Королева Камилла - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 44

Джин пролаял:

– Если новые консерваторы пройдут, мы будем как дома и в Букингемском дворце, и в садах!

– Мы станем знаменитостями. Джин, на обложке «Собачьего мира» появимся! – сочно гавкнул Тоник.

Разволновавшись, они вскочили, забегали по гостиной и носились, пока у них не закружились головы и Грэм не прикрикнул:

– А ну хорош там!

Грэм устал от собак в доме. Они были глупы и непредсказуемы, ему надоело убирать грязь, которую они тащили из сада, и тошнотворные говешки на безукоризненной лужайке. Но таково было условие его вступления в наследство – заботиться о собаках, пока они не околеют. Так что Грэм заволновался, услышав от сослуживца (забитого мужичка по имени Леонард Вульф, чья жена держала трех пекинесов), что правительство объявило об ужесточении норм содержания собак. Разрешать, мол, будут не больше одной собаки в доме. Леонард Вульф горестно поведал Грэму:

– Моя жена собирается уйти от меня и поселиться отдельно с пекинесом, второго отдать нашей взрослой дочери, а третьего оставить со мной.

Джин с Тоником перекатились на спины и замерли кверху лапами, показывая, что они в полной власти хозяина.

Грэм знал, что в графе «Причина посещения» мог бы написать любую заумь или стеб. Например, «участие в церемонии поклонения дьяволу» или что‑нибудь непроизносимое вроде «вальсирование с аксолотлями».

«Вулкан», государственный монстрокомпьютер, которому доверили выписывание удостоверений личности, пособий, пропусков, медицинских страховок и не одну тысячу других бюрократических процедур, из рук вон плохо справлялся со своими задачами и работал на таком непостижимо запутанном программном обеспечении, что ни один наемный специалист и ни один правительственный чиновник не мог в нем разобраться. Пытливая журналистка недавно написала в «Таймс», что ей удалось смастерячить себе шесть удостоверений личности на имена Саддама Хусейна, Иосифа Сталина, Осамы бен Ладена, Микки– Мауса, доктора Франкенштейна и Уильяма Шекспира. Все шесть удостоверений пришли на указанный адрес одной и той же почтой.

– По – моему, дешевле было бы нанять десять тысяч тупеньких девочек и мальчиков делать эту работу вручную, – сказал Грэм, обращаясь к Джину.

– Чтобы по улицам не шлялись, – тявкнул Джин.

– А пенсионеров засадить за биометрию. – Грэма понесло, это была его любимая тема. – Каждый дурак может взять пробу ДНК, сфотографировать сетчатку или откатать пальчики.

Джиново ворчание Грэм истолковал как «На жалованья уйдет прорва денег».

– Нет, Джин, никакая не прорва. Малолетним дурням можно платить ровно столько, чтобы покрывало проезд на работу, и назвать это профессиональным обучением, а старичье не грех и даром заставить работать, а иначе пенсию не платить. С какой стати им сидеть сложа руки?

Тоник глухо зарычал и даже оскалился.

– Ты мерзкий кусок человечьего говна, Грэм, – злобно рыкнул он. – А мне пора колоть инсулин.

Грэм пнул Тоника, так что пес отлетел к дальней стене.

– И когда ты сдохнешь?

Тоник приземлился на лапы, тряхнул головой и, подбежав к Грэму, укусил его за лодыжку.

Грэм схватил пса за ошейник и потащил к задней двери, приговаривая:

– На мыло тебя, шкура серая. Во – первых, ты мне никогда не нравился, во – вторых, ты не стоишь тех денег, которые я трачу на твой инсулин, и в – третьих, ты извращенец. Не думай, будто я не в курсе твоих отвратительных половых игрищ с беднягой Джином.

Джин с тревогой наблюдал, как Грэм распахнул дверь и швырнул Тоника во тьму дождливой ночи. Потом подбежал к французскому окну и прижался носом к стеклу. Тоник одиноко стоял под дождем, мокрая шерсть облепила тело.

Чарльз так и не придумал, какую веру ему исповедовать, – он заигрывал и с христианством, и с исламом. Обе религии он изучал и прочитывал все попадавшиеся книги. Он беседовал с преподобным Джоном Эдмондом– Харви в его укрепленной церкви Святого Адриана и с имамом Мухаммедом Акбаром в мечети, которая помещалась в обычном коттедже на две семьи, где снесли разделительную стену. У каждого места нашлись свои достоинства.

У Святого Адриана была безмятежная атмосфера, особенно на закате, когда солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь заалтарный витраж, заливали мрачноватый интерьер мягким светом, который не могла притушить даже антивандальная решетка. В мечети, где лежал необъятный ковер в традиционных узорах и у входа выстраивались ряды туфель, всегда было многолюдно. Чарльза трогало дружеское расположение других молельщиков, и неважно, что однажды ему пришлось идти домой в чужих шлепанцах, потому что его ботинки исчезли. Имам обвинил в краже уличных собак, но в следующую пятничную молитву ботинки чудесным образом вновь объявились в мечети. Они даже были начищены.

Если Чарльзу хотелось побыть в одиночестве, он заходил домой к аббату и брал ключи от церкви. Он сидел там, ожидая, пока солнце не прольется в окно и не осветит муки Спасителя на кресте. Принц чувствовал прочную связь с Иисусом: у него тоже был грозный отец, который слишком многого ждал от ребенка.

Когда Чарльз принес ключ, преподобный Эдмонд – Харви пригласил его выпить чаю в компании с Джерадом, партнером Эдмонда, австралийцем из аборигенов и убежденным роялистом. Джерад только что испек булочки; противень сладко пахнущих плюшек остывал на проволочной подставке на столешнице «под гранит». Чарльз и преподобный смотрели, как Джерад украшает булочки глазурью из фунтика, выдавливая на каждую по несколько крапинок.

– Я чрезвычайный поклонник примитивного искусства, – сказал Чарльз. – Я нахожу его глубинно… ну… глубинным.

Джерад, получивший степень магистра искусств в колледже Святого Мартина[58], сердито зыркнул на Чарльза, но тот уже переключил внимание на пухлого и розового Эдмонда – Харви, обратившись к нему со словами:

– Преподобный, можно мне отяготить вас теологическим вопросом, который мучит меня с детства?

Преподобный, слегка нервничая из‑за очевидного дурного настроения Джерада, воскликнул:

– Оба – на! Теология! В последнее время у меня обычно спрашивают советов из области социального обеспечения, но валяйте.

Чарльз сказал:

– Вот если кто‑то ужасно любит животных, ну, знаете, собак, лошадей, прочее…

Джерад, фыркнув, перебил его:

– Уж Эдмонд знает, какие бывают животные, он сам таков у себя дома.

Преподобный нервно хохотнул.

Чарльз продолжал:

– За долгие годы я потерял многих дорогих сердцу друзей, но я всегда думал, куда попадают умершие собаки? В рай? Или в какое‑то свое особое место? У них есть душа?

Не успел преподобный открыть рот, как снова вклинился Джерад:

– У собаки, как у меня и у вас, точно есть дырка в заднице.

Преподобный взял Джерада за руку – ту, в которой был шприц с глазурью, – и, оскалившись, как хэллоуинская тыква, ответил:

– Христос, несомненно, любил животных. Новый Завет кишит овечками, рыбой и ослами. Не знаю, была ли у него собака… возможно, была…

– Но есть ли у собак душа? – наседал Чарльз.

Священник замялся. Душа давно уже вышла из моды, как и рай, даже Бог был не в фаворе у того религиозного сообщества, которому преподобный когда‑то принадлежал. Именно потому его и выслали в зону изоляции. Но истинной причины, по которой его выгнали из уютной приходской церкви в Саффолке и отправили в чертову дыру, которую он нынче окормлял, преподобный так и не ведал. Из‑за Джерада? А может, из‑за статьи в приходском журнале, где он предположил, что, «явись Спаситель сегодня, он, наверное, вербовал бы апостолов в гей – барах на Олд – Комптон – стрит»?

Преподобный мог бы ускользнуть от внимания «Вулкана», если бы не сравнил Джека Баркера с Иудой Искариотом, сказав, что «они оба предали идеал». Эдмонд хотел вызвать какую – никакую полемику в сонной саффолкской деревушке – уж очень достали его гомофобы, засевшие на местной почте, – но он никак не ожидал, что в три часа ночи его разбудят полисмены: выломав двери, ворвутся в спальню, вышвырнут их с Джерадом из кровати, стащат по лестнице, голых и перепуганных, и затолкают в воронок, заперев каждого в отдельном зарешеченном пенале.