

Но не успела я как-то выразить свои чувства, как Карл спустился с возвышения и встал рядом с Колиньи.

— Вы здесь желанный гость, — услышала я его голос и увидела, как он повернулся ко двору, расправляя худые плечи.

Я заранее приготовила для Карла речь, однако сейчас он заговорил не моими, а своими словами, и голос его зазвенел уверенностью, которая застала меня врасплох.

— Я хотел бы видеть на этом празднике доброжелательность и согласие между моими высокородными подданными, ибо все мы — братья во Христе.

С этими словами Карл повернулся к Колиньи, обнял его за плечи и поцеловал в губы. Окаменев, я смотрела на эту сцену, а мой сын сделал знак Гизам:

— Идите же, приветствуйте своего брата.

Колиньи стоял как ни в чем не бывало. Карл явно действовал, повинуясь внезапному порыву, но Колиньи выглядел так, словно ждал этой минуты всю жизнь. Мельком глянув на Бираго, я обнаружила на его лице точно такое же смятение и осознала, что разрываюсь между гордостью за сына и тревогой. Если Карл хотел, чтобы в нем видели полноправного монарха, ему следовало все же посоветоваться со мной или с Бираго, прежде чем выбрать место и способ осуществления своего желания.

— Я так велю, — прибавил между тем Карл.

И тогда монсеньор под десятками испытующих взглядов выступил вперед и слегка коснулся губами щеки Колиньи. За ним последовала вдовая герцогиня. Я почти ожидала, что она сейчас отбросит вуаль и вонзит в грудь Колиньи кинжал, однако она лишь покорно наклонилась к нему и, приняв его поцелуй, отступила прочь.

Молодой Гиз не тронулся с места. Колиньи шевельнулся было, собираясь шагнуть ему навстречу, и тут Гиз прошипел:

— Убийца! Я еще заставлю тебя заплатить за смерть моего отца!

Он стремительно развернулся к Карлу:

— Боюсь, ваше величество, я вынужден откланяться.

Лицо Карла вспыхнуло. Гиз отвесил короткий поклон и широкими шагами вышел из зала. Я вскочила с места.

— Не надо, — прошептала я Карлу, — пусть уходит. Ты уже настоял на своем. А теперь скажи то, что я для тебя написала.

Карл оцепенел.

— Не указывай мне, что делать! — едва слышно пробормотал он, а затем уже громко проговорил: — Пусть при этом дворе более не будет разговоров о еретиках! Все мы прежде всего французы!

И добавил, обращаясь к Колиньи, — в тот самый миг, когда я уже решила, что он меня ослушается:

— Господин мой, мы прощаем все, в чем ты провинился перед нами, и верим, что впредь будешь служить нам верно. А потому мы даем тебе место в нашем Совете, где ты станешь советником нашим в делах государства.

— Ваше величество, вы оказываете мне честь, которой я недостоин. — Колиньи поклонился.

Карл улыбнулся и решительным шагом двинулся в пиршественный зал. За ним последовали придворные.

— Я прибыл сюда, чтобы увидеть, как будет восстановлено мое доброе имя. — Колиньи взглянул на меня. — Такого я не ожидал.

Только что я стала свидетельницей, как мой сын совершил первый свой самостоятельный поступок. Пытаясь осознать все его последствия, я внезапно ощутила недоверие к этому человеку, который, казалось, сеял раздоры всюду, где ни появлялся.

— Я ведь сказала когда-то, что введу тебя в Совет, — наконец проговорила я.

— Да, сказала. — Он помолчал. — Я должен попросить у тебя прощения.

Я прямо взглянула ему в глаза — уже не те, что знала когда-то.

— Нет, не нужно извинений. Не стоит ворошить прошлое.

— Стоит, — возразил он. — Только глядя в лицо прошлому, можно обрести мир.

Я не знала, какой мир он имеет в виду, да и не желала знать. Я совершила ошибку. Сейчас мне хотелось только одного — чтобы он покинул двор и навсегда исчез из моей жизни. Память о том, как мы были близки, обо всем, что было между нами, навалилась сейчас невыносимой тяжестью.

— Скорбь о жене лишила меня силы духа, — продолжал он. — Я был потерян, испуган… и злоупотребил твоим доверием. Я не хотел причинить тебе боль. Если ты не хочешь, чтобы я здесь остался, — я не останусь.

— Так ты по-прежнему считаешь, что это было мое решение? — Я не могла поверить своим ушам. — Мое? После всего, что было, ты смеешь взваливать это бремя на меня? Кажется, ты забыл, с чего все началось и почему разрушилось! Не я взялась за оружие и развязала войну, не я решилась…

Я осеклась на полуслове. По глазам Колиньи, по тому, как окаменело его лицо, было видно: он знает, что я хотела сказать.

— Мне лучше уйти, — пробормотал он, но я остановила его, не дав завершить поклон:

— Нет.

Колиньи замер.

— Нет, — повторила я. — Мой сын попросил тебя служить нам. Так решил он сам, и я не стану оспаривать его решение. — Я вздернула подбородок. — Ты просил о прощении. Я тебя прощаю.

— Тогда, — отозвался он, — я сделаю все, что в моих силах, дабы оказаться достойным твоего прощения.

С этими словами Колиньи подал мне руку. Сдерживая слезы, отчетливо сознавая, что былая близость между нами сгинула навек, я оперлась на его руку и позволила сопроводить меня в пиршественный зал.

• Предыдущая
• 61/107
• Следующая