Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич - Страница 66

• Предыдущая
• 66/167
• Следующая

— Такие картинки им — нож в грудь, — сказала Прасковья Никитична, не отрывая глаз от карикатур. — Было от чего Зубатову перепугаться.

— Он, как мелкий жулик, выдрал эти листы. А мы ему — ежа в горло. Я уже сказал парням, с которыми там пил чай: принесу настоящую «Искру». С этими карикатурами. Пусть рабочие знают и другим передают. Надо же проветрить головы от зубатовского дурмана.

— Только ты, Ваня, поосторожнее.

— Ничего, ничего. Не тревожься, Пана. Ты мою аккуратность знаешь. И мы с тобой доживем до того дня, когда покатится корона с пустой башки.

Он бережно свернул газету и отнес в тайник.

Прасковья Никитична, видя, что муж уже успокоился, подошла к нему и, уронив голову на плечо, начала жарким шепотом:

— А у нас с тобой… У нас, Ваня, скоро будет маленький!

— Правда?! — Бабушкин повернулся, приподнял голову жены и тепло глянул в глаза. — Что же ты раньше не сказала о такой радости?

— Сомневалась, Ваня… Время такое…

— Не волнуйся, милушка. Не будет в тягость. А счастья прибавит.

— Вот и я так же… В чем могу — верная твоя помощница. Где бы тебе ни случилось… Ежели, не к слову будь сказано, Сибирь… Я — за тобой туда. Семьей-то все легче…

— Конечно. — Бабушкин осторожно обнял жену, провел рукой по ее волосам. — О Сибири ты не думай. Мы тут повоюем со всей этой мразью. До победы! А пока мне хочется, Пана, съездить туда, — кивнул головой в сторону запада, — туда, где «Искра». Очень хочется Ильича повидать, поговорить с ним. Дело-то у нас большое — такой кострище разжигаем!

— А как же ты отыщешь его! По-тамошнему говорить не умеешь.

— Отыщу. Письма-то мои доходят. И язык доведет. Ты не волнуйся, я ненадолго. Литературы оттуда захвачу с собой побольше. А тебе тут, ежели что, товарищи помогут.

— Тайком поедешь?

— По той дорожке, по которой «Искра» к нам идет. Да это еще не скоро. Не завтра и не послезавтра. Когда партия позволит.

На Самотеке торговали рождественскими елками. Прасковья Никитична купила малюсенькую, поставила в угол на комод. Приедет Иван — накануне праздника зажгут на ней две восковые свечки.

А на будущий год — дочке или сыну… Как бы ни было плохо с деньгами, непременно купят елочку…

…Бабушкин уехал 21-го. Повез по всему «Русскому Манчестеру» новогодние листовки и только что полученный двенадцатый номер «Искры». Помогая ему запрятывать нелегальщину на дно короба, Прасковья Никитична прочитала в статье о мартовской расправе на площади Казанского собора. «Но — гнилые деревья реакции растут медленнее, чем молодые побеги революционного движения». Правильные слова! Ее Ваня помогает расти этим молодым побегам.

Он обещал вернуться 23-го, но и в сочельник не приехал. Одна скоротала ночь. В рождественское утро для отвода глаз сходила в церковь…

Под Новый год зажгла на елочке обе свечки. Утирая слезы тыльной стороной ладони, смотрела на языки пламени:

«Ежли Ванина скорее… схватили его».

Порывалась крикнуть:

«Нет, нет, он где-то ходит по рабочим каморкам… Скоро приедет… Постучит…»

Временами ей казалось, муж осторожно трогает закрытые ставни, идет к сеням. Она затаивала дыхание — камнем наваливалась тишина.

А свечка?.. Похоже — Ванина… Нет, нет… Прасковья Никитична дунула на хилые лепестки огня, и в комнате запахло нагаром фитиля. Повалилась в постель…

Утром пришла от Грача фельдшерица. Держа руки Прасковьи Никитичны в своих теплых ладонях, заговорила прерывающимся голосом:

— Сердцем чую твое неизбывное горе… Но, милая Чурай, ты не одна. Нас много. Не оставим в беде.

И рассказала: 23-го поздним воскресным вечером жандармы ворвались в домик рабочего, где Иван Васильевич раскладывал свой «товар» перед членами Орехово-Богородского комитета. Там были ткачи и красильщики. Всех замели. Сказывают, увезли в Покров, где Бабушкины проживали еще не так давно.

— Ежели в Покровок… хуже некуда, — промолвила сквозь слезы Прасковья Никитична. — Какая-то провокаторская сука там все пронюхала…

Еще никто не знал, что ее Ваню из Покрова уже отправили в Екатеринослав, куда он был выслан из Питера пять лет назад…

Надо было самой заметать следы — до утра спалить все нелегальное, бросить мастерскую и — на поезд.

Ваня помнит питерский адрес матери. Ежели все повернется к лучшему, через нее отыщет.

Искать Прасковью Никитичну начали гораздо раньше, чем она предполагала. Прошло каких-то пять недель, и Надежда Константиновна, встревоженная судьбой Прасковьи Бабушкиной, написала Грачу:

«Теперь о Богдане. Знаете ли адрес его жены? Ей необходимо будет помогать».

Но Грач не успел получить этого письма: уехав в Киев на совещание агентов «Искры», он бесследно исчез.

Пройдет полгода, и уже на другое, еще более тревожное письмо Надежды Константиновны ответит из Петербурга разъездной агент Иван Иванович Радченко: «Димка знает Чурай — жену Богдана. Она очень полезный человек на каждом месте». И тут же Радченко сообщит, что для переписки с Прасковьей Никитичной ключ — «Полтава» Пушкина.

Новый год приятно встретить всей семьей, и Елизавета Васильевна отложила свой отъезд.

К празднику купили еловую веточку и бутылку рислинга, настряпали пельменей. Рюмок по-прежнему не было, и Надежда поставила на стол чайные чашки, купленные по дешевке, и притом разные, одну даже без ручки. Выпили за Новый год, за здоровье, благополучие и успех всех родных. Оживленно вспоминали и шушенскую елку для деревенских ребятишек, и минусинский глинтвейн, сваренный Курнатовским, и каток на речке Шушенке, и большую поездку на охоту за зайцами.

Снова заговорили о родных. Мать встретит Новый год, вероятно, уже в Самаре, куда выслали Маняшу под гласный надзор полиции: пригубив рюмочку, сядет за свое пианино, — не могла же она расстаться с ним, конечно, перевезла из Москвы. А Митя? Возможно, на святки приедет к ним из Юрьева. Последний раз в студенческой форме: скоро станет врачом.

Марк, высланный в Сызрань, встретит Новый год в семье брата Павла. А Анюта?.. Очень жаль, что не приехала к ним — встретили бы вместе. Где она? Все еще в Швейцарии или опять перебралась в Берлин?.. Разбросала их судьба по свету!

Нет, не судьба, а — борьба. Только борьба с самодержавием.

С тревогой вспоминали тех, с кем подружил сначала Питер, а потом — сибирская ссылка.

Удалось ли Кржижановским перебраться на Волгу? Целы ли они?.. Если переехали, подали бы голос. Ведь обещали твердо. Похоже, заметают следы перед таким важным переездом.

А Лепешинские отчего замолчали? Ни писем, ни корреспонденций. Это так непохоже на них. Пришлось в предновогоднем номере «Искры» напечатать строку для Лаптя: «2а 3б. Ваше молчание очень тревожит нас». Ответа от Лепешинских пока еще нет. Но к ним должна наведаться Димка — расшевелит. Ни перед какой опасностью не остановится. Если надо, медведя из берлоги поднимет. Псковские неподвиги узнают об ее рейсах — устыдятся. И, надо думать, с прежним огоньком примутся за дело. Не могут не приняться.

И от выборгского токаря Оскара Энгберга уже несколько месяцев нет вестей. А начинал неплохо. Химией для писем овладел. Собирался съездить за «Искрой» даже в Стокгольм. Помнится, о заграничном паспорте написал: стоит пять марок. А последним письмом дал знать: «Следят жандармы». И все. Ни одной весточки. Жив ли?.. До боли жаль терять таких кремневых людей.

Бедняга Курнатовский все еще в Тифлисской тюрьме. Кажется, не миновать ему новой ссылки. Только бы не в Туруханку, не в самое гиблое место. С его-то здоровьем…

Сидорыч[19] все еще молчит, понятно, из-за болезни. А Старков?..

Нет, не ожидали они таких потерь. Теперь главная надежда на новых искровцев. Их уже много, молодых, энергичных, преданных.

— Вот за молодых-то теперь бы и в самый раз… — напомнила Елизавета Васильевна. — Даже я позволю себе еще немножечко…

• Предыдущая
• 66/167
• Следующая