Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/167
• Следующая

Здесь все чужое. Даже окно узкое — в угоду готике. Стол под серым сукном, похожим на солдатское. Темно-коричневые стулья с высокими резными спинками, как в суде. Над узенькой кроватью картинка — угрюмый замок на вершине горы.

В углу водопроводный кран, под ним раковина не больше пригоршни. А умывальника нет. Только тазик на табуретке да кувшин. Но сливать-то воду некому. Приходится умываться из тазика, как, бывало, на охоте из весенней лужицы.

Владимир Ильич быстро и легко прошелся по комнате, налил в кружку минеральной воды, развернул бутерброды с колбасой, купленные еще на лейпцигском вокзале, и сел завтракать. Нетерпеливо открыл папку с почтой, полученной секретарем редакции Димкой. На уголках писем краткие пометки Веры Засулич. Хорошо, что прочла и ответила первым корреспондентам.

Письмо от Мартова огорчило его. Задержался где-то Юлий. Не то в Полтаве, не то в Харькове. А может, перебрался еще куда-нибудь? Вот пишет: налаживает связи, подыскивает агентов. Уж что-то очень долго.

А не написать ли ему, чтобы поискал для «Искры» надежный путь через границу? Нет. У него, пожалуй, не хватит деловитости.

Сегодня праздник — Димка не приедет. А Вера Ивановна не утерпит, прибежит. Беспокойная, непоседливая.

Ему не было и восьми, когда имя двадцативосьмилетней Веры Засулич прогремело на весь мир. В тот год петербургский градоначальник Федор Трепов, явившись в предварилку, приказал высечь розгами политического заключенного студента Боголюбова. Видите ли, за непочтение! Вера Ивановна, участница тайных сообществ, не знала студента, подвергнутого экзекуции, но не могла стерпеть надругательства над подследственным. Знакомые пытались успокоить ее: «Не вас ведь высекли». Не подействовало. Она запаслась маленьким револьвером «бульдог», повязала поверх шляпки черный платок, накинула на плечи широкую тальму и отправилась на прием к столичному сатрапу. Когда Трепов вышел в приемную к просителям и оказался перед ней, она вынула из кармана револьвер и нажала собачку:

— За Боголюбова!

Вместо выстрела из-под тальмы — тихий щелчок. Осечка!

Но прежде чем ее схватили за руки, она успела, откинув полу, нажать второй раз, и Трепов повалился.

Ее судил коронный суд с участием присяжных заседателей. Председательствовал популярный судебный оратор Кони. Громкий процесс превратился в суд над Треповым. Даже намеренно подобранные присяжные не могли не увидеть в Засулич героиню чистейшего сердца, не стерпевшую оскорбления, нанесенного не одному Боголюбову — народу, всей стране. Веру оправдали. У выхода из здания суда ее поджидала громадная толпа молодежи, которая и уберегла ее от нового ареста, а добрые люди помогли ей скрыться за границу. Там прогрессивные круги встретили Веру триумфально. В одном демократическом неаполитанском театре о ней даже поставили пьесу…

Обо всем этом Владимир Ильич вспомнил много лет спустя, когда с небольшой надеждой ждал решения судьбы своего старшего брата:

«Ведь оправдали же Веру Засулич…»

Она к тому времени уже была в Женеве видной участницей группы «Освобождение труда», переписывалась с Марксом и Энгельсом, бывала у них в Лондоне, переводила марксистские книги на русский язык. И слава ее не померкла.

А встретились они всего лишь десять месяцев назад, когда Владимир Ильич, возвратившись из сибирской ссылки, тайно наведался в Питер. Александра Михайловна Калмыкова, вдова сенатора, Тетка, как звали ее подпольщики, шепнула ему, что у нее в соседней комнате прячется от посторонних глаз Вера Засулич, приехавшая по чужому паспорту.

— Ее кипучая душа не вынесла эмиграции, — рассказывала Тетка. — Как птица по весне, прилетела на родину. Хочу, говорит, подышать питерским воздухом, хоть одним глазком взглянуть на русского мужика. Ей, в прошлом народнице, интересно знать, каким он стал теперь. Сначала в Женеве для нее раздобыли французский паспорт, язык она знает отлично, но… Внешность подвела. Слава богу, помогли болгары… Идите и называйте нашу Верочку Великой Дмитриевной…

Она представлялась Владимиру Ильичу рослой, крупнолицей, с большими крепкими руками. Потому, вероятно, и не могла сойти за француженку.

Но он увидел маленькую женщину с узкими плечами, бледным продолговатым лицом, острым подбородком и почти непричесанными волосами.

Тогда он еще не знал, что эта женщина считала для себя недопустимой роскошью то, что для других являлось самым необходимым и скромным. Если у нее иногда появлялись свободные деньги, то и при этом друзьям нелегко было понудить ее израсходовать их на какую-нибудь недорогую и необходимую обновку. Веру Ивановну ценили не по одежде, а по уму, по беспредельной преданности революции.

Выхватив левой рукой папиросу из тонких губ, она протянула Владимиру Ильичу правую, маленькую, словно у девчушки.

— Мне рассказывал о вас Жорж Плеханов, — пояснила она тихим голосом. — Он помнит ваш приезд. И возлагает надежды, как на самого способного из своих учеников.

— Вот как! Мне приятно слышать, но… — Владимир Ильич смотрел в круглые светло-серые глаза собеседницы. — Откровенно говоря, я не ожидал…

— Я Жоржа знаю почти четверть века. Он не склонен заискивать. Говорит всегда прямо, иногда даже с ледяной резкостью. А о вас — с огоньком.

— Спасибо. Я как раз собираюсь в Швейцарию, чтобы поговорить с Георгием Валентиновичем о совместной работе. А с вами хотел бы сейчас. У меня есть план…

Они сели на диван в укромном уголке, и Владимир Ильич рассказал об «Искре», которую хотел бы издавать совместно с группой «Освобождение труда». У Веры Ивановны блеснули глаза:

— Как же это умно придумано!.. Значит, мне снаряжаться в обратный путь? А хотелось пожить на родине, летом походить по лугам, белым от ромашек… Но я привыкла подавлять свои желания. Жоржу напишу сегодня же. Вы его еще мало знаете. Это редчайший человек! Эрудит! Первый в Европе знаток Маркса!

— В марксистской эрудиции Георгия Валентиновича я никогда не сомневался.

— Этого и в мыслях невозможно допускать… Поезжайте прямо к нему. Я уверена: он возьмется редактировать газету. Кто же еще, кроме него? Только один он.

Последние слова озадачили Владимира Ильича. Засулич предстала перед ним в ином виде. Хотя он по-прежнему восторгался героиней давно минувших лет, но обаяние ее несколько потускнело, будто на яркую луну набежала тучка…

…Переговоры с Плехановым, претендовавшим на единоредакторство, были долгими и тяжкими. Порой терялась надежда на совместную работу. Обо всем этом записал по свежей памяти для Нади — прочтет, когда приедет.

Теперь их шесть соредакторов. Но Плеханов живет в Женеве, Аксельрод — в Цюрихе. Мартов и Потресов все еще не приехали из России. В Мюнхене, кроме него, Ульянова, только Вера Засулич…

И вот она — легка на помине! — входит в комнату, как всегда с дымящей сигаретой:

— Простите за столь раннее вторжение.

— Что за извинение, Велика Дмитриевна?! Спасибо, что пришли. — Владимир Ильич сделал несколько шагов ей навстречу. — Могу вас порадовать: сегодня газета должна быть готова! Пишите Георгию Валентиновичу.

— Вы не привезли? А я-то надеялась…

— Оттиски привез. Вот, пожалуйста. Сбывается наша мечта!

— Я так ждала этого дня! — Вера Ивановна села на стул, выпустила струю дыма в потолок и на минуту уткнулась в оттиск первой страницы. — Такого рождества еще не бывало! От искры взрывается порох, а его в народе становится все больше и больше.

В Нижнем Новгороде металась вьюга, выла в печных трубах, пригоршнями кидала на оконные стекла снежную крупу. Над балконом двухэтажного дома старая липа хлестала длинными ветками по железной крыше.

Щели между вторыми оконными рамами и косяками заклеены полосками бумаги, но где-то проникал острый ветер, и огненный цветок керосиновой лампы, что стояла среди бумаг, приподымался, словно хотел оторваться от круглого фитиля, бросал на портрет Льва Толстого, висевшего на стене, за столом, дрожащие блики.

• Предыдущая
• 9/167
• Следующая