Агония - Ломбар Жан - Страница 46

• Предыдущая
• 46/79
• Следующая

– Поцелуй теперь был бы опасен; я не хочу этого…

Собираются уходить мужчины и женщины.

Гидравлический орган издает безнадежные жалобы; в пении слышится стон, и верующие еще раз простираются ниц перед изображением Крейстоса, слабо освещенного в глубине святилища скрытыми потухающими факелами. Голос прекрасного зфеба сливается с печальной гармонией; так волнующаяся река прорезает берега с нависшими деревьями, с бескрайним лесом колышущегося тростника, – с девственно чистым пейзажем, величественно окутанным туманом.

О, Крейстос! О, Крейстос! Ради Твоего торжества, дабы Ты, – великое и ясное Солнце, прошел под триумфальной аркой Твоей Божественности, ступая по склонившимся главам людей к достославным победам Будущего, каких только жертв не принесут, чего только не сделают Твои последователи, в особенности сыны Востока, которые в лице Твоем поклоняются источнику жизни, великому Океану, из коего живые существа бесконечно исходят в Космос, и высокой горе Милости и Страдания, на которую истинный Верующий восходит без боязни… Гаснут факелы; в умирающем трепете света Верующие обмениваются поцелуями, обнимая друг друга, а песнь прекрасного эфеба продолжается при звуках органа, и последние трели его замирают, как поток рыданий.

– Идем! Идем!

Так зовет грозным голосом Заль Северу. Развалины дома на Виминале кажутся зловещими, и в особенности лестница, колеблющаяся в пустоте, и отверстия в высокой стене, через которые видна красивая и громадная луна, склонившаяся к горизонту неба, омраченного темными облаками.

Они идут рядом, не разговаривая; луна исчезла и стало темно; встают гигантские тени памятников; голоса патрулей с улиц долетают до них.

– Идем! Идем!

Севера падает в ров, вскрикивая. Заль, наощупь в темноте, отыскивает ее, с силой схватывает за плечи, за груди, за стан, содрогающийся под тканью одежды, и, прижимая ее к себе, говорит:

– Идем! Идем!

Они быстро идут по темным улицам, едва освещенным мерцанием ламп в нишах. Их обступают высокие дома, термы с таинственными коридорами, колонны, поднимающиеся длинными линиями в темное небо, арки, прямоугольники стен, за которыми ходят взад и вперед солдаты, ударяя о землю копьями, отдельные дома и кварталы, известные только Залю, – он интуитивно находит дорогу к Саларийским воротам, за которыми расстилается Кампания в тумане приближающегося утра. Севера, все время тихо плакавшая, приходит в себя.

– Мой дом направо. Вот Ардеатинская дорога! Я вижу отсюда виллу, где спит Глициа, в то время как его жена присутствует на собрании восточных христиан.

– Ты не пойдешь одна, – отвечает Заль, – в Кампании бродят солдаты, которые могут задержать тебя, или же злые люди могут обидеть тебя. Я пойду с тобой, и Глициа не помешает мне.

Севера, показывая Залю на придорожный столб, виднеющийся в утреннем свете, говорит:

– Здесь ждала я тебя год тому назад, когда ты ушел в Лагерь вместе с Магло. Я думала, что тебя схватили или убили вместе с ним, и справлялась об этом у одного военачальника, который сказал мне, что отпустил тебя.

– Это был Атиллий, – сказал Заль, – быть может, это единственный из язычников, благосклонный к христианам.

– Я никогда не говорила тебе, но ты теперь узнаешь. Этот Атиллий был с двумя другими, и один из них уверил меня, что солдаты убили тебя на дороге. Я быстро пошла к тебе, открыла дверь твоей комнаты, бедной комнаты, но в которой царит благодать, и я положила там цветы. Ты видел их?

– Да, позже, – ответил перс, после некоторого молчания. – Я провел несколько дней в местах погребения христиан, и мы приводили их в порядок, потому что внутренний голос говорил мне, что мы скоро умрем. Успокойся, я говорю «скоро», но это случится не завтра. И я приготовлял с Магло наше последнее жилище. Возвратясь и увидя высохшие цветы, я подумал, что они принесены тобою, но ничего не сказал тебе. Они всегда при мне с тех пор.

Он взял ее руку и прислонил к груди, где под туникой хранил вытканный мешочек с засохшими цветами.

– Они будут здесь всегда и будут захоронены со мной в гробнице, которая меня ожидает!

– О, я последую за тобой! – восклицает Севера, – если я не твоя супруга на земле, то буду ею на небесах.

Они расстаются перед виллой, просто пожав друг другу руки и не обменявшись даже дружеским поцелуем, не из страха, что их увидят на темной пустынной улице, а в силу чувства, которое их взаимно сдерживает. И это чувство было настолько сильно, что могло разрушить всякое воспоминание о кровавых уколах на груди и о прощальных поцелуях на собрании восточных христиан. Они были и будут целомудренны, потому что они сильны во Крейстосе, и не голос тела говорил в них, а живой и вечный Дух!

Заль проснулся в своей залитой солнцем комнате с деревянной кроватью, грубым столом и складной скамьей. На узкой доске, прикрепленной к стене кожаными ремнями, лежал свиток папируса. Заль взял его и погрузился в чтение восточного Евангелия.

Раздался нетерпеливый стук в дверь, и в следующий момент в комнату вошел Геэль.

– Он ждет тебя, он хочет говорить с тобой. Я рассказал ему про тебя, и Мадех настаивал, чтобы он с тобой увиделся.

– Кто же, брат? – спросил Заль.

– Атиллий, ты знаешь, Атиллий, господин Мадеха, живущего в Каринах, Мадеха, моего брата из Сирии.

Заль встал, ничего не понимая из слов Геэля, речь которого отличалась скомканностью и быстротой. Тот объяснил свои слова: Геэль давно уже был принят у своего друга детства, по имени Мадех, вольноотпущенника Атиллия, примицерия, которого, по крайней мере, по имени, знал весь Рим. Атиллий был добр к своему вольноотпущеннику; он посвятил его Черному Камню. Он любит его, да, он любит его! – Геэль распространился относительно любви Атиллия к Мадеху, а потом продолжил: однажды Атиллий спросил у него, у Геэля, готовы ли христиане поддержать Империю, столь благосклонную к ним. И Геэль рассказал о Зале, о том, что он – апостол восточных христиан, проповедующий убеждение в величии Крейстоса, могущего утвердить добродетель в порочной Империи. После этого Атиллий, заинтересованный, пожелал увидеть Заля.

Они спустились с восьмого яруса дома, в котором семьи бедняков жили в низких комнатах, наполненных шумом. Геэль заметил, что соседи Заля его сторонились, точно боясь этого человека, про которого говорили, что он присутствует на собраниях восточных христиан, где пьют кровь зарезанных детей. Все эти соседи поклонялись различным Богам трех материков, и среди них были бальзамировщики, готовые бороться с христианством, потому что оно повелевает просто зарывать трупы в землю, вместо того, чтобы сжигать их после омовения и бальзамирования. Они мало знали Заля, но уже норовили оскорбить его браннными словами, что его, однако, нисколько не трогало.

На улице они как раз встретили похороны политеиста и поклонились, несмотря на то, что этот поклон вызвал смех.

Покойника, мелкого фабриканта папируса, несли в гробу четыре раба-носильщика. Распорядитель, в сопровождении ликторов в длинных черных одеждах, вел шествие, состоявшее из родственников, друзей, рабочих покойного и его соседей по кварталу, где он долгое время занимался своим производством. Впереди шли музыканты, игравшие на флейтах, трубах и рогах. Музыка чередовалась с воплями плакальщиц, раздиравших свои одежды и осыпавших себя пылью, собранной на краю тротуаров. Архимим, приглашаемый обыкновенно на все похороны этого района, был загримирован под умершего, старался подражать ему в прежних жестах и говорить с его интонацией. Сыновья покойного с закрытыми лицами, и дочери с непокрытыми головами и спутанными волосами брели вслед за архимимом со стенаньями.

Заль и Геэль быстро пересекли ряд улиц и дошли до Целия, где вскоре показался маленький дом в Каринах. Янитор был удивлен при виде их:

– Что случилось с господином Атиллием? Кроме Геэля еще и этот человек, тоже бедный, наверное! Часто ли он будет приходить сюда и заставлять меня, янитора, отворять ему двери дома?

• Предыдущая
• 46/79
• Следующая