Обреченные - Нетесова Эльмира Анатольевна - Страница 89

Дед Комар за такое руки сыну целовал. Обещал ему не задержаться на этом свете, чтоб не быть обузой. Просил не бросать его в одиночестве.

— Дай мне одну возможность — отойти по-человечьи, коль жил по- собачьи. Хоть глаза мне, мертвому, закрой, да закопай. А за мать не браните. По нечаянности вышло. Не хотел я ее убивать. Да и не ее — себя я прикончил. На что мне нынче свет белый нужен, если нет в нем моего солнца ясного — Агриппинушки? Зачем я ее воротил? Пусть бы шла к вам. Зато жива осталась бы…

— Поздно спохватился и одумался. Иль неведомо тебе, что силы ее бабьи не твоим ровня! Чего ж ты толкал ее в дом? Иль не знаешь, что твои кулаки в войну творили? Так мы помним! Не только деревенских убивал, а и наши судьбы сломал заодно. И внукам после тебя не будет света в жизни. Теперь и последнее отнял — мать, бабушку. Уж лучше б она осталась, а тебя один бы раз оплакали, — сорвалось у Андрея с языка злое слово.

Комар побелел, услышав ответ сына. Задрожал. Хотел встать, но не было сил. И, сжавшись, в комок, он отвернулся к стене обиженным старым ребенком и кусая губы, чтобы не расплакаться, лежал, тяжело дыша.

— Кончай! С кем споришь? Чего теперь трепаться? Иль маманю воротишь? Еще и его угробишь. Тебе не надо, я с ним буду жить! До конца! Не хочу грех на душу брать! — прервал Алешка Андрея и предложил:

— К Гусеву кому-то сходить надо. Только не говорите, что отец виноват. Не стоит о том чужим знать. Пусть между нами останется. Ведь не хотел он. Эго мы знаем. Дикая случайность. Дай Бог мне так прожить, как отец с матерью. Никогда не ругались. Не только не дрались. Нам ли то неведомо. Чужие не только отца осудят. А и нас… Помнить будут и упрекать. А кто это предвидеть мог? А потому скажешь — оступилась… Теперь о похоронах надо позаботиться, — говорил Сергей.

— Ты простил меня, сынок? — выдохнул старик.

— Простил, отец. Жаль что раньше не доперло до меня…

Старик Комар с трудом встал. Сел на кровати и глянув на

Андрея, сказал тихо:

— Не суди, сынок, уходящее. Каждое дело наше, вольное или невольное, одному Ему ведомо, В случившемся я только перед Ним виноват. Я не хотел. И не думал. А моей кончины уже недолго ждать. Сам ее вымаливаю. А просящего Творец слышит… Но помни: как судишь меня, так будут судить тебя твои дети…

— Ради Бога! Прости! — упал перед отцом на колени Андрей. И продолжил тихо, еле слышно:

— Совсем я здесь озверел…

— Иди к Шаману. Верно тебе подсказали…

А на следующий день усольцы похоронили Агриппину.

Как и обещал, Алешка с семьей вернулся к отцу, едва закончились поминки по матери.

Жена Алексея тут же взялась хозяйничать в доме, управляться со скотиной, на кухне. Она хлопотала до ночи со стиркой. Потом отмывала, белила дом, обмазала и побелила печь, покрасила полы. Перемыла в баньке детей и вместе с Алешкой отпарила, отмыла Ивана Ивановича, и, переодев его во все чистое, накрахмаленное, кормила пышными оладьями, поила чаем.

Если б не она… Дед, согретый ее заботой, смехом, быстро приходил в себя и целыми днями возился с внуками, изображая то старого волка, то барана, то кота. Он рассказывал им сказки. Иногда вспоминал свое детство. И внучата визжали от восторга. Им нравилось слушать деда и они постепенно забывали о бабушке.

С дедом вместе они ходили к морю. Старик Комар научил внучат, где искать и ловить крабов, показал, где водится много мидий. Какая морская капуста годится в еду. Ребятня эту науку схватывала на лету.

Алешка, случалось, едва растаскивал детей, облепивших деда со всех сторон и не дававших уснуть до глубокой ночи. Тот и сам понемногу забывал о недавней утрате и уже не просыпался по ночам от горечи холодного вдовства.

Он сам растил внучат. Их ему поручили, доверили свои дети.

Старик понемногу начал показывать, как работать пилой. Мальчишкам это понравилось. Потом соорудил для них лыжи, санки. Ребята и в этом свои силы испробовали. Получилось. И хотя не столь ровно и гладко, как у деда, зато своими руками сделано.

Василинка тоже не осталась без дела. Старик, покопавшись в сундуке, дал Алешке деньги, велел купить для внучки швейную машинку, та через день уже училась у матери, как управляться с, дедовским подарком.

А старик, глядя на детей, понимал, что пока он нужен в доме, внукам. Не зря же к нему и Серега и Андрей привели свою детвору. И теперь старик целый день едва успевал. Одни с моря принесли крабов. Успей их сварить и накормить малышей. Другие — мидий мешками натащили. А постарше, едва пила покрепче легла в ладонь — работать пошли. Чтоб отцу помочь семью кормить.

Жена Алексея совсем бы с ног сбилась. Да старик приучил детей понемногу помогать в доме. И теперь в комнатах всегда было чисто, подметено, печка вовремя вычищалась от золы. На лавке всегда стояли полные ведра воды. Возле печки — аккуратно лежала охапка дров. И во дворе, ни единой соринки.

А раз так — в доме — жив хозяин… И не беда, что старым Стал совсем. Главное, умел порядок поддерживать всюду. И внучат растил работящими. В свою породу, крепкую, хозяйскую. Чтоб умели дети себя с малолетства кормить и родителям помогать. Чтоб не уставали. Ведь им, ссыльным, покуда живы, уставать нельзя. Выживают до воли лишь самые крепкие, самые выносливые. Это знали все усольцы.

Увидев, как растит своих внуков старик Комар, даже отец Харитон оттаял. Простил старика. Понемногу здороваться начал. Да и другие ссыльные стали забывать прошлое Ивана Ивановича, нет-нет, да и заглядывали на огонек к Комарам, новостями поделиться, рассказать, что пишут с материка, из дома.

Дед слушал вздыхая. Он понимал, что не вернуться ему в свое село даже когда закончится ссылка. Не простят односельчане военных лет. Не сотрут эту память никакие годы. А значит, нельзя уезжать из Усолья. В нем не только, ссылка, здесь ему до конца жизни, до самого гроба жить. Хорошо, если успеет умереть при детях, которые только и ждут конца ссылки, чтоб на материк вернуться.

— А что, если не помру до того? Как жить стану? — с ужасом думает дед, и снова не спит всю ночь напролет, ворочаясь с боку на бок.

Тут же еще слухи всякие в Усолье просачиваться стали. Поселковые перестали задевать ссыльных. Даже сочувственно на иных смотрели. А бабка Катерина открыто говорить начала о помилованиях, амнистиях, реабилитации всех, кто был осужден или выслан в ссылку невинно. Хвалилась, что об этом она в газете вычитала, слышала по радио своими ушами. И решила перво-наперво со ссыльными поделиться такой радостью.

По-разному восприняли эту новость в Усолье.

Шаман, как мальчишка, обрадовался. Ждал для своей семьи облегчения. Да и впрямь, ни за что в ссылке мучился.

Семья Никанора Блохина жила надеждой на возвращенье в свой город. Им пришла бумага, что сам Никанор убит при попытке к побегу из Тиличикской зоны.

Блохины, узнав о том, недолго горевали. Ирина даже не всплакнула. Но черный траурный платок за весь год ни на день не сняла. Смирилась со вдовством. И несмотря, что одиночки-мужчины не раз предлагали ей руку, наотрез отказала всем.

Ничего хорошего не ждал для себя Харитон. Он знал: власти его не реабилитируют никогда. И не помилуют. Потому что среди всех прочих ссыльных, он — священник, признающий и любящий только Господа и отрицающий кумиров и вождей, о которых всегда говорил одно:

— Все коммунисты — от дьявола!

Это он повторил бы и под угрозой смерти. Ибо свое мнение о власти он никогда не менял. Знали о том и те, кто сослал сюда отца Харитона.

Новая власть может признать ошибки прежних вождей, чтоб. на их фоне выглядеть справедливой. Но не изменит своего отношения, к священникам, потому что тогда надо признать ошибочным весь строй, порочность всей системы, породившей эту власть.

Харитон не собирает пожитки на всякий случай, как другие. Считая, что если и выйдет ему облегченье, то оно придет от Бога.

Оська с Лидкой и малышом тоже, как большинство ссыльных, ждут, что их отпустят из Усолья навсегда, на все четыре стороны.