Башни земли Ад - Свержин Владимир Игоревич - Страница 20

Вокруг строя эскадры вились легкие османские самбуки, прикрывавшие тяжелые корабли от внезапных атак брандеров.

Наварх императорского флота смотрел на Тамерлана. В его взгляде сквозь почтение проступал неподдельный ужас. Вскоре после полуночи ему сообщили, что буря, уже ворвавшаяся в Дарданеллы, вдруг ослабла, точно выдохлась. А к утру от нее не осталось и воспоминания. Яркое весеннее солнце, легкий ветерок – живи и радуйся. Так бы наварх, вероятно и поступил, но весь его тридцатилетний опыт плавания в этих водах гласил, что такого быть не могло.

Между тем Железный Хромец стоял на капитанском мостике рядом с императором, удивлённым, кажется, не меньше наварха, и невозмутимо созерцал мерное движение волн. В отличие от большинства соратников и советников, с явным опасением разглядывающих корабли, он глядел и улыбался, неспешно переговариваясь то с василевсом, то со стоявшим за его спиной Хасаном Галаади.

– Великий Чингисхан, мир праху его, до самых последних дней своей жизни мечтал дойти до Последнего Моря. Ему не удалось, хотя нет и не было человека, более могущественного, чем мой великий предок. Но если бы я желал лишь завершить дерзновенный замысел Чингисхана, я бы легко сделал это. Для таких кораблей нет последнего моря.

Тамерлан положил руку на эфес персидской сабли. Индийский жемчуг и афганский лазурит, казалось, вспыхнули и заиграли внутренним огнём от прикосновения хозяина.

– На берегу гонец, – наварх указал жезлом на всадника, мчащегося у самого обреза воды вслед кораблям эскадры, величественно покидающей бухту Золотого Рога.

– Да, я вижу, – хмурясь, ответил Тамерлан. – Что-то подсказывает мне, что он привёз недобрые вести.

– Почему ты так решил, брат мой, великий амир? – Поинтересовался император.

– А вот спроси у него, – Железный Хромец кивнул в сторону Хасана. – Он все знает.

Мануил обратил к дервишу вопросительный взгляд.

– Если бы весть, которую везет гонец, была доброй, радость бы переполняла и его самого. Он бы сорвал кушак, или тюрбан и размахивал им, ибо так лучше видно. – Всадник же машет руками. Он выполняет свой долг, но не рад этому и не жаждет быть замеченным.

– И верно, – улыбнулся Мануил. – Теперь это, и вправду, кажется очевидным.

– Я же говорил. Этот умник проникает в суть вещей так же легко, как всякий иной, глядя в кувшин, говорит, полон он. или пуст.

– Всё ведомо лишь Аллаху, – Хасан воздел руки к небесам, – милостивому, милосердному.

Между тем шлюпка, отправленная за носителем недоброй вести, причалила к берегу. Ещё немного, и он, поднявшись на палубу, увидел спускающегося к нему Тамерлана и рухнул на колени, точно более не в силах был стоять на ногах:

– Не вели казнить, о, Повелитель Счастливых Созвездий, опора и надежда всех правоверных, блистающий меч веры, оплот…

– Хватит, – резко прервал его Тимур. – Что привёз ты?

– Дурные новости, мой повелитель.

– Говори же. Так и быть, я не стану казнить тебя.

– Милость твоя безгранична, о гроза всех гяуров! – Гонец поднял голову, обнадёженный словами Тамерлана. – Тохтамыш, сын шакала и выродок кобры, Тохтамыш, самим шайтаном поставленный склонять голову пред сапогом нечестивца, собрав несметное войско, выступил на Итиль[12]. С ним князья руссов. Как говорят, Тохтамыш обещал им, что если вернет себе трон Золотой Орды, на веки вечные передаст все права на земли руссов великому князю Витовту.

– Не тот ли это Витовт, – мрачнея на глазах заговорил Тамерлан, – которого Удэгей, племянник мой, разбил на Ворскле и заставил бегством спасать жизнь свою?

– Тот самый, о, владыка правоверных.

– Вот видишь, мой брат василевс, излишнее милосердие пагубно для слабых умов и неокрепших душ. Когда-то хан Тохтамыш прибежал ко мне, как избитый щенок, спасаясь от родичей своих, лишивших его и отчего дома, и воды, и табунов – всего, чем он владел. Я принял его как сына, держал возле сердца. Я дал ему в управление города и земли, научил воевать. Я выковал клинок из сгибаемой ветром тростинки. Какой же благодарностью ответил мне этот хан? Этот негодный потомок великого Чингиза? Он напал на меня, точно я когда-либо был врагом его. Я преподал ему урок и хотел верить, что Тохтамыш уразумеет его и придёт, склонив голову и раздирая ногтями грудь. Но нет, он предпочёл вылизывать блюда и глодать кости за никчемным князем гяуров. А теперь вот снова поднял оружие на меня, своего благодетеля!

Железный старец сжал кулаки и где-то вдали, точно заплутавшее подразделение разбитой армии, в небе показалась черная грозовая туча. За горизонтом блеснули зарницы молний.

– Удэгею следовало бы изловить змеёныша после сечи на Ворскле и задавить его.

Тамерлан бросил яростный взгляд на стоявшего рядом императора:

– Знаешь, брат мой василевс, как у нас поступают с изменником? Мы кладем его на живот, садимся сверху, обхватываем рукой за шею и тянем голову назад, пока не сломается хребет.

Мануил нервно сглотнул. Не то чтобы ему никогда не приходилось видеть казни, но никогда прежде он не слышал, чтобы об умерщвлении ближнего рассказывали с таким радостным воодушевлением.

– Так умрет и сам Тохтамыш, и все, кто пошёл за ним, – с мрачным упоением продолжал Тамерлан. – А потом мы отрубим головы, и я велю сложить из них минарет. Он воздел к небесам пальцы, унизанные перстнями, и Мануилу показалось, что в одном и них – массивном золотом кольце с рубином на левой руке, сполохом отразилась приближающаяся молния. Раскат грома вторил словам завоевателя.

– Готичненько, – почтительно отозвался Лис на канале связи. – Со спецэффектами у него круто поставлено. Хасан, как «о, великий» делает эти фокусы?

– Пока не знаю. Но впечетлён.

– Не то слово. Голливуд нервно дымит мариванной в своём ещё не открытом углу.

– Отправляйся на берег, – Тамерлан обратил на гонца ледяной взор, – скачи к Удэгею. Пусть возьмет два тумена и расправится с этим отродьем шелудивого ишака. Пусть из головы Тохтамыша сделают чашу для пиров, и, оправленную в серебро, привезут ко мне.

– Слушаю и повинуюсь, мой господин, – с облегчением склонился гонец.

– Спеши же! Фирман с моей личной тамгой Удэгей получит до исхода дня.

Эгейское море встречало эскадру безмятежной синью вод, бездонной синью неба и ласкающим ветерком. Казалось, бури никогда не тревожили этот райский уголок. Жители островов, то и дело мелькавших по правому и левому борту, с ужасом глядели на проплывающие мимо корабли. Всякому, жившему здесь, было известно, что время от времени император высылает эскадру, чтобы покарать сарацинских пиратов, а заодно и проверить, нет ли чего интересного на окрестных берегах. Но такой огромной эскадры не видели даже старики. Наблюдая сотни парусов на горизонте, местные жители судачили о том, куда же на сей раз отправляется императорский флот. Но самые дерзкие предположения оставались досужими измышлениями, не находя ни единого подтверждения.

В отличие от доблестных соратников, осмелившихся разделить с Великим амиром тяготы морского похода, ни сам Тамерлан, ни Хасан Галаади не испытывали морской болезни. Железный Хромец стоял, опираясь на перила кормовой надстройки, и внимательно, точно изучая, рассматривал берега возникавших за бортом островов, пока те не терялись в дымке, растворенные горизонтом.

– Это опасные земли, – подытоживая свои наблюдения, он повернулся к Галаади, – здесь множество бухт, где можно спрятать корабли. Отсюда легко нападать внезапно, а потом исчезать бесследно.

– Когда-то так и было, – подтвердил Хасан. Но здесь слишком тепло, и солнце ласково, как райские гурии. Местные жители редко берутся за оружие. Больше всего они любят танцевать и пить вино со своих виноградников.

– Нечестивцы, – вздохнул Тамерлан. – Глупые нечестивцы. Всякий, кто не готов напасть, кто не почитает оружие мерилом высшего блага – в душе раб, и непременно дождется сильного, который придёт обратить его в рабство. Хасан Галаади посмотрел на вспененную форштевнем воду, будто искал в ней верные слова.